Глава 58 Возвращение «Фокстрота», или Последние испытания

Как я уже говорил, военно-морская служба порой — это настоящий курорт. Иной раз стыдно даже зарплату за такое получать, самому хочется ещё и доплатить.

Поначалу и наше плавание напоминало неспешную морскую прогулку. Открытый переход по тёплым морям не подразумевает большого напряжения сил — не надо больше прятаться от «вероятного противника», уклоняться, избегать. Ни тебе срочных погружений, ни ночных тревог, ни бессонных ночей. Всё спокойно, размеренно, в полном соответствии с корабельным распорядком: вахты, сон, приёмы пищи… Благодать! Особенно если ещё и погода хорошая.

Первую неделю погода стояла просто замечательная. Солнце, хоть и жарило немилосердно, но на ходу и с ветерком это почти не чувствовалось. Конечно, если находиться внизу, в отсеках, то несколько душновато, однако к жаре все давно привыкли, да и наверх лишний раз подняться никто не запрещал. Если не на вахте и нет особых нареканий по службе — пожалуйста, карабкайся по трапу наверх, предъявляй вахтенному офицеру жетон, получай «добро» и наслаждайся всеми доступными радостями жизни. Можно потолпиться среди курильщиков и, если нет своих сигарет, стрельнуть у кого-нибудь бычок или подышать тем, что уже надымлено, удовлетвориться пассивно, так сказать. Можно попроситься к командиру на мостик и постоять под жгучим солнцем минуты две-три, полюбоваться морскими видами и несколько раз успеть вдохнуть полной грудью, пока не стащат за ноги другие желающие. А ещё, если уговорить механика, можно принять душ. Не такой, конечно, как на берегу, но вполне себе ничего — забортная вода ещё тёплая, чистая; даром что солёная.

С помывкой, кстати, не было никаких проблем. Практически ежедневно нас настигал какой-нибудь блуждающий тропический ливень и изливал на палубу тонны дармовой и — что особенно ценно — пресной воды. Иной раз, завидев на горизонте характерное тёмное пятно, командир слегка менял курс, направляя корабль под набухшую влагой тучу, и устраивал экипажу полноценную баню. В ход шло всё моюще-чистящее, потоки мыльной воды стекали через шпигаты в море, оставляя за кормой пенный след чуть ли не до горизонта. Суровые подводники драили друг другу спины шершавыми кусками пемзы, колючими мочалками из пеньки и даже металлическими пайольными щётками. Тот, кто не успевал помыться за один дождь, на следующий шёл вне очереди.

На подходе к Филиппинам в размеренные походные будни добавилась толика разнообразия — стало попадаться больше кораблей, а в проливе Боши так и вообще движение стало, как на проспекте, только успевай расходиться. Некоторые особо любопытные специально подходили ближе и замедляли ход. На палубу высыпали зеваки, показывали пальцами и то и дело фотографировали. Видимо, встреча в океане с одиноко бредущей подводной лодкой для них была действительно событием. Мы с удовольствием позировали и отвечали тем же.

На траверзе острова Лусон на след нам сел американский эсминец и, как верный пёс, неотступно следовал чуть ли не до самого Владивостока. Мы назвали его Бобик. Вёл он себя корректно, близко не подходил, курс не пересекал. И когда Бобик нас покинул, немного даже загрустили.

Филиппинское море встретило неласково. Задул сильный ветер с колючим горизонтальным дождём, седыми вихрами покрылись гребни, и скоро всё это переросло в полноценный тропический тайфун. Пару дней нас валяло так, что кое-где из аккумуляторов повыливался электролит. Крен порой доходил до сорока градусов, и, находясь на мостике, рукой можно было зачерпнуть из проносящейся мимо волны. Носовой бульб и надстройка практически всё время находились под водой, а если и оказывались на поверхности, то лишь затем, чтобы через мгновение с ещё бо́льшим размахом рухнуть в пучину. В ограждении рубки свободно гуляла вода, и, чтобы не заливало центральный пост, командир распорядился задраить люк. Заливать перестало, но сразу стало плохо дышать. При попутном ветре дизель начал засасывать свой же выхлоп, по отсекам поползла сизая дымка. В сочетании с жарой и сильной качкой подводная лодка скоро превратилась в форменную душегубку. Половина экипажа лежала в собственной блевотине, вторая хорохорилась и крепилась из последних сил.

Честно скажу: это уже совсем не напоминало курорт. И главное — некуда было деться! Оставалась, правда, одна отдушина — ходовая вахта на мостике. Свежий воздух, вольный ветер — об этом можно было только мечтать! И я мечтал, ожидал, томился, считая секунды и минуты, когда придёт моя очередь заступать вахтенным офицером.

Желудок мой уже отверг недавний обед из трёх блюд, утренний чай с колбасой и бутербродом, и к горлу настойчиво подкатывал вчерашний ужин. Ужина мне было жалко, и я терпел. До вахты оставалось ещё два часа, и я боялся, что не доживу. Вообще-то я обычно не укачиваюсь, но духота и стоявшая перед глазами сизая пелена сделали своё дело. Но мне было совсем не стыдно. Не один я оказался такой. Даже наш старый механик, тот ещё морской волк, сидел в центральном посту зелёный и нет-нет, да и уединялся за железной дверью гальюна. Штурман лежал в кают-компании под столом, стонал и слабым голосом просил каждого входящего, чтобы его пристрелили.

Перед ужином, не вытерпев, я всё же сходил освободить место для нового ужина, но на душе нисколько не полегчало. Кушать так и не пошёл. От одной мысли о еде становилось так плохо, что не знаю даже, как это описать. Внутри меня как будто поселилась сама смерть — тошнотная желудочно-кишечная сущность — и подталкивала костлявой рукой пустой уже желудок наружу. Обычное в такой ситуации средство — принять горизонтальное положение — не помогало совсем, вместе с желудком начинали проситься наружу и все остальные внутренние органы. За глоток свежего воздуха я готов был отдать всё своё имущество и зарплату лет на десять вперёд, но даже на столь выгодных условиях никто не брался мне помочь. Такое в обычной жизни элементарное благо здесь было совершенно недоступно. Просто так вскарабкаться по трапу и судорожно подышать было нельзя — командир, как мы помним, задраил рубочный люк и вдобавок сел на него сверху.

Я маялся, бродил по пропахшим тошнотной кислотой отсекам, оскальзываясь на липких лужицах, судорожно хватаясь за что попало и нигде не находя себе места. Крен закладывало порой такой, что удобней было двигаться по переборке. В седьмом отсеке из ящиков повываливалась, разметалась по палубе посуда, и никто не спешил её собирать. В корме, в аппендиксе между торпедными аппаратами, на карачках стоял Самокатов и в голос, самозабвенно «травил». Всё было раскидано, перевёрнуто, под ногами хрустели осколки разбитой посуды. В такт качке шумно перекатывались с борта на борт оставшиеся целыми тарелки, чайники и кастрюли. Я хотел было употребить власть, заставить прибраться, но понял, что если сейчас открою рот, то со мной самим может произойти неприятный конфуз. Так плохо мне не было никогда, даже после самого большого бодуна! Ни до, ни после.

— Эх, скорее бы на вахту! Господи, помоги! — воздеваю я руки в беззвучной молитве. Но время, кажется, стоит на месте, стрелки на циферблате — как приклеенные. Я уже несколько раз снимал с переборки часы, подносил к уху, проверяя, не остановились ли, и разочарованно вешал на место.

Но время, сколь оно ни жестоко, имеет одно хорошее свойство — как бы медленно оно ни тянулось, рано или поздно всё заканчивается, и то, что нельзя было минуту назад, становится можно теперь. Вот и я наконец дождался своего часа. На циферблате — двадцать ноль-ноль! Вот оно, простое человеческое счастье!

— Третьей боевой смене заступить! — пробулькал кто-то на мостике, закашлялся и, кажется, захлебнулся.

Из последних сил карабкаюсь по трапу, стучусь. Командир открывает люк, бросает взгляд на моё зелёное осунувшееся лицо, подаёт руку, резко выдёргивает наверх и тут же опускает крышку. И очень вовремя, потому как через мгновение мы уже стоим по пояс в воде, и начинается вселенский потоп. Лодка зарывается всё глубже и глубже, и вот мы уже находимся под водой на глубине не менее двух метров! Я едва успеваю сделать вдох, задержать дыхание и долгую минуту наблюдаю из-под воды, как где-то далеко у меня над головой дрожит и кривится на небосклоне бледное рахитичное солнце. Как видно, и здесь жизнь совсем не курорт, но вниз — ни за какие коврижки!

Сменяемся. Стягиваю со сдающего вахту помощника командира противохимический комбинезон, напяливаю на себя. Прорезиненная ткань — мокрая, скользкая, противная. Хорошо ещё, что находимся в тропиках и вода пока тёплая! Ракетница, бинокль, повязка… Перевязываюсь поперёк страховочным шкертом. Не мешало бы ещё и каску на голову, но её нет, Министерство обороны не снабдило, зажилило. Такие предосторожности далеко не излишни. Если вовремя не спрятаться под козырёк, не сгруппироваться, не зацепиться, налетевшая волна может хорошо шибануть, размазать, разметать по железу и вынести в море уже бездыханное тело.

По мокрым скобам карабкаюсь на мостик, и вот уже передо мной вид, что называется, с картины Айвазовского. Или, если говорить словами другого нашего великого соотечественника, разгул свободной стихии. Поначалу я не понимаю, где нос, где корма — всё залито водой, откуда дует ветер, тоже непонятно — дождь хлещет со всех сторон и завывает так, что не слышно шума работающих дизелей.


Волны сначала показались мне не очень большими, но при ближайшем рассмотрении, когда, скатившись, словно на санках, на самое дно глубокого ущелья и зарывшись носом по самую рубку, мы принялись выгребать на вершину, я понял, что первое впечатление было явно обманчивым.

Вскарабкавшись на гору, которой, казалось, не будет конца, и вновь свалившись в тёмный провал, да так, что заложило уши, мы вдруг попали в какую-то бестолковую толчею. Над нами вздымались, громоздились заснеженные вершины, снизу казавшиеся недосягаемыми Эверестами. В котловине между ними на нас накинулись, принялись наскакивать и терзать какие-то рваные свирепые шавки. В бессильной ярости, брызгая пеной-слюной, они бросались на подводную лодку и пытались разорвать её на куски. Оставаясь какое-то время с этими зверьками один на один, мы шли между двумя гигантскими гребнями, угрожающе нависающими над головой, потом ущелье начало стремительно смыкаться. Один гребень стал наползать на корму, задрал её, да так, что из воды показались молотящие посуху гребные винты. Нос при этом стал зарываться в другую волну, двигающуюся уже навстречу.

Жернова сомкнулись! Ещё мгновение — и мы вновь оказываемся под водой. На какой глубине, на этот раз я не знаю. Помню только, что солнце на небе пропало и вокруг стало темно, как ночью у негра в… извините… за пазухой. Словно в гигантской центрифуге, нас стало крутить, валять, кувыркать, и через пару минут, действительно показавшихся вечностью, нас, как лёгкую щепку, вышвырнуло на поверхность.


Вспомнилось, как несколько лет назад здесь же, в Филиппинском море, едва не утонула наша подводная лодка, так же, как и мы, возвращавшаяся из Вьетнама домой. Волны били с такой страшной силой, что стали срывать обшивку корпуса, и за несколько часов её, по сути, раздели. Не успев вовремя погрузиться, командир с ужасом смотрел на беспредел распоясавшейся стихии: проплывающие мимо, вырванные с мясом горизонтальные рули, аварийный буй, баллоны ВВД и всё, что было сорвано с корпуса, но ещё не успело потонуть.

По команде SOS из Камрани были отправлены спасатели, но пока они дошли, из десяти групп цистерн главного балласта целыми оставались только три. С угрожающими креном и дифферентом подводная лодка чудом держалась на поверхности. Неимоверных усилий в штормовом море стоило завести на неё буксирный конец. А сама буксировка так и вообще вошла в анналы спасательных операций флота. Но лодку всё же доставили в Камрань, где в течение трёх месяцев подручными средствами залатали раны. И вновь отправили домой, не сумев, однако, починить систему погружения-всплытия.

Вы будете смеяться горькими слезами, но через неделю в том же самом месте она попала в ещё более жестокий шторм и вновь была притащена на буксире в Камрань, едва живая.

Видимо, находившийся рядом со мной на мостике командир об этой истории тоже вспомнил и, не доводя дела до греха, решил всё же погрузиться. Сыграли тревогу, разогнали всех по местам, живых и мёртвых. Борисыча за ноги вытащили из-под стола и положили в штурманской рубке на карты. Как не хотелось мне спускаться вниз, однако командир решительно взялся за люк, и я едва успел проскользнуть перед ним в шахту, причём вниз головой.

На глубине пятьдесят метров ещё качало, и довольно сильно. На ста метрах мёртвые стали оживать и вставать, а некоторые, хоть и были как зомби, даже принялись за собой убираться. Скоро по отсекам стало можно ходить, не рискуя поскользнуться или вляпаться в вонючую слизь. Духан, конечно, стоял ещё тот, но, слава богу, уже не качало!

Шторм бушевал ещё два дня. За это время все окончательно пришли в себя, навели порядок, отмылись, отъелись и начали походить на нормальных людей. Вновь в кают-компании стал собираться весёлый круг: смеялись, стучали костяшками домино, пересказывали по десятому разу одни и те же байки и анекдоты. Штурман уже забыл о том, как валялся под столом и молил о смерти — вновь начал хохмить, зубоскалить, подначивать старпома и замполита.

Один командир был чем-то озабочен. Как скоро выяснилось, шторм всё же не прошёл бесследно. Лодку хоть и не раздело, ничего не вырвало и не поломало, но отказала радиосвязь. И не было никакой возможности отправить на берег положенное по времени донесение. В штабе нас могли посчитать погибшими и выслать поисковую экспедицию. Требовалось всплыть и починить антенну, но это было чревато ещё бо́льшими неприятностями. Потому из двух зол командир выбрал меньшее.

Всплыли утром на третий день. Начальник РТС быстро разобрался с неисправностью и, уединившись с командиром в рубке радиста, принялся отправлять и принимать накопившиеся РДО. Ничего страшного не произошло — нас, конечно, потеряли, но не стали паниковать и делать резких движений.


И вот вновь, громыхая дизелями, мы движемся курсом на северо-восток. Как верный пёс, за нами неотступно следует вездесущий Бобик. Как он пережил шторм и как снова нас обнаружил в этой безбрежной пустыне — вопрос, безусловно, интересный…

На море штиль. Блестит до горизонта солнечная дорожка, снуют, бьются о корпус бестолковые летучие рыбки, и ничего не напоминает о недавнем разгуле стихии. Хотя нет — то и дело на сверкающей глади появляются его немые свидетели. Вот проплывает вдоль борта покорёженный, полузатопленный морской контейнер. Явно смыло со штормующего контейнеровоза. Может, и сам он где-то поблизости покоится на дне. Старпом предлагает подойти, взять на буксир, а дома всё по-братски разделить. Но командир говорит, что это мародёрство и не даёт «добро». Ещё несколько часов мы маневрируем, продираемся между обломками чего-то, явно останками катастрофы — разбухшие листы фанеры, пенопласт, доски, притопленные бочки… Вот проплывает мимо держащийся на воздушном пузыре в носу практически целый спасательный катер. Старпом облизывается и вопросительно, даже негодующе глядит на командира. Катер-то уж можно было зацепить! На рыбалку потом экипажем гонять! Но командир непреклонен, и колышущееся на волнах оранжевое пятно скрывается за горизонтом.

Но вот настал и момент, когда старпом не выдержал! Прямо по курсу показалась обтянутая плёнкой картонная коробка с бело-красным всемирно известным брендом на боку. Целый ящик сигарет, да ещё каких, в то время, когда экипаж докуривает последние беломорины и шкуляет друг у друга бычки! Коробка не намокла, не притонула, стояла, слегка покачиваясь на ослепительной глади, и словно приглашала: иди, возьми меня! Секунда — и, не обращая ни на кого внимания, прямо с рубки старпом сиганул в воду. Сыграли тревогу «человек за бортом», вытащили баграми коробку.

Старпома командир сказал оставить, пусть своим ходом домой добирается, но его всё же вытащили, впервые нарушив командирский приказ. Через десять минут в кают-компании уже делили ароматные трофеи.

Было решено выдать офицерам по три, матросам — по два блока. Командир не взял себе ничего и долго ещё злился на старпома.

Приятно, конечно, когда что-то перепадает «на шару», но в жизни за всё приходится платить. Пришлось и мне. Не начав курить во времена трудного возраста, пройдя через соблазны юности и курсантских курилок, я вдруг закурил в возрасте двадцати пяти лет! И так в первый же день накурился дармовых сигарет, что доктор, глянув на моё зелёное лицо, тут же предложил лечь под капельницу.

Между тем продолжается наше неспешное движение домой. Ещё день прогулочным шагом, и вот, пройдя между островами архипелага Нампхо, мы уже в Восточно-Китайском море. Погода благоволит, и обстановка опять напоминает всесоюзную здравницу. Для полного счастья не хватает голодных курортниц и чтобы чуть-чуть было потеплее, но нет — курортницы в одиночестве шляются где-то на берегу, а температура воздуха катастрофически падает. Под утро на мостике уже вовсю белеет иней, и даже днём порой мёрзнут уши. Зато до дома уже рукой подать! Впереди Цусима, и вот оно — родное наше Японское море!

Загрузка...