Постепенно дорога привела меня к тому самому кабачку, хозяином которого был наш друг Хуань. Пить хотелось так, что я едва не напился из лужи, попавшейся на пути, но припомнил детскую сказку и не стал рисковать, испугавшись, наверное, что стану козлёночком.
Я, конечно, не стал бы заходить и тревожить среди ночи людей, но в кабачке горел свет и даже с дороги было слышно, что там есть посетители. Кроме того, доносившийся голос показался мне очень уж знакомым:
— …А что мне оставалось делать? Их там человек тридцать было. У меня патронов — магазин неполный… Ну и хернул я туда гранату, потом вторую. Пока не опомнились, перескочил через забор. И бежать… бежать.
Голос был действительно, до боли знакомый и у меня возникло предчувствие, что Борисыч где-то рядом.
Предчувствие меня не обмануло. В кабачке за уставленным бутылками столом сидели, полуобнявшись, Борисыч и Хуань и самозабвенно предавались фронтовым воспоминаниям. Имея афганский боевой опыт, штурман быстро нашёл с Хуанем общий язык, и они уже понимали друг друга буквально с полуслова. Героическая Чанг находилась тут же, за стойкой бара. Она крутила известную нам машинку для колки льда фирмы «Зингер» и делала это с таким усердием, что я распереживался, как бы она не сломала этот дорогой моему сердцу агрегат.
Увидев меня, Борисыч с Хуанем несказанно обрадовались. Борисыч встал, встретил меня с распростёртыми объятиями, сопроводил к столу, Хуань заботливо, как дорогого гостя, усадил, подсунув мне под зад лучший стул. Чанг перестала крутить машинку, обворожительно улыбнулась и что-то тоненько защебетала на своём квакливом наречии.
— Ну что, минёр, и тебя выдавила из себя эта клоака? Молодец, что ушёл. Гнильё там собралось продажное! Никогда я этих хохлов не уважал. Вечно ищут, кому подороже продаться. А мы тут с Хуанем, оказывается, почти однополчане! Братья по оружию, так сказать.
Хуань сморщил и без того морщинистое лицо в довольную гримаску и, подобострастно глядя на Борисыча снизу вверх, часто закивал головой в знак согласия.
Борисыч со свойственной ему широтой души распорядился подать самый лучший коньяк. Достоверно зная, что у него нет ни копейки денег, я тщетно силился понять, на чём основывается такая щедрость.
Подбежала Чанг с кубиками льда в блюдце, грациозно склонившись, разложила по стаканам и наполнила их тёмной ароматной жидкостью из квадратной красивой бутылки. Борисыч провозгласил какой-то цветистый тост в своём репертуаре, кажется, за боевое братство и смерть мирового империализма. Мы выпили.
Это было последнее, что я теперь могу отчётливо помнить. Всё, что происходило дальше, — сплошь эпизоды, отрывочные картинки, и я, честно говоря, не уверен, что это происходило на самом деле со мной, а не приснилось.
Помню вроде мы все вчетвером танцевали модную тогда ламбаду. Двигали жопами туда-сюда, семенили гуськом друг за другом. Я держался за костлявые бёдра Чанг, сзади ко мне пристроился Хуань, а за ним штурман. Помню, что свалили магнитофон, он грохнулся на пол, но не замолчал, а стал хрипеть, словно из последних сил. Помню, Борисыч принялся обучать нас греческому танцу сиртаки, дурным голосом изображая музыкальное сопровождение: «Та-рань! Та-рань! Та-рань!» и отбивая ладонями такт. Потом провал, и вот мы уже вчетвером поем «Интернационал», стоя и прижав благоговейно руки к груди. Опять провал, и вот уже Чанг сидит у меня на коленях… Хуань демонстрирует штурману свой именной пистолет ТТ. Провал. Мы с Хуанем боремся на руках, я побеждаю, он дарит мне вожделенную машинку фирмы «Зингер» для колки льда. Провал. Я, радостный, кручу рукоятку теперь уже своей машинки фирмы «Зингер». Чанг сидит на коленях у штурмана. Провал. Мы с Борисычем боремся на руках, я проигрываю. Штурман с детской радостью на лице бешено вращает рукоятку уже своей машинки фирмы «Зингер», отрывает ручку и дарит машинку Хуаню… Провал. Чанг сидит у меня на коленях, теребит волосы и словно невзначай прижимается грудью. Хуань, как заправский ковбой, крутит на пальце именной пистолет ТТ и странно на нас поглядывает. Я боюсь, как бы он меня не пристрелил и отстраняюсь от Чанг. Зря боялся. Выясняется, что мы ему ещё нужны… для важного дела… Без обиняков, с армейской прямолинейностью Хуань вновь возвращается к своему предложению — просит сделать ребенка его жене, так как сам из-за ранения не может. Предлагает в награду именной пистолет ТТ и две полные обоймы патронов. От такой награды трудно отказаться! Чанг с надеждой глядит то на меня, то на Хуаня, то на штурмана. Я смущённо оправдываюсь, говорю, что у меня дома жена, которую очень люблю, роюсь в нагрудном кармане, чтобы показать фотографию. Штурман, напротив, выражает искреннее сочувствие и полную готовность помочь в столь щекотливом деле, забирает у Хуаня именной пистолет ТТ в виде предоплаты, по-хозяйски сует его в карман и радостно кричит, что дело, можно сказать, уже сделано. У Чанг на глазах слёзы радости.
Провал. Штурман спит богатырским сном в углу на рваной циновке и храпит так, что слышно на внешнем рейде. Чанг плачет. Хуань вертит на пальце свой именной пистолет ТТ. Провал. Чанг наливает из красивой бутылки… Провал…
Открываю глаза, с трудом разлепляя веки…
Светло…
— Где я?
Лежу под пальмой на песке, подложив лодочкой ладони под щёку. Рядом — ограда из металлической сетки, через которую я как-то умудрился перелезть. Утреннее, уже нестерпимо жаркое, солнце обжигает лицо. Пытаюсь навести резкость на глаза. Вижу невдалеке розоватые строения базы, нашу казарму, слышу приближающийся топот. Из-за угла строем, форма одежды — трусы и ботинки, вслед за старпомом выбегает на зарядку наша команда. В одно мгновение успеваю изменить положение тела, и вот я уже не лежу, а усердно отжимаюсь: десять, двадцать, тридцать раз. Встаю, тяжело дыша, отряхиваюсь, машу руками, приседаю — усердно делаю зарядку. Старпом с командой пробегают мимо, уважительно поглядывают на меня и скрываются за углом.
Вовремя проснулся! Какой бы мог выйти конфуз…
Продолжаю зарядку:
— Раз, два! Раз, два!
Наклоняюсь, выполняя очередное упражнение. Из кармана что-то грузно вываливается и глухо бьётся о землю. На рыжем песке лежит, поблёскивая вороненой сталью, именной пистолет ТТ…