Камрань, или Последний «Фокстрот» - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Юрий Николаевич Крутских (Глава 6 Письмо любимой) #6

Глава 6 Письмо любимой

Оставшийся в одиночестве Паша Великов, недавний «карась», а ныне полноценный «полторашник», продолжающий тем не менее по старой, вероятно, привычке, ходить с синяком под правым глазом, решил заняться делом.

Он подвинул к койке обеденный стол-раскладушку, достал из-под матраца пухлую тетрадь конспектов политзанятий, полистал её и, найдя нужную страницу, углубился в чтение. Тут же лицо его приняло выражение крайней степени сладости и умиления. Окажись рядом замполит или кто-нибудь ещё из высокопоставленных политрабочих, отпуск с выездом на родину недели на две был бы ему гарантирован. Такое усердие в изучении наследия классиков марксизма-ленинизма, несомненно, нуждалось в высокой оценке. Но не оказалось рядом ни замполита, ни начальника политотдела, ни даже какого-нибудь завалящего политработника. Именно поэтому и не удалось нашим идейным вождям испытать экстаз от вида простого матроса, в свободное от службы время добровольно и с упоением читающего конспект первоисточников.

Честно говоря, то, что так увлечённо читал Великов, мало походило на конспект статьи Ленина «Задачи союзов молодёжи», по которой на следующей неделе зам собирался принимать у личного состава корабля Ленинский зачёт. Перед Пашиным взором пробегали следующие строки:

«…Шлю тебе свой привет, о прекраснейшая из прекрасных, с берегов тёплого Южно-Китайского моря, которое, подобно глазам твоим, сравнимо только с голубизной неба по силе притяжения к себе. Я пишу эти строки, о великолепнейшая из великолепнейших, находясь глубоко под водой, во чреве железного монстра, именуемого подводной лодкой. Думы о тебе, о отрада души моей, пронзают мой мозг и терзают без того беспокойную душу мою. Мука разлуки с тобой, о богиня любви, невыносима для моего пламенеющего любовью сердца. Целую вечность я не слышал твоего чарующего голоса, который сравним лишь с перезвоном горного хрусталя в Райском саду. Мои воспалённые мысли снова и снова возвращают меня в тот незабываемый миг твоих объятий, крепче которых нет. И я снова ощущаю твои сладостные уста, подобные лепесткам розы в предрассветный час. Волосы твои — как шум дождя, и глубже бездны — очи твои. Поднимись! Включи магнитофон и поставь нашу любимую кассету! Помнишь? „Если ты хочешь слушать, я буду петь для тебя, и если ты хочешь пить, я буду водой для тебя… если бы ты захотела стать морем, я стал бы ветром, ласкающим волны…“ Разлука с тобой, о цветок ночи, невыносима для меня! Прочитав эти строки, о ангел мой, вспомни меня, преклоняющего пред тобой голову и молящего у тебя прощения, стоя на коленях».

Паша оторвался от чтения, мечтательным бессмысленным взглядом окинул сумрачное помещение, потом вытянул перед собой руки и, хрустнув костями, сладко потянулся. Строки, написанные неделю назад, ещё на берегу, после принятия внутрь пары стаканов местной водки — «хунтотовки», нравились ему всё больше и больше. Достав из нагрудного кармана маленькую карточку с изображением цветущей пышногрудой девицы с томными роковыми глазами и взяв в правую руку шариковую ручку с обгрызенным колпачком, Паша на мгновение задумался. Бросив на карточку взгляд, исполненный неизъяснимой нежности и теплоты, он томно вздохнул и принялся писать быстро и размашисто:

«А ещё сообщаю тебе, моя радость, что корабль, на котором выпала мне нелегкая доля служить, полностью именуется так — атомный подводный ракетный крейсер стратегического назначения. Кроме меня, несет он в себе ещё 120 человек (большинство из которых, честно тебе скажу, типичные олени), а также 16 баллистических ракет дальнего радиуса действия. Дальность стрельбы — почти десять тысяч километров! Каждая такая ракета, ты только представь, имеет разделяющуюся боеголовку индивидуального наведения, которая в нужный момент распадается на 10 ядерных зарядов, и они самостоятельно летят куда надо. Скорость, которую способна развивать под водой наша субмарина, весьма внушительная — 35 узлов, это больше, чем 60 километров в час, а глубина, на которую может погружаться — 600 метров»…

Паша перестал писать, почесал ручкой затылок и вновь задумался. Ему показалось, что информация, которую он только что разгласил, может составлять государственную и военную тайну. Если это так, то соответствующим компетентным органам такая болтливость вряд ли понравится. Но существует ли ещё при этих органах какая-то военная цензура? На дворе-то — разгар перестройки! С другой стороны, всё вышенаписанное за исключением того, что приукрасил, он собственными глазами прочитал в журнале «Зарубежное военное обозрение» и почти слово в слово пересказал в письме любимой. Решив, что бояться особо нечего, и будучи уверенным, что девятнадцатилетней студентке индустриально-педагогического техникума из далёкого, затерявшегося в южнорусских степях небольшого городка будет весьма интересно и даже полезно узнать тактико-технические данные стратегического подводного ракетоносца, Паша оставил всё как есть и продолжил повествование:

«На службе у меня всё нормально. Поначалу, правда, было трудновато, разные кони пытались права качать, но я их быстро на место поставил. Есть у нас один такой — Самокатов. Неандерталец дремучий, к тому же контуженный, да ещё и с манией величия! Попытался как-то на меня наехать. „Я дембель, — говорит, — а ты карась, пока год не отслужишь, будешь за мной шустрить и всё, что я скажу, делать“. „Щас, — говорю я ему, — разбежался!“ И бац без разговоров — в морду! Ну, ты же знаешь меня! Со мной такие штучки не проходят. У меня разговор короткий. Где влезешь, там и слезешь! Пришлось популярно объяснить человеку, что он не прав. Самокатов второй месяц уже с синяком под правым глазом ходит (я ему регулярно его подновляю, чтобы не расслаблялся!)».

Паша снова оторвался от письма, потрогал свежую припухлость под правым глазом, и ему стало очень грустно. Он с тоской посмотрел на круг переборочной двери, за которой не так давно скрылся неандерталец-Самокатов, и глаза у него заблестели.

«С этим народом по-другому нельзя, — смахнув скупую мужскую слезу и не совсем по-мужски хлюпнув носом, продолжил Великов, — по-хорошему они не понимают. „С волками жить — по-волчьи выть“. Дашь в глаз, пошлёшь куда подальше — тогда другое дело.

Мне тут ещё командир задание дал. Личная просьба, говорит, за лейтенантом надо приглядывать. Молодой, мол, ещё неопытный, как бы чего не натворил. Так открытым текстом и сказал:

— Ты, Великов, наш проверенный кадр, подстрахуй, если что, лейтенанта, у тебя опыт и всё такое!

Вот и приходится нянчиться: за карасями смотри, Самокатова и всяких олухов в узде держи, а теперь ещё и за лейтенантом по пятам ходи, чтобы чего не натворил! Ну, ничего, привык уже, справляюсь. А что делать? Жить-то хочется! Вот и сейчас сижу в своем отсеке, контролирую обстановку. Хоть и не моя вахта, а вот смотрю, как бы эти бараны чего не учудили. Идём на глубине 50 метров…»

Великов на секунду задумался, глянул на глубиномер и, не удовлетворившись увиденным, аккуратно приписал ещё нолик. В таком виде значение глубины ему больше понравилось, и он продолжил:

«…сама понимаешь, на такой глубине ухо надо держать востро, если какой карась ошибётся, а лейтенант не уследит, то всё, пиши пропало. Загремим все на морское дно к дедушке Нептуну на презентацию. А вчера этот конь, Самокатов, это животное тупорылое, заснул на вахте. Представляешь! Я захожу в отсек, смотрю — спит! Аж слюни пустил. Ну, я ему устроил головомойку! Ох, он у меня и получил! И правильно!

Из-за такого разгильдяя все запросто погибнуть могли. Я уже потом, когда мордобой закончил, сказал ему:

— Ты, Самокатов, что творишь? Тебе если жить надоело, иди вон в трюм, там повешайся. Я сам, если надо, верёвку тебе принесу, а меня под монастырь подводить не надо, если ещё раз увижу, собственными ру…»

Тут неожиданно открылась переборочная дверь. Паша быстро закрыл тетрадку и рывком сунул её себе под зад. В отсек шумно ввалился Камаз-Самокатов. Плотоядная улыбочка, застывшая на его губах не предвещала ничего хорошего.

— Ну чо, Велик, сидим? По морде хочешь? — с порога заботливо поинтересовался он. И хотя Паша не хотел (в чем тут же чистосердечно признался), Самокатова это не смутило. Проходя мимо Великова, он влепил ему такую звонкую затрещину, что звук её уловили даже тугоухие гидроакустики на противолодочниках, вторую неделю безуспешно пытавшиеся нас обнаружить! А чем же ещё, как не этим, можно объяснить тот факт, что ровно через пять минут мы услышали пение их винтов прямо у себя над головами?

Но тревога оказалось ложной: оплеух больше не последовало и противолодочники несолоно хлебавши удалились. По тому, как скоро затихли их винты, и какая звенящая воцарилась тишина, было ясно, что они решили поискать нас где-нибудь в другом месте — вполне возможно, что на другом конце океана.

А письмо свое Паша Великов благополучно закончил, но уже на берегу, по возвращении на базу. Самокатову там досталось по первое число — в дополнение к правому у него оказался подбитым ещё и левый глаз.

Досталось и лейтенанту-несмышлёнышу, то есть мне: что-то я там опять накосорезил и не уследил, а Паше вновь пришлось за меня отдуваться.

«Ну а вообще, — в заключение сообщил Паша, — служить на подводном флоте мне очень нравится!»