Камрань, или Последний «Фокстрот»

Глава 36 О муках бессонницы, японском супертанкере, слезинке ребёнка и высшей ценности

Дорога назад всегда кажется гораздо длиннее, вот и на этот раз двое суток перехода от Филиппин до Вьетнама мне показались как полноценные две недели. Все книги уже были прочитаны, анекдоты и байки рассказаны, а тут ещё другая беда — напала бессонница. Крайне неприятное состояние: вечером валишься от усталости, до койки доползаешь из последних сил, засыпаешь как убитый, начинает даже сниться сон, но неожиданно просыпаешься и видишь, что прошло всего двадцать минут и, что называется, ни в одном глазу. С ужасом понимаешь, что обречён бесцельно лежать и ворочаться в духоте и смраде, липкий, потный, и спасительное забытьё не наступит до самого утра. Вернее, оно наступит, но никакое уже не спасительное, и ровно за пять минут до подъема.

В эти бесконечные часы мучительного бодрствования я ловил себя на мысли, что готов сейчас продать — нет, отдать безвозмездно любому желающему бесценный дар, который некогда так высоко ценил. Бдение было настолько мучительным, что я был готов пойти на сделку с самим дьяволом и сократить отпущенный мне срок жизни на какое-нибудь весьма существенное время в обмен на избавление от этих бесконечных томительных часов. Но избавления не наступало, покупателя не находилось — видимо, даже дьяволу не нужна была такая жизнь.

С подъёмом ночные мучения плавно перетекали в утренние: глаза никак не хотели открываться, сознание — возвращаться, руки и ноги отказывались служить. Весь день проходил в отчаянной борьбе со сном. После обеда на корабле соблюдался традиционный адмиральский час, в течение которого удавалось прикемарить час-полтора, но это нисколько не облегчало общее состояние. После отбоя всё повторялось: до крайности измученный, я падал на койку, мгновенно засыпал, и вновь — краткое сновидение, резкое пробуждение и мучительное бодрствование до утра.

В таком состоянии приходилось нести и ходовую вахту, а там расслабляться никак нельзя. Перед заступлением я брал у доктора пару таблеток кофеина, обливался забортной водой, и это на несколько часов позволяло оставаться в тонусе. Хорошо ещё, что на вахте в надводном положении всегда есть чем заняться. На ходовом мостике не заснёшь хотя бы потому, что вахта несётся стоя, да и обстановка не позволяет. Как ни старались мы держаться в стороне от зоны оживлённого судоходства, но всё равно довольно часто приходилось встречаться с различными иностранными судами. Каждая такая встреча для непривычных к постороннему вниманию подводников — это событие и целый комплекс мероприятий. Вахтенному офицеру необходимо определить пеленг, дистанцию и по их изменению во времени рассчитать элементы движения цели — курс и скорость. После чего, если цель окажется опасной, то есть существует вероятность опасного сближения с ней, принять решение на расхождение.

Командиру эти встречи очень не нравились. Оно вроде и ничего страшного: подумаешь, встретил в открытом море какого-нибудь торгаша, разъехались, согласно правилам МППСС, левыми бортами, просигналили друг другу приветствия и разошлись навеки, что называется, как в море корабли. Но не всё так просто. Существовала опасность, что какой-нибудь не в меру ретивый капитан встречного судна сообщит куда следует: мол, в таком-то квадрате встретил следующую таким-то курсом одинокую подводную лодку. После этого жди гостей. Прилетят с ближайшей американской базы самолёты и начнут, как на манекене, отрабатывать боевые упражнения. Оно вроде тоже ничего страшного, пусть себе летают, топливо жгут, если им не жалко, но командиру потом куча писанины, отчётов и прочей галиматьи. Медаль, опять же, разведчику дадут, а командир — ночей не спи. Потому и пытались держаться стороной, чтоб не нарываться.

Сегодня после обеда обогнал нас японский супертанкер, огромный такой, тысяч на сто пятьдесят водоизмещением. Пустой, в балласте был — видимо, за новой партией нефти в Персидский залив спешил. Я краем глаза заметил, как командир плотоядно на него облизнулся, и даже прочитал его потаённые мысли: «Эх, такой бы потопить!!! Ну почему, почему на планете в эту минуту мир?!»

Не подозревая нехороших мыслей на свой счёт, супертанкер притормозил, даже подошёл поближе, чтобы флаг, видимо, рассмотреть. Ну и настучал куда следует, сволочь. Не более чем через час прилетели стервятники — пара американских «Орионов». На радостях устроили такую круговерть, что у меня аж голова закружилась. То по часовой стрелке круги начнут нарезать, то против. То вдоль правого борта на бреющем полёте пройдут, то вдоль левого, а то и над нами прямо. Один раз прошли так низко, что чуть антенны нам не снесли, у меня с головы пилотку сдуло и горячим выхлопом спалило на хрен все волосы. Моя нынешняя лысина — это оттуда. Я погрозил кулаком рыжему американскому пилоту, которого ясно видел нагло лыбящимся, и попросил командира дать добро сбегать вниз за автоматом, чтобы на следующем заходе прекратить этот беспредел. Командир мою идею не поддержал. Видимо, потому, что терять ему было нечего, он и так уже был лысый.

За ужином в кают-компании разгорелась идеологическая баталия. Разговор вновь зашёл о «текущем моменте». Достаточно скользкая тема, если вы помните. На штурмана наседал замполит при активной поддержке старпома. Остальные офицеры с интересом внимали, сохраняя хрупкий нейтралитет. Борисыч сидел себе, никого ни трогал, попивал чаёк, размачивая в стакане кусочки воблы, мечтательно улыбался и думал о чем-то о своём, о штурманском. Но замполиту, видимо, захотелось острых ощущений — давно штурман не садил его в лужу! От того ли, что рядом не было высокого политического начальства, или на самом деле разочаровавшись в идеалах, но зам осмелел настолько, что принялся говорить остро и откровенно, в лучших традициях Перестройки. Он смело критиковал зажравшуюся партийную номенклатуру, которая держится за свои кормушки, не пускает во власть молодых и активных и только болтает о демократизации.

На этот раз я был полностью согласен с замполитом. Когда же он заговорил о необходимости слома прогнившей системы, о всеобщих демократических выборах президента СССР, я зама поддержал. Я сказал, что Горбачёв, хоть и кричит с каждой трибуны о демократизации, но сам не спешит показывать пример и с должности своей уйдёт в лучших традициях Политбюро — только когда ногами вперёд вынесут. Я также припомнил, как Горбачёв с Лигачёвым глумились над бедным Ельциным, как не давали ему слова на трибуне сказать. К разговору подключился старпом и сказал, что Перестройка — хорошее дело, но Горбачёв уже не оправдывает надежд, что он её уже завалил, что он только болтает, а ничего конкретно не делает, а вот Борис Ельцин — сразу видно, человек дела. Что именно такого политика — принципиального и решительного — надо нам в президенты страны. Я чуть не кинулся старпому на шею. Я тоже был горячим почитателем Ельцина, с жаром поддержал старпома и, в свою очередь, стал рассказывать о достоинствах своего кумира: о том, что Борис Николаевич личным примером показывает, как нужно бороться с привилегиями, что он отказался от служебной машины и ездит на работу на общественном транспорте, а в поликлинику ходит обычную, районную и стоит там в очереди вместе с простым народом. Механик тут же добавил, что когда Ельцин был ещё первым секретарём Свердловского обкома, он уже тогда ездил на работу на троллейбусе, что к нему можно было просто подойти на улице и поговорить и даже выпить пригласить — никогда не отказывался. Все были в восторге от такого демократизма столь высокого начальника и однозначно высказывались за Бориса Николаевича, один штурман не вступал в разговор: молча тянул чаёк, жевал воблу и хрустел сухарями. По своему обыкновению, Борисыч лучезарно улыбался, но одновременно умудрялся и хмуриться. Всё-то ему было не так, всё-то ему не нравилось, этому заядлому спорщику! Я даже не мог предположить, что в наших речах могло вызывать его скепсис. Всё ж было очевидно, как дважды два: система давно прогнила, и требовалось её основательно перетряхнуть. Замполит, чувствуя за спиной столь внушительную группу поддержки, на этот раз до того осмелел, что решился напрямую зацепить штурмана:

— Максим Борисович, а вы почему отмалчиваетесь? Вам что, Борис Ельцин не нравится?

— А он что — девушка, чтобы мне нравиться или не нравиться? — ответил Борисыч не очень приветливо. — Мне вот Сажи Умалатова нравится. Молодец женщина! Красивая и правильные вещи говорит, только жаль, никто её не слушает. Ельцин тоже вроде правильные, но нутром чувствую, что урод. Все эти поездки на троллейбусе, походы в поликлинику — чистый популизм. Под Горбачёва копает, на его место метит. Для него Горбачёв уже недостаточно революционен. Ему опять надо «до основанья, а затем». Вот это меня настораживает. Да, изменения нужны, но не такие радикальные. А революция — это всегда ломка, развал, разруха… Дорога в ад выстлана благими намерениями.

— Максим Борисович, времени уже на раскачку нет! Да, перестройка — революционный процесс, но это не слом основ, а скачок в развитии социализма для перехода его на новый уровень. Надо срочно вырваться из трясины, сломать инерцию застоя, это невозможно сделать эволюционно, с помощью робкой ползучей реформы. Без ломки не расчистишь площадку для нового строительства!

— Андрей Николаевич, разломать — это любой дурак сможет, а вот чтобы потом построить… Это уже не любой… Да и хватит бы уже ломать! Дорого это всё обходится… Почему у нас так повелось: если что-то новое построить, обязательно ранее построенное сломать надо? Это даже в градостроительстве на каждом шагу… Посмотрите, во что Москву превратили, да и другие старые города. Обязательно современное громадьё в центре города надо городить. Вы постройте свою хреновину из стекла и бетона где-нибудь на пустыре, на окраине, и пусть там молодые архитекторы самовыражаются, может быть, со временем что-нибудь путное и получится, а старый центр, который уже отстроен, в который уже вложен труд и огромные средства наших предков, пусть остаётся как есть. Нет же! Надо похерить всё, ввалить ещё деньги в снос добротных зданий, и на этом месте нагородить всякой дряни! Я даже не о сохранении исторического облика, я просто про экономику говорю. Это же даже нерационально! Вот и сейчас предлагается развалить на хер страну, которую наш народ семьдесят лет кровью и потом создавал. А на её развалинах какие-то проходимцы, которым дать в руки подержать три рубля — и то страшно, которые, может быть, ничего и делать-то не умеют, собираются строить что-то новое…

— Максим Борисович, иногда бывает, что здание находится в таком состоянии, что его дешевле снести и новое построить, чем ремонтировать. Это я, кстати, тоже не о строительстве.

— Да, бывает такое. Но если, к примеру, вы решили поменять свой старый дом на новый, вы должны понимать, что для этого у вас должно быть место, куда можно хотя бы временно переехать, чтобы не остаться зимой без крыши над головой. Вы должны быть уверены, что строители имеют необходимую квалификацию, чтобы после их ухода вам крыша на голову не свалилась, что у вас на всё хватит денег и сил. Чтобы не получилось так, что всё разломали, а деньги кончились или бригадир запил и с деньгами пропал. Я это тоже, заметьте, говорю не о строительстве. Я не против перемен, но то, что сейчас затевается, — это как раз такое строительство, в результате которого можно остаться без крыши над головой и вообще без штанов.

— Но Октябрьская революция показала, что можно и нужно иногда применять радикальные меры! Где бы и что мы были, если бы в семнадцатом году большевики не взяли власть в свои руки и не победили потом в Гражданской войне!

Но тут с замполитом горячо не согласился старпом:

— Андрей Николаевич! Да хватит нас тут пропагандой своей окучивать! Были бы мы там где надо! Где сейчас находятся все цивилизованные страны. Жили бы нормально, как белые люди. Сколько можно лапшу на уши народу вешать! Ведь уже только полный идиот или такой упоротый большевик, как вы, может верить в то, что социалистическая система хозяйствования лучше, чем капиталистическая. Да сам Горбачёв уже в это не верит, по инерции ещё цепляется. Вот в журнале «Коммунист» Егор Гайдар — внук, замечу, знаменитого советского писателя — открытым текстом уже пишет, что диспропорции в экономике и товарный голод в стране можно решить только введением в народное хозяйство элементов рыночных отношений. И академик Абалкин в «Комсомольской правде», и Шаталин об этом пишут. О том, что рыночная экономика гораздо эффективнее плановой. Умнейшие люди! Да тут и умным быть не надо — по пустым полкам в наших магазинах и так всё видно. А вы нам продолжаете свои прогнившие идеи проповедовать. Я тут даже со штурманом соглашусь, что нельзя было в семнадцатом году всё с ног на голову переворачивать, в разруху и кровопролитие страну кидать. Дворяне, офицеры, интеллигенция — вот кто был на самом деле ум, честь и совесть эпохи! Цвет нации! А что с ними сделали?! Какое-то быдло тупое… до власти дорвалось — и к стенке всех… в расход…

Старпом даже прослезился, промокнул глаза висевшим на шее полотенцем и с чувством в него высморкался.

— Сергей Гариевич, я вообще-то ничего не говорил против Октябрьской революции. Вот и замполит не даст соврать… Да и что это вы так расчувствовались? Наслушались зануди про поручика Голицина и корнета Оболенского? Ах, белая гвардия… Ах, гроздья душистые… Вам нюхательной соли под носик, случаем, не поднести?

Горыныч подозрительно глянул на штурмана:

— Борисыч, я тебя не понимаю… Ты что, будешь оправдывать диктатуру и развязанный комиссарами красный террор?! А миллионы погибших в Гражданской войне… пусть белых, пусть красных… но… людей! Русских людей! А разруха и голод? А в эмиграцию сколько уехало… Да для любой страны такие человеческие потери — это глобальная трагедия! Это не только погибшие миллионы, это ещё и миллионы, которые не родились! То есть реальные потери в разы больше.

— Сергей Гариевич, что вы на меня волком смотрите? Да не я же их уничтожал! Если что, так это ваша либероидная интеллигенция всю эту кашу и заварила! А вдохновили и профинансировали англичане — извечные наши враги.

— Ну вот, Борисыч, у тебя всё одна песня… скучно уже… — старпом зевнул и усмехнулся.

— А вы не скучайте, лучше послушайте, не перебивая, и мозги включите, если на самом деле разобраться хотите, а не повторяйте, как попугай, чужие слова… Того, что сейчас скажу вам я, никто уже не скажет. Непопулярная нынче тема стала. Прежде всего вспомните, кто стоял у истоков революционного движения? Чьи идеи пытались реализовать декабристы, когда переворот замышляли в 1825 году? Судите сами… После разгрома Наполеона русская армия входит в Париж… Присоединяет к себе Финляндию, Польшу. Авторитет, влияние… Величайшая европейская держава! А через десять лет уже в самой России восстание, способное перерасти в смуту. Кому выгодно? Чьи интересы в Европе сильная Россия притесняла? Кто были Пестель, Бестужев, Рылеев и прочие? Англоманы! Денди, почитатели всего английского. Неужели непонятно, на каких идеях были они взращены и воспитаны. А вы знаете, что в программе декабристов первым пунктом было убийство царской семьи? Не просто царя, а именно всей его семьи, то есть сразу оставить державу без вменяемой легитимной власти, лишить Россию сакральной составляющей её государственности! После чего — разброд, развал и упадок на радость… сами знаете кому. Следующими пунктами программы следовала извечная либеральная паранойя — упразднить армию (нам же все друзья!), дать независимость всем, кто её хочет, разделить Россию на пятнадцать-двадцать самостоятельных государств, ну, и общие фразы о свободе, равенстве, братстве… Про облегчение тягот народа там было что-то невнятное в самом конце и маленькими буквами. То есть это была не какая-то революционная программа во благо России, её трудового народа, а так… бездельные дворянские сынки либеральных идеек нахватались и от скуки решили попробовать, поразвлечься… авось что получится. А нет — так папиных капиталов хватит безбедно прожить… здесь… или там… за границей. А что было дальше? Чьи идеи потом подхватывали народовольцы, петрашевцы и прочие? Кто потом в Женеве и Лондоне отсиживался, почву готовил? Кто «Колокол» в Лондоне издавал, на какие деньги? Вспомните, под какими флагами Февральская революция произошла? Большевиков, замечу, там и в помине не было. Такие же болтуны, как и сейчас, на трибуны повылазили. За полгода развалили экономику и промышленность, армию разложили полностью! И это, замечу, во время мировой войны! А кому это было выгодно? Давайте подумаем! В конце 1916 года русская армия уже готова была к решительному наступлению по всем фронтам, наши казаки отбили у турок Алеппо, был открыт путь на Константинополь. В 1917 году, захватив Босфор и Дарданеллы, опрокинув Германию, Россия становилась центральной мировой державой, потеснив, а где-то и пинком под зад выкинув с насиженных мест старую сучку Великобританию. Могло это её устраивать? Как вы думаете, куда за инструкциями ходили керенские-гучковы-милюковы? В английское посольство! Родзянко в Лондон ездил за инструкциями. Может быть, вам наконец-то будет понятно, почему каждое решение Временного правительства становилось новым гвоздём в крышку гроба государства Российского! Страну за полгода до такого состояния довели, что если бы большевики вовремя не взяли власть, которая буквально на земле валялась, то через несколько месяцев от российской государственности ничего бы и не осталось. Япония отхватила бы себе Дальний Восток, Германия — запад, Англия — север и Среднюю Азию, Америка — Сибирь. В итоге осталось бы от России Московское княжество, каким оно было при Иване Калите. Да и то долго бы не продержалось. Посадили бы туда какого-нибудь либерального урода, он бы и развалил всё окончательно. В октябре семнадцатого года большевистская революция была уже неизбежна и жизненно необходима, это был последний шанс! Последняя возможность сохранить Российское государство. Необходима была сильная власть, способная навести порядок, дать отпор внутренним мародёрам и нагрянувшим со всех сторон иностранным интервентам. Ни одна другая партия, ни одна политическая группа не могла тогда этого сделать. Не было уже никакой другой силы, способной на решительные, продуманные действия. Да, конечно: гражданская война, жертвы, террор, репрессии. Но это уже, что называется, издержки производства.

— Нихрена себе издержки! — в негодовании вскричал старпом. — Твой цинизм, штурман, порой зашкаливает. Может быть, ты ещё и ГУЛАГ оправдываешь?

Глаза его сверкали благородным гневом, и он даже демонстративно отодвинулся от штурмана.

— Сергей Гариевич, да не распаляйтесь вы так! Не оправдываю я террор и считаю, что в некоторых случаях большевики перегибали палку. Но, наверное, это были те случаи, когда лучше перегнуть, чем недогнуть. Когда на кону такие ставки, как сохранение целостности и государственности, цель оправдывает средства. Сейчас легко рассуждать… Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны! Но у Ленина, а потом у Сталина… не было другого выхода. А вы что думаете, если бы победили белые, они бы меньший террор устроили? Чтобы утихомирить взбудораженную, вкусившую свободы и крови толпу, белым пришлось бы в разы больше народа уничтожить хотя бы потому, что крестьян и пролетариев в стране в разы больше было, чем представителей всех остальных сословий, вместе взятых.

— Борисыч, ты в какие-то глобальные дебри полез… — вступил в разговор доктор Ломов. — Но меня как маленького человека и интересует судьба маленького человека. К чему были репрессии среди простых людей? «Дело врачей» помнишь? А сколько посадили за рассказанный анекдот! Миллионы людей сидели по ложным доносам! Это, по-твоему, правильно?

— Сёма, успокойся. Это неправильно. Но скажи мне, эти ложные доносы разве Сталин на них писал? Сами же друг на друга стучали! Да и пресловутый человеческий фактор… Кто-то строил карьеру и торопился выслужиться перед Москвой, перевыполняя планы посадок и расстрелов. Кто-то сводил личные счёты за прошлые обиды. Кому-то хотелось получить чужие блага, вроде комнаты в коммуналке или должности, занимаемой соседом (сослуживцем), кто-то — просто подонок по жизни. Да и не было это так массово, как сейчас пытаются представить. Какие миллионы? С какого потолка ты их взял? Мне дед рассказывал, что простые люди жили тогда обычной нормальной жизнью: и анекдоты рассказывали, и говорили, особо не таясь, никто никого не сажал. Помнит пару случаев — начальника Горкоопа и какого-то партийного босса в ихнем районе посадили, так наверняка за дело. Может, конечно, и были где-то за анекдоты единичные случаи, но раздули, как будто это система была, будто бы на каждом углу хватали. Что касается ГУЛАГА, то не верили бы вы всему, что пишет Солженицын. Количество жертв у него завышено минимум в десять раз. Это легко проверить. Сейчас рассекречиваются архивы. А подавляющее большинство из тех оставшихся… репрессированных — это были реальные предатели, шпионы, диверсанты и уголовники! Или вы думаете, что у страны, стоящей на пороге большой войны, таковых в принципе не могло быть? К тому же все мы, как военные люди, должны понимать, что в ситуации, когда в считанные годы надо пройти путь, который другие страны проходили за десятилетия, ни о каком либеральном миндальничании речи быть не могло. Предвоенная индустриализация страны была бы невозможна без твёрдой руки и насаждения железной дисциплины на всех уровнях… Кроме того, один человек во главе страны, даже самый мудрый и деятельный, не может лично изучить каждый эпизод и принять взвешенное решение. Отсюда и перегибы на местах, невинные жертвы…

— Максим Борисович, слишком уж вы легкомысленно относитесь к человеческой жизни… Пусть не пять миллионов, как у Солженицына, а, скажем, полмиллиона… Но это же тоже огромная цифра! Это же тоже люди!!! — озабоченно округлив глаза, обратился к штурману замполит.

— Отношусь, Андрей Николаевич, так, как люди сами к себе относятся и как того заслуживают. Вы прямо как барышня сейчас говорите, либерально экзальтированная… из Демократического фронта, а не как военный человек. Что такое жизнь? Моя… ваша… Да ничто! Навоз для удобрения последующим поколениям. Жизнь обычного человека ценна только нескольким его ближайшим родственникам: жене, родителям, детям, ну и немножко внукам. Всё! Дальше начинается ханжеское словоблудие, надуманные красивости и лицемерие. Вот помру я сейчас, закопают моё туловище… Так через неделю ни вы, ни старпом, никто про меня и не вспомните. Из управления кадров нового штурмана пришлют, ещё лучше прежнего… Жизнь продолжается! Туловище сгниёт, лопух на могиле вырастет. Бессмысленно, кстати, и не по-хозяйски. Лучше бы вообще не хоронили, а на полях закапывали… безотходность, удобрение, урожайность… Рациональное использование биомассы… Да и на кладбищах сколько земли можно сэкономить… в сельхозоборот запустить… Но это я так, к слову… Вот, недавно тысячелетие крещения Руси отмечали… торжественно, с помпой. Святой Равноапостольный князь Владимир и всё такое… А вы почитайте, какую он в молодости жизнь вёл… этот святой… Душегуб — клейма ставить негде! А я… гоп-стопника, к примеру, в подворотне пристрелю, так и всё — сразу преступник… превышение необходимой самообороны… При том что в Афгане… стрелял… в таких же людей. Так всё нормально — герой! Всё в этом мире относительно.

Штурман на секунду задумался, словно что-то припоминая. Еле заметная тень пробежала по его всегда улыбающемуся лицу.

— Вы, Андрей Николаевич, знаю, из Ленинграда. Любите свой город? А вы знаете, сколько народу погибло при строительстве Петербурга? А сколько народу Пётр Первый лично жизни лишил? Так почему же либеральная общественность не требует сейчас сноса Медного Всадника и разрушения Петербурга? А Исаакиевский собор… вы знаете, что он буквально на костях стоит? И люди там работали и гибли совсем не по доброй воле. Всё имеет свою цену! Любое созидательное действие имеет цену, и не только материальную, выраженную в рублях, кирпичах, бетоне… но и в человеческих жизнях. Это всем известно и заранее закладывается в… себестоимость. Панамский канал, когда копали, сколько людей погибло? Тысячи! Так что же теперь, не будем созидать и строить? Потому что это безнравственно и преступно — заранее зная, что на таком-то объекте погибнут пять человек, на таком-то пятьдесят, а на каком-то пятьсот! Повторяю, зная статистику по подобным же проектам, любой инженер кроме необходимого количества песка, цемента, арматуры… может безошибочно рассчитать, сколькими человеческими жизнями придётся пожертвовать. То есть, по сути, ставя подпись, утверждая проект, обычный архитектор-ботаник автоматически становится преступником. Одним росчерком пера он приговаривает к смерти несколько не известных ему людей. При этом он знает, что они погибнут, то есть, говоря юридическим языком, совершает умышленное преступное деяние. Вот что я вам ещё скажу: вся мировая история — это цепь массовых убийств, геноцида, преступлений, одно страшнее другого. И люди, совершавшие их, сегодня почитаются как герои и святые! Так было, есть и будет всегда. Человеческая жизнь — это расходный материал, природный ресурс, как лес, нефть, уголь, руда… Только ископаемые ресурсы можно исчерпать, а человеческие — никогда. Эта тварь живучая, человек, настолько приспособилась к условиям существования, что везде выживает и размножается… Вот уже шесть миллиардов на земле, а сто лет назад полтора миллиарда было… И это при том, что в двадцатом веке было две самые кровопролитные войны! И что, Андрей Николаевич, действительно очень уж вам так дорога какая-то абстрактная, лично вам не известная человеческая жизнь? Которой когда-то пожертвовали во благо будущих поколений, в том числе, кстати, и лично для вашего блага? И не надо мне сейчас рассказывать, что это так! Лицемерие и враньё! Откажитесь тогда от зарплаты, если вы такой филантроп, и отправляйте её напрямую в Африку. Вы на полном гособеспечении, зачем вам деньги? Я адрес дам благотворительной организации. У вас будет реальный шанс спасти детскую жизнь… и не одну! При вашей зарплате вы каждый месяц можете спасать от голодной смерти не меньше двадцати детишек. А сколько за год? А за десять лет? А за всю жизнь? Но нет, вы только лозунги красивые кидать горазды, а деньги на сберкнижку будете вносить… А через несколько лет на новых жигулях жопу свою в пространстве перемещать станете. А за это время несколько сотен детишек, которых вы могли бы спасти… милых таких… черномазеньких… помрут от голода и болезней! Кто же вы после этого?

Замполит опешил от такого натиска штурмана и даже слегка смутился от его красноречивого взгляда.

— Да я… Да я могу… Да я, конечно… — замямлил зам, застигнутый врасплох. Но тут же, спохватившись, сам попытался наехать на штурмана:

— А сами-то вы… почему… не помогаете?

— Да, не помогаю! И не собираюсь помогать. Потому что на хрен мне не нужны эти африканские дети! Их там на одного умершего вдвойне каждый день прибывает. И ничего в этом мире в лучшую сторону не изменится — будет ли их на сотню-другую больше… или меньше. Да, невинны! Да, где-то там страдают! Но мне-то какое дело? И — для чего? Чтобы из маленьких милых негритят выросли здоровенные бездельники-негры? Чтобы провалялись они всю свою никчемную жизнь под пальмой и ничего, кроме тонн говна, после себя не оставили? Или чтобы стали наркоманами, заразились СПИДом, пошли насиловать, грабить, убивать…

Штурман наморщил на мгновение лоб, задумавшись и глянув куда-то вдаль, сквозь замполита, продолжил медленно, словно что-то припоминая:

— Да… Извечный вопрос… О слезинке ребёнка… Допустимо ли возведение здания судьбы человеческой с целью осчастливить людей… дать им мир и покой на все времена… ценою жизни одного невинного ребёнка… Не согласен я тут с Достоевским! Либеральное миндальничание и размазывание соплей! В этом мире всё гораздо проще и циничнее. Жизнь — это товар, который продаётся и покупается, как и всё остальное. Люди ходят на работу, в том числе на вредные производства, получают за это повышенные оклады, ранние пенсии, гробовые… И делают это вполне добровольно! А другие люди, рангом повыше, продают нашу жизнь или покупают… используют по своему усмотрению… во благо других или для своего блага… Это было, есть и будет всегда и везде. Так какая же это высшая ценность?