Камрань, или Последний «Фокстрот»

Глава 59 О героях былых времён

Ну вот и добрались мы до последней главы, уважаемый мой читатель. День-два ещё плавания — и настанет время прощаться. Вроде бы и соскучились все по родным берегам, по дому, по твёрдой земле, но нет-нет, да мелькнёт в разговоре тщательно скрываемая даже от самого себя интонация — то ли тоска об оставшемся за кормой кусочке земного рая, то ли настороженное беспокойство о том, что нас ждёт впереди.

Полгода — не такой большой срок, но в эпоху перемен это катастрофически много. Мы выходили из одной страны, а возвращались уже в другую…

На подходе к Цусиме как-то резко похолодало. Море уже не то, что было раньше — не прозрачно-лёгкое, ультрамариново-синее, а тяжёлое, серое и непроницаемое. К полудню слева по борту стал вырисовываться в дымке расплывчатый силуэт острова Чеджу, справа должны были показаться гористые берега Японии, но, как ни напрягал я глаза, вглядываясь в северо-восточную часть горизонта, ничего так и не смог различить.

Посреди Цусимского пролива застопорили ход и отдали дань памяти русским морякам, погибшим когда-то в этих водах. Командир объявил по трансляции минуту молчания, в отсеках все встали, замполит открыл рубочную дверь, вышел на палубу и пустил по волнам матросскую бескозырку. Все находящиеся на мостике сняли головные уборы, склонили головы. Было торжественно и грустно. У меня даже засвербело в носу. Через минуту дали ход и долго ещё оборачивались назад, пытаясь разглядеть пляшущий на волнах белый кружок.

Со свойственной мне сентиментальной мечтательностью, смахнув с носа набухшую каплю, я мысленно перенёсся в то далёкое прошлое. Явственно представив себя командиром современной подводной лодки, я в несколько минут разделался с японской эскадрой, безжалостно потопив все находящиеся в её составе корабли. Хоть и не отличался я никогда мстительностью и кровожадностью, но на душе заметно полегчало…

Японское море встретило десятиградусным морозом и сильным встречным ветром. Стало покачивать, порой даже весьма ощутимо. Вахта на мостике опять принялась пялить на себя непромокаемые химкомплекты.

Какое-то время они позволяли оставаться сухим, но от холода не спасали. Тёплой одежды практически не было — на весь экипаж оставалось с десяток зимних шапок и несколько ватников, сохранившихся в целости по причине своей замызганности и потому, что хунтоты ими не заинтересовались. Ещё день — и у вахтенных на мостике скатывались в трубочку уши, и сопли замерзали прямо в носу.

Если кому-то вдруг стало неуютно и зябко, предлагаю не мучиться и проникнуть внутрь подводной лодки — благо, в надводном положении сделать это совсем не трудно. Глянем напоследок, как живут и чем занимаются наши, так сказать, герои. Честно говоря, даже смотреть противно: опять режутся «в козла», треплются, рассказывая друг другу бородатые анекдоты, хвастаются, что купят в «Альбатросе» на причитающиеся инвалютные чеки, ржут, как кони, и жрут за троих.

Матросы — под стать начальникам: плющатся на шконках, травят небылицы, матерятся через слово, как дети малые, и жрать за троих тоже не забывают. Дембеля все в заботах — под гнусавый речитатив известного перестроечного шлягера — «перемен… мы ждём перемен…» — доделывают свои шикарные, в бархатных обложках, альбомы, наводят последний марафет на дембельскую форму, больше напоминающую клоунский костюм, и мечтают, как дома выпендрятся, как напьются и какой в сельском клубе произведут фурор. «Караси», как всегда, шустрят — моют, чистят, скоблят, но по глазам видно, что из последних сил ждут своего часа и уже через месяц с приходом молодого пополнения забьют на всё, станут вальяжны, ленивы и тоже начнут считать дни до дембеля.

Такое вот печальное зрелище… И наплевать всем, что, корчась в конвульсиях перестройки, страна кубарем катится к пропасти, к своему бесславному концу, что очень скоро не нужны будут никому ни их корабль, ни флот, да и сами они окажутся никому не нужны. Промчится, сметая всё на своём пути, разрушительный вихрь перемен. Эх, Николай Васильевич Гоголь, знал бы ты, куда в очередной раз занесёт Русь твоя лихая птица-тройка! Знал бы и ты, Витя Цой, к каким переменам призывал…

Ещё день неспешного продвижения к северу — и перемены, подобные всемирному переселению народов, наблюдаются уже и у нас. Неожиданно для жилья стали котироваться шестой и даже пятый отсеки — то есть те, куда раньше никого невозможно было загнать. Дембеля и годки перебазировались поближе к тёплым электромоторам и к пусть и дико ревущим, но приятно-горячим дизелям. Нашлось место и «карасям» — внавалку, на среднем проходе, но тоже в тепле и, как говорится, в тесноте, да не в обиде. При этом самые комфортные ранее отсеки — первый и седьмой — мгновенно обезлюдели. Даже из-за задраенной переборочной двери хорошо слышно, как там стучат зубами остывающие в одиночестве вахтенные. Теперь можно было занимать любую койку, даже самую блатную, никто бы и слова ни сказал!

Но такая лафа продолжалась недолго. Пройдясь как-то по кораблю, старпом обратил внимание на непорядок: 90 % личного состава сгрудилось в двух смежных отсеках, что в случае пожара или ещё какой аварии означало бы мгновенную гибель практически всего экипажа. Должность старпома, конечно, собачья, но сам он далеко не зверь. Горынычу было жалко своих неразумных отроков, до трусов продавшихся коварным хунтотам, но он не мог поступить иначе. Сыграв среди ночи учебную тревогу по борьбе за живучесть, старпом безжалостно разогнал всех по своим местам. После чего дробный стук зубов стал разноситься уже по всей подводной лодке.

Сменившись в полночь с вахты, я тоже решил прогуляться по кораблю. Посидел, отогрелся на дизеле в пятом отсеке, заглянул в первый, проверил торпедные аппараты, целостность пломб и печатей, убедился, что всё нормально, и отправился к себе в седьмой. Спать совсем не хотелось.

Пошли последние сутки нашего плавания. Завтра уже будем дома!

Ну вот и пора закругляться, уважаемый мой читатель.

Пролистал, перечитал написанное — двоякое чувство. Обо всём, вроде, что хотел, рассказал: о друзьях-товарищах, о времени и о себе и добавить особо нечего, но гложет какая-то неудовлетворённость. Складно, вроде, всё скроено, живо и интересно — сам читал, оторваться не мог — но к чему это всё? Какова цель писания?

Да… понятно, взгляд из глубины на смутное время… Но где вечные темы, «о доблести, о подвигах, о славе»? Где мораль, где воспитательный момент? Где герои, с которых нужно брать пример? У меня же всё — какая-то приземлённая бытовуха, разборки, склоки, а порой и вообще нечто уж совсем непотребное, желудочно-кишечное. Да и персонажи… Порой даже стыдно за них — пьют водку, матом ругаются, врут, ленятся, изменяют женам, а некоторые — даже и любовницам! Моральный облик большинства, таким образом, явно не соответствует классическим стандартам.

Да и служба порой — не бей лежачего: ни тебе шикарных аварий с многочисленными жертвами, ни марш-бросков на тридцать километров, ни героических будней на переднем крае, ни погонь со стрельбой, ни освобождения заложников… Видимо, как ни крути, нет на подводном флоте места для подвига.

— Но бывают же нештатные ситуации! С авариями и с героическими усилиями по их устранению! — возразите вы и уничижительно посмотрите на меня.

— Бывают, — соглашусь я. — Иногда и с жертвами… Но кто от них застрахован? Даже самолёты порой падают. И что теперь, каждому пассажиру заранее звание Героя России давать? Поэтому служба как служба, ничего экстраординарного. А если командир и старпом знают своё дело, то есть дерут личный состав по полной программе, то для подвига нет и никаких объективных предпосылок.

Где герои? Кто они? Командир, у которого в предложении из трёх членов все три именно члены и — матерные? Штурман, во время шторма валяющийся под столом в кают-компании и просящий его пристрелить? Карьерист-механик, в возрасте сорока пяти лет дослужившийся аж до старшего лейтенанта? Доктор, которого потенциальные пациенты боятся, от которого в панике разбегаются, будучи даже мёртвыми? Да и матросы не лучше — беспредельщик Самокатов, алкоголик Кульков, блаженный Юшкин… С кого брать пример?! Что это за герои? Зачем я их повытаскивал на свет? То-то и оно…

Эх, хочется в конце задвинуть что-нибудь этакое!.. Модное ныне слезливо-сопливое. Чтобы у суровых читателей — адреналин и холодный пот по спине, а у чувствительных читательниц — истерика и слёзы фонтаном из глаз! Но что придумать? Может быть, пока ещё есть возможность, утопить? Устроить шторм на подходе к Владивостоку, показать героическую борьбу со стихиями, примеры мужества, самопожертвования и несгибаемой твёрдости? После чего всех одним махом… Да, шикарный мог бы получиться сюжетец, пальчики оближешь! И всё сразу становится на свои места — героические образы, светлая память на века…

Но нет! Не могу. Жалко. Обойдёмся без лишнего пафоса. Столько подводных миль с ними пройдено, столько пудов морской соли съедено, столько шила выпито! Пусть живут. Может быть, ещё на что пригодятся…

Других героев у меня всё равно нет, придётся довольствоваться этими. Да и до́роги они мне все почему-то.

К проливу Босфор Восточный подошли вечером, но в базу сразу не впустили — то ли традиционного поросёнка не успели заколоть, то ли оркестр вовремя не собрался. Переночевали на якоре в ближней бухте. Ночью на корабле, похоже, никто так и не спал — возбуждение от предстоящей встречи с Родиной, последние приготовления…

И вот — восемь утра, народ давно уже толпится на мостике, вполголоса переговаривается, поглядывая то и дело на восток, словно переживая — не отменяется ли сегодня рассвет?

Но нет, всё, похоже, идёт по плану: ещё темно, но уже алеет, переливается тонкая полоска на горизонте. Ширясь и растекаясь по выпуклому краю земли, она постепенно разгорается и скоро перерастает в пожар. Как зачарованные, с надеждой и опаской все смотрят на это таинство зарождающегося дня. Кровавым заревом над страной встают отмороженные девяностые…

Что-то с нами станется, как раскидает нас жизнь? Кто выплывет, кто потонет? Многое можно было бы рассказать…

Не знаю, буду ли ещё писать, но на всякий случай не прощаюсь.