Каникулы на колесах

Полевой суд

— Обвиняемый, встаньте! Признаёте себя виновным?

Я встал с канистры.

— Нет, не признаю. С какой стати?

— Ясно. Садитесь.

Я снова плюхнулся на канистру, заменявшую скамью подсудимых. Прямо передо мною с самым торжественным видом сидел Великий Змей, председатель полевого суда. По правую руку от него расположился член суда Белый Медведь. Прокурорские обязанности выполнял Чёрный Гепард. Моим адвокатом и защитником вызвалась быть Бледнолицая Сквау. Солёная Вода и Чёрная Молния составляли публику. Между мной и судьями лежало вещественное доказательство совершенного преступления — огромная янтарная гроздь винограда.

Час назад я отправился с места нашего ночлега побродить по окрестностям. За дорогой по склону широкого оврага раскинулся необозримый виноградник. Тысячи белых железобетонных столбиков несли на себе проволоку, сплошь увитую виноградными лозами. Сквозь зелёные листья всюду проглядывали налитые соком тяжёлые прозрачные гроздья. Сколько же их тут было! Дразня взгляд, они так и просились в руки. Неудивительно, что ноги сами принесли меня к соломенному шалашу, возле которого, сидя по-турецки, дремал старичок с ружьем. Услышав мои шаги, он очнулся, поднял голову.

Около старичка лежала на солнцепёке остроухая рыжая собачонка, очень похожая на лисицу. При моем появлении она навострила уши, но не тронулась с места. Как видно, ей было лень даже залаять.

— Ух, сколько же у вас винограда, дедушка! — сказал я, чувствуя, как неестественно звучит мой голос. Но я и вправду в жизни своей не видел такого изобилия. И где бы я его мог видеть? Не в магазинах же Москвы. — И какой спелый! А уж наверное вкусный-превкусный… — с тяжёлым вздохом добавил я.

— А ты покуштуй, хлопче, — приветливо отозвался старичок.

Я опасливо покосился на ружье и на собаку. Шутит сторож? Не разыгрывает меня?

— А… а можно? — неуверенно спросил я, облизывая бухие губы.

— А хиба ни? — повернулся ко мне всем телом сторож, откладывая ружье в сторону, с трудом поднимаясь на ноги. — Чы наш колгосп обидние, коли малэ хлопьятко зъисть гроно. Та на здоровьячко! Шкодить тилькы не треба. Ось яка гарна ягода уродылась! — показал сторож на громадную виноградную кисть, бережно потряхивая её в руке.

После таких слов мне оставалось только сорвать самую спелую и большую гроздь. Что я немедля и сделал.

— Спасибо вам, дедушка! — искренне поблагодарил я доброго старика.

— Звидкиля едете?

— Из Москвы, дедушка.

— Ось бачиш! Там же, мабуть, нэмае вынограду?

Мне вспомнились бесчисленные ларьки на московских перекрестках и возле станций метро; прилавки фруктовых магазинов, заваленные осенью зелёным и чёрным молдавским, крымским, болгарским виноградом. Сказать правду? Но как разочаровывать такого симпатичного дидуся? И я немножко покривил душой, ответил дипломатично:

— Откуда там настоящий виноград? Нет, есть, конечно, много даже, но не такой. Мелкий, кислый… Куда ему до вашего!

Старичок весь расплылся в улыбке, благосклонно покивал мне головой вслед.

Свою добычу я в целости и сохранности доставил на стоянку, чтобы честно угостить всех. Но моё появление с аппетитной гроздью было расценено совершенно неожиданным образом, совсем не так, как я предполагал. Оваций не последовало.

— Дикий Кот, ты ли это? — укоризненно воскликнула мама.

— Налицо хищение социалистической собственности. Сиречь — мелкая кража, — быстро квалифицировал мой подвиг папа.

— Я думаю, широкая общественность не может равнодушно пройти мимо такого возмутительного правонарушения, — поддакнул дедушка.

И Великий Змей туда же!

— Значит — суд. Иначе народ не поймёт нас. Поскольку мы находимся в поле, то — полевой суд, — молниеносно подвёл итог прениям папа.

Так я предстал в то утро перед полевым судом. Наташка помирала от смеха. Но судьи сохраняли полную серьёзность. Вместо судейской мантии дедушка накинул на себя ремонтный халат с масляными пятнами на полах, а голову повязал на восточный манер полотенцем. Все тот же Атлас автомобильных дорог с успехом заменил ему свод законов.

— Слушается дело по обвинению Алика Нарина, по кличке Дикий Кот, ранее не судимого, не привлекавшегося, не бывшего за рубежом, в хищении колхозного винограда, — нарочито гнусавым голосом провозгласил председатель суда. Дедушка надел очки, полистал для видимости Атлас и важно добавил. — По статье четыреста восемнадцатой Уголовного кодекса, параграф шестой. Обвиняемый, что вы можете сказать по данному делу? Предупреждаю — чистосердечное раскаяние облегчит вашу участь.

— Великий Змей…

Дедушка сердито стукнул молотком по столику и напустил на себя самый грозный вид. Надо сказать, что удавалось ему это плохо, слишком он был добродушен для сурового судьи.

— То-бишь, я хотел сказать, ваша честь, — поспешно поправился я. — Враки всё это! Ничего я не похищал. Сторож сам угостил меня виноградом. Я только сказал, что он, наверное, вкусный очень. И что столько винограда как у него на плантации, я в Москве сроду не видал.

— Скрытое вымогательство в данном случае несколько смягчает, но не уничтожает полностью вину подсудимого, — оживился папа-прокурор. — Дура лекс, сэд лекс: закон суров, но это закон, — сам же и перевёл с латинского известное изречение мой обвинитель.

Дедушка снова стукнул молотком:

— Прокурор, я не давал вам слова! Обвиняемый, продолжайте.

— А чего продолжать-то? Я всего-навсего похвалил колхозный виноград, а дедушка предложил мне его отведать. Такой хороший дедушка, хоть и не великий вовсе, и даже не змей…

— Понятно, — немного растерянно сказал дедушка, озадаченный неожиданным выпадом подсудимого. И часто заморгал светлыми ресницами, как видно собираясь с мыслями для продолжения допроса.

Тут меня осенила новая идея. Я вспомнил чеховского «Злоумышленника», переменил позу на самую почтительную, состроил плаксивую рожу и провёл рукавом по глазам.

— На то вы и образованные, чтоб понимать, милостивцы наши. А мы люди тёмные. Нешто мы понимаем?

Дедушка удивлённо взглянул на меня, явно недоумевая, но папа быстро сообразил, какой я сделал ход, и тут же подхватил:

— Всё ты, братец, понимаешь. Только прикидываешься дурачком. Ты нам ещё про шилишпера тут расскажи. Сорвал ведь эту гроздь?

— Чаво? — переспросил я.

— Ты это своё «чаво» брось, отвечай на вопрос прокурора: рвал виноград? — снова взял слово дедушка.

— Знамо, рвал. Но только с ихнего дозволения, сторожа, значит. А шилишпер у нас не водится. Пущаем леску без грузила…

— Ладно, помолчи.

Но меня уже понесло.

— А ежели вы насчёт недоимки сомневаетесь, ваше благородие, то не верьте старосте. Вы лучше непременного члена спросите. Креста на ём нет, на старосте-то…

Прокурору пришлось надавить мне на плечо, чтобы я снова уселся на канистру и умолк.

— Суд переквалифицирует состав преступления и, соответственно, статью обвинения на пятьсот первую, — объявил дедушка, пошептавшись с дядей Васей. — Подсудимому вменяется в вину совращение должностного лица, находящегося при исполнении. Слово имеет прокурор.

— Высокий суд! — вдохновенно начал свою обличительную речь папа, поднимаясь со стульчика, резким движением головы отбрасывая волосы с высокого лба. — Налицо тяжкое преступление. Используя преклонный возраст сторожа, особые черты его характера, простодушного и доверчивого, умело играя на его вполне понятной гордости за колхозное богатство, применяя тонко рассчитанную лесть, подсудимый склонил престарелого блюстителя порядка к противозаконным деяниям, побудив угостить виноградом. Нетрудно предвидеть поистине катастрофические последствия такого рода преступлений. Они неминуемо и быстро приведут к полному опустошению некогда богатых виноградных плантаций. Культурное растениеводство вынуждено будет отступить к северу, подальше от оживленной автомобильной дороги, за пределы досягаемости со стороны подобных аморальных элементов, дерзающих поднимать руку на общенародное достояние. И вскоре там, где ещё недавно шумели обильные плодоносящие сады и виноградники, услаждая взоры законопослушных проезжающих путников, раскинутся лишь однообразные голые пески. Пустыня начнёт своё извечное наступление. Сердце сжимается от горечи, — театрально всхлипнул папа и поднёс платок к совершенно сухим глазам, — я цепенею при мысли о неизбежном оскудении этого дивного уголка земного шара, столь щедро осыпанного благодеяниями Природы. А посмотрите на обвиняемого, как он закоснел в своём упорстве, не желая сознаваться в совершенном им злодеянии. Видите ли вы в чертах его лица хотя бы бледную тень раскаяния? Увы, его нет и в помине. Нет, высокий суд, это не невинная жертва неосмотрительности или рокового стечения обстоятельств, а закоренелый преступник. И мы обязаны бестрепетно покарать его. Да не ми́нет его возмездие, высокий суд. Дикси. Я сказал, — с пафосом закончил свою речь папа-прокурор и поклонился публике.

— Что имеет сказать защита? — вопросил дедушка, усиленно хмуря брови, силясь погасить неудержимую улыбку.

— Многое, ваша честь! — легко вскочила на ноги мама. — А прежде всего то, что мой подзащитный вообще не подлежит суду, тем более полевому, ввиду своего несовершеннолетия. Второе: презумпция невиновности требует, чтобы обвинение доказало виновность подсудимого совокупностью улик, фактов, документов, показаний свидетелей. А что мы имеем налицо? Лишь голую риторику прокурора! Располагает ли он хоть какими-либо фактами, документами, свидетельскими показаниями? Ни единым! Мы имеем налицо лишь добровольное чистосердечное признание самого подсудимого. Как явствует из его ответов, он и не помышлял единолично лакомиться доставшейся ему виноградной лозой. Нет, он собирался разделить трапезу со всеми нами. Разве это не свидетельствует о наличии добрых начал в душе подсудимого. И, наконец, третье, и наиглавнейшее, на что я обращаю особое внимание высокого суда. Это фактор наследственности, хорошо знакомый судебной медицине. Взгляните на уши подсудимого, определите градус их оттопыренности, переведите взгляд на уши того, кто только что с таким красноречием, достойным Демосфена или Плевако, требовал для моего подзащитного самой суровой кары, и вам многое станет ясно. А, я вижу, прокурор бледнеет! Он начинает понимать, что…

— Я протестую! — подпрыгнул на стульчике папа. — Защита использует недопустимые приемы!

Великий Змей посовещался с Белым Медведем и важно объявил, снова пристукнув молотком:

— Протест удовлетворен. Защита, не переходите на личности.

Тут Наташка, которая уже давно еле сдерживала смех, разразилась неудержимым хохотом. Председатель суда покосился на неё и сделал зверское лицо.

— Ещё одно нарушение порядка — и я удалю публику из зала суда. Защита, продолжайте.

— Мне остаётся сказать немногое. В силу всего вышеизложенного прошу высокий суд ограничиться минимальным наказанием. А именно: обязать моего подзащитного съесть вещественную улику, лежащую перед ним, и этим уничтожить источник всех подозрений.

— Так. Последнее слово подсудимому! — объявил дедушка.

— Я ещё могу исправиться, — подумав, сказал я. — Обязуюсь оправдать доверие коллектива.

— Может быть, кто-либо желает взять подсудимого на поруки? — спросил председатель суда, глядя почему-то в упор на Наташку.

— Я! — тут же подняла руку, как в классе, Чёрная Молния. — Берусь перевоспитать его.

— Ваше желание будет учтено. А сейчас суд удаляется на совещание, — пристукнул молотком дедушка. На мой взгляд, он слишком охотно пользовался этим слесарным инструментом в ущерб нашему походному столику.

Дедушка и дядя Вася забрались в «Волгу», но вскоре же вылезли из неё. Совещание закончилось в одну минуту.

— Встать! Суд идёт, — начал дедушка. — По совокупности совершённых преступлений подсудимый Алик Нарин, по кличке Дикий Кот, признается виновным и заслуживает строжайшего наказания. — Тут дедушка сдвинул очки на морщинистый лоб и обвёл всех добрыми выцветшими глазами. — Однако, принимая во внимание несовершеннолетие названного Алика Нарина, его искреннее раскаяние и незначительность ущерба, причиненного им колхозу, — выдержав паузу, продолжил дедушка, — суд счёл возможным удовлетворить ходатайство защиты, ограничиться условным осуждением подсудимого и передачей его на поруки Чёрной Молнии. Что же касается грозди винограда, то она должна быть съедена, но не единолично подсудимым, что было бы слишком жестоко по отношению к нему, а всеми участниками настоящего процесса, включая публику. Приговор суда окончательный, никакой кассации, апелляции или модернизации не подлежит.

На этом Великий Змей счёл все судебные формальности законченными, с явным облегчением содрал с головы свой тюрбан и, чтоб подать благой пример, первым отщипнул аппетитную ягоду и отправил её в рот. Прокурор, адвокат и, конечно же, я вместе с Наташкой тоже набросились на виноград — и через минуту от спелой пышной грозди остался только жалкий стебелек.

Наташка отвела меня в сторону и заявила:

— Ты у меня теперь на поруках. Так что обязан слушаться во всём. И не вздумай брыкаться.

— Есть, товарищ поручитель. Буду послушен, как овечка, — притворно вздохнул я.