Каникулы на колесах

На реке Снов

Неугомонная Наташка окончательно отучила меня дрыхнуть по утрам. Теперь я просыпался с зарёй, осторожно открывал дверцу, чтоб не потревожить дедушку, спускал ноги на землю и, поёживаясь от утренней прохлады, бежал к речке. Над тихой водой беззвучно свивался клубами прозрачный белёсый туман. В полной тишине слышно было, как под крутым левым берегом всплёскивает рыба. По воде от её всплеска расходились концентрические круги. Словно искусные конькобежцы на льду, быстро скользили по поверхности воды длинноногие водомерки. Я делал зарядку, короткую пробежку по берегу, а потом погружался в воду. Не прыгал, с шумом и брызгами, не нырял, а именно погружался, медленно сползая в речку. Почему-то мне не хотелось хоть единым звуком нарушить зачарованную тишину утра. Потом, докрасна растерев тело мохнатым полотенцем, я наблюдал, как край солнечного диска поднимается над горизонтом.

Отрезвлял меня обычно заливистый петушиный крик. Со стоянки подавал голос петушок, в первый же день купленный мамой в соседней деревушке у Санькиной матери. Такого великолепия я ещё не видывал. Стройный, со стоячим гребешком, туго налитым алой кровью, без единой крапинки на снежно-белых перышках, ясноглазый Петенька всех нас очаровал своей картинной статью. Он словно сошёл живым с рекламного цветного плаката. И голос у него был свежий, звонкий, такой молодой и жизнерадостный, что, услышав его, всегда хотелось улыбнуться. Я даже отгонял мысль о том, что в будущем нашего Петю ожидает общая судьба-злодейка всех кур, усекновение главы на лесном пеньке. Пока что, не подозревая ни о какой опасности, Петенька грациозно вышагивал на жёлтых ножках, проворно поклёвывал землю в поисках корма.

Чтобы уберечь красавца-петушка от преждевременной кончины ночью в зубах бродячих псов, пришлось пойти на хитрость. Сначала мы хотели сажать его с вечера на какую-нибудь ветку повыше. Но, поразмыслив, поняли, что так делать не годится. Без привязи петушок непременно захочет слететь с ветки, а на верёвочке, чего доброго, запутается, повиснет вниз головой и погибнет. Да и кошки легко взберутся по дереву за лакомой добычей. Тогда мы догадались: на ночь стали накрывать Петеньку пустым ведром, придавленным сверху, для тяжести, запасным колесом. В такой хоть и тесной, зато надежной камере-одиночке петушок мог никого не бояться.

Постоянной заботой оставалось приготовление пищи. В дорожных условиях это главная докука. И никуда от неё не денешься. Желудок неумолим. Но после стоянки под Одессой обе наши семьи начали питаться вместе. Это сразу облегчило бремя, которое раньше несла на своих плечах мама. Как ни старались мы, трое мужчин, помогать ей, всё же готовить приходилось маме. Теперь один день варила-жарила тётя Вера, другой — мама. Вызывалась включиться в дежурство и Наташка, но обе женщины дружно отвергли её помощь. У взрослых ведь всегда так: любят жаловаться, что дети не помогают, растут лентяями, а чуть сунешься сделать что-нибудь, одни ответ: "Твоя забота — учиться. Успеешь ещё на своём веку наработаться". Вот тут и прояви активность.

Удобства выбранной нами стоянки на берегу реки Снов быстро оценили и другие автолюбители. Не одни мы оказались такими смекалистыми. Раньше всех примкнул к нам оранжевый "Москвич" со смоленским номером. Обычно мы удивляем соседей высоким уровнем своего технического оснащения. Но на этот раз изумляться пришлось нам. Как ни чиста была на вид вода в реке, все же пить её мы не рисковали, для питья таскали воду за километр, из колодца ближней деревеньки. А смоленчанин вогнал в дно реки метровой длины трубу, продырявленную множеством отверстий, навинтил на неё вторую трубу с насаженным сверху ручным насосом и начал качать подрусловую воду. Мы только рты разинули.

Первым отведал водички дедушка. Зачерпнул ковшик, напился, роняя прозрачные капли на грудь, и выразительно оттопырил большой палец:

— Почище артезианской!

Попробовали и мы. Вода и в самом деле оказалась очень вкусной, без малейшего запаха. Да и неудивительно — по пути к насосу она надёжно фильтровалась метровым слоем песка. Проблема доставки питьевой воды отпала. Смоленчанин и на ночь не убирал свой замечательный насос.

— Справедливо говорится: век живи, век учись, — изрёк по этому поводу дедушка. — Всякая снасть у нас имеется, а вот до такой штуки мы не додумались. Полезнейшая вещь! Придётся на будущий сезон позаимствовать идею.

Вскоре вся стоянка пользовалась насосом, дружно нахваливая умельца. Чтоб не оставаться в долгу, мы заварили изобретателю своим походным вулканизатором все дырки в его запасных камерах. Как ни плоха была дедушкина резина, у смоленчанина дела с нею обстояли ещё плачевней. По поводу заднего колёса "Москвича" между мною и папой даже произошел разговор, целиком заимствованный у Гоголя.

— Вишь ты, вона какое колесо, — с живым интересом сказал папа, присев на корточки и ощупывая здоровенный желвак, вздувшийся на шине. — Что ты думаешь, Дикий Кот, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?

— Доедет, — уверенно ответил я, тотчас вспомнив беседу двух мужиков в губернском городе по поводу чичиковской брички.

— А в Казань, я думаю, не доедет? — продолжал допытываться папа.

— В Казань не доедет, — подал я соответствующую реплику из классика.

Москвичёвское колесо и в самом деле не доехало б до Казани, рискни смоленчанин пуститься на нем в такой дальний путь. Обе передние шины совсем облысели, в задние были всунуты манжеты. На ходу они должны были наверняка трепать весь автомобиль почище, чем такса треплет мышь. Как ухитрялся изобретатель насоса ездить на такой резине, а главное, благополучно миновать бдительные посты ГАИ, для меня и сейчас остаётся загадкой. Разве что ездил он только по ночам?

Факт тот, что смоленский "Москвич" оказался ценным приобретением для всего нашего лагеря. Зато много огорчений доставило другое пополнение автостоянки. Как-то к нам лихо подкатила рыжая машина из Курска, гибрид "Победы", "Оппель-капитана" и ещё какой-то неизвестной даже дедушке иностранной марки. Сначала мы, что называется, и ухом не повели. Но когда рыжуха развернулась на полянке, стало видно, что за ней следует на прицепе лодка. Тут только до нас дошло, что прибыл автотурист новой формации, моторизованный до зубов, способный передвигаться не только по суше, но и по воде.

В первый же день, едва разобрав вещи, не мешкая ни минуты, даже не установив ещё палатки, курянин спустил своё судно на реку, оснастил его мотором "Вихрь" и помчался вверх по течению.

Куда девалась целительная тишина песчаных берегов реки Снов! С этого дня все мы лишились покоя. Курянин бороздил воды с такой неукротимой энергией, будто поклялся в кратчайший срок разогнать всё рыбное население реки. Пронзительное тарахтенье моторки, децибелл на сотню, невыносимое, как зубная боль, раздавалось утром и вечером, на зорьке и в послеобеденные часы отдыха. Мощный движок гнал лёгкую лодку с такой скоростью, что белопенные буруны яростно бились о крутые берега, размывая их, обрушивая в воду целые пласты земли. По чистой ранее воде поплыли радужные масляные и бензиновые разводья. Река Снов погибала. Погибала на наших глазах.

Автотуристы попытались усовестить рьяного моториста, но тот высокомерно заявил, что его лодка зарегистрирована где положено, на неё выдан документ, а значит, нечего вякать зря. Закон, мол, на его стороне. Если же кому-то не нравится звук лодочного мотора, так пускай он и не ездит никуда, сидит дома в полной тишине, как таракан за печкой. В век научно-технической революции пора бы привыкнуть к моторному окружению. Или автомобильные моторы не отравляют атмосферу своими выхлопными газами? Хрен редьки не слаще.

— Так ведь, мил-человек, все мы ездим по дорогам, — втолковывал дедушка курянину. — Они для того и построены. А твою коломбину господь бог, когда реки создавал, не предусмотрел. Вникаешь?

— Ничего речке от одной лодки не сделается, — стоял на своём курянин. — Зря что ли пишут о голубых дорогах? Придёт время, тут десятки моторок будут носиться. Ещё и катер появится.

Беда объединила лагерь. Срочно было созвано вече, которое и постановило: с сего числа считать курянина персоной нон грата. В переводе с дипломатического языка на житейский это означало, что его объявляют нежелательной личностью. И уж совсем популярно ему сообщили, что если завтра же он не сгинет с глаз вместе со своей адской тарахтелкой, последуют оргвыводы.

Не знаю, смекнул ли курянин, что при таком всеобщем возбуждении умов ему запросто могут подстроить какую-нибудь неприятность с лодкой, или усовестился наконец, но на утро он действительно исчез, а мы все облегченно вздохнули.

— На реке Снов снова воцарилась сонная тишина, — скаламбурила по этому поводу мама.

А папа, смеясь, добавил, обнимая маму за плечи:

— Кричали женщины "ура!" и в воздух чепчики бросали: возмутитель спокойствия изгнан.

Теперь вечерами в нашем лагере опять стали слышны смех и удары по мячу. Подобралась компания ребят и девчонок, наших одногодков. Мы натянули между сосенками сетку, очертили площадку, разделились на две команды и открыли спортивный сезон. Раньше я как-то не увлекался волейболом, предпочитая бадминтон. Меньше затрачиваешь энергии. Но Наташка кого хочешь утянет за собой. Вполне понятно, что капитаном одной команды мы выбрали её, другой — долговязого Аркадия из Пскова. Я, разумеется, вошел в команду Наташки, И не только потому, что сдружился с нею. Наш капитан один стоил всей команды. Лучше Наташки не владел мячом никто. Она отбивала его у самой земли, в любом углу площадки, из самого немыслимого положения, даже падая. Судил матч обычно папа, строгий и объективный. Но и судья не мог иногда удержаться от "браво!", когда Наташка в каком-нибудь особо виртуозном прыжке отбивала, казалось бы, безнадежный мяч, спасая свою команду от поражения, или точнёхонько посылала мяч в незащищённый пятачок на территории противника. Аркадий, надо отдать ему должное, тоже был не промах, так что борьба у нас шла нешуточная.

Но и бадминтону я не изменил. Иногда нам с Наташкой удавалось сделать до сотни ударов, прежде чем хвостатый беленький воланчик падал на землю. Раньше это у меня не получалось. Наверное, подзадоривало соперничество с Наташкой. Уступить девчонке? Ни за что на свете! Бывало, я чуть не падал в изнеможении, но виду не подавал. "Тук, тук, тук!" — стучала моя ракетка. А Наташка, коварно улыбаясь, ещё и успевала перевернуться на одной ножке вокруг своей оси, пока воланчик две-три секунды летел к ней. Что за девчонка! Вот уж поистине — Чёрная Молния.

Реванш я брал только по вечерам, когда мы усаживались возле дотлевающего костерка и я пускался в рассказы о самом интересном, что вычитал в книгах или узнал от папы. Тогда Наташка сидела смирно и внимательно слушала меня.

А я, поощрённый её вниманием, разливался соловьем:

— За семьдесят лет жизни человека его сердце перекачивает крови больше четырёх тысяч железнодорожных цистерн. Можешь ты себе это представить?

Или:

— Как-то Дарвин решил проверить на себе действие безусловных рефлексов: прижался лицом к стеклу, за которым лежала ядовитая змея, с твердым намерением ни за что не двигаться с места. Но не тут-то было! Едва змея бросилась к стеклу, чтоб попытаться ужалить, он невольно отскочил назад. Рефлекс сработал безотказно, подавил все его намерения.

Наташка только всплескивала руками от удивления. Она наконец усвоила, что я никогда не привираю в своих рассказах, не пытаюсь одурачить её, говорю только то, что действительно узнал сам.

Красные угли постепенно подёргивались седым пеплом. Птицы затихали в лесу. Наш лагерь засыпал. А Наташка просила меня:

— Расскажи ещё что-нибудь, Алик!

И я снова начинал:

— Один французский спортсмен-ныряльщик поставил мировой рекорд: нырнул без акваланга и маски на сто метров, пробыл под водой больше трёх минут...