Каникулы на колесах

На суше

В пасмурные дни, когда нас меньше тянуло в воду, мы забирались в степь довольно далеко от моря. И однажды увидели странную картину. На плоском земляном кургане, поросшем метёлками седого ковыля и пахучей полынью, копошилась кучка людей с лопатами и ножами. Поодаль столбиками стояли толстые любопытные сурки. Верхний слой почвы был уже снят, и высокие земляные бровки разделяли площадку, как праздничный пирог, на отдельные дольки.

Мы подошли поближе.

В каждой дольке глиняное дно было гладким и жёлтым. И на этом дне отчетливо вырисовывались тёмные пятна разной формы.

— Что они делают? — недоумевающе подняла брови Наташка.

— Понятия не имею! — пожал я плечами.

Мне очень хотелось показать свою сообразительность, но я никак не мог догадаться, чем занимаются эти странные люди в самых живописных одеяниях, а то и вовсе полуголые. У некоторых голову прикрывала соломенная шляпа, у других — восточная тюбетейка. Лишь у сухонького щуплого старичка на голове была нахлобучена фетровая шляпа, а на плечи, несмотря на жару, накинут белый полотняный китель.

— Клад ищут, что ли? — неуверенно высказал я предположение.

Мы подошли ещё ближе. Нас заметили, но никто не стал прогонять любопытных зрителей с курганчика, и мы совсем осмелели.

— Стоп, ребята! — скомандовал наконец старичок в белом кителе, когда лопата одного из рабочих стукнула по чему-то твёрдому. — Лопаты долой, беритесь теперь за ножи и совки.

Стоя на коленях, рабочие осторожно рыхлили землю ножами и выбрасывали её алюминиевыми совками. Глубже, глубже… и вот посреди черного земляного полотна проступил большой белый череп.

Тут только меня осенило.

— Понял! — ликующе шепнул я Наташке, касаясь губами её уха. — Археологи это, вот кто. Они раскопки ведут. Ищут древние человеческие поселения.

Окончательную очистку черепа, а за ним и всего скелета, старичок, как видно, начальник отряда археологов, не доверил никому. С трудом присев на корточки, он бережно обмахивал волосяной кистью мелкие комочки земли, пока перед ним, словно впаянный в грунт, не обнажился весь скелет древнего человека. Скелет лежал, подтянув костяные ноги к рёбрам груди. Пустые чёрные глазницы черепа печально смотрели на нас. Около черепа стоял глиняный горшок, заполненный доверху какими-то бусами и железками.

Рабочие, занятые раскопкой других отсеков-долек кургана, побросали лопаты и вместе с нами теснились на бровке, разглядывая находку.

— Ба-а, здоровущий какой! С Петра Великого ростом будет.

— Сурьёзный мужчина, ничего не скажешь.

— Товарищ профессор, — спросил один из рабочих старичка в кителе, — а почему скелет такой скрюченный?

Мы с Наташкой навострили уши, придвинулись поближе к старику-профессору. А в самом деле, почему?

— Суеверный страх перед покойниками не исчез и до наших дней, — сказал профессор, выпрямляясь, отряхивая белые штаны. — А в те далекие времена люди были твёрдо убеждены, что они могут вредить живым. Вот и связывали мертвеца по рукам и ногам ремнями, часто втискивали в тесный сруб, настоящий блиндаж с потолком из накатника, насыпали сверху целый курган, чтоб мертвец не смог выбраться наверх. У археологов этот период так и называется периодом срубной культуры.

— А что, разве находили остатки таких срубов? Вот же тут ничего нет.

— Не тот грунт. А при других, благоприятных, условиях дерево может сохраниться в земле до трёх тысяч лет. Археологам известны такие примеры.

Стоя за спинами рабочих археологической партии, чтоб не мозолить глаза профессору, мы внимательно слушали всё, о чем он рассказывал. Оказалось, что эта партия ищет тут, в так называемом культурном слое почвы, древние поселения и погребения. Моя догадка оказалась верной. Но выяснилось и много нового для меня. Впервые я услышал, что в центре Москвы толщина этого самого культурного слоя достигает восьми метров! Что раскопки римского города Помпеи, погибшего после извержения Везувия, длятся уже больше двухсот лет. Особенно поразило меня, что пыльца растений, казалось бы, такая нежная, сохраняется в болотах иногда тысячелетия, и по ней археологи определяют, в каких природных условиях жил тут древний человек, какие тогда тут были растения, даже какой был климат в ту далёкую эпоху.

Под конец я настолько осмелел, что высунулся вперёд и задал профессору вопрос, который давно вертелся у меня на кончике языка:

— А почему вы работаете лопатами? Ведь если подогнать сюда бульдозер или экскаватор, он за полчаса…

Докончить я не успел. Рабочие дружно подняли меня на смех, Наташка дёрнула за рукав, но профессор, даже глазом не моргнув, всё так же терпеливо объяснил:

— А потому, мой молодой любознательный друг, что археолог не имеет права упустить в тоннах земли хотя бы одну бусинку из ожерелья какой-нибудь древней красавицы, умершей тридцать — сорок веков тому назад. Возможно ли это, если мы начнём черпать землю ковшом экскаватора? Вот мы и действуем сначала лопатами, потом — совками, ножами, а под конец даже кисточками.

Наташка тоже не выдержала и спросила учёного:

— А в этом кургане что вы ищете?

Все так же уважительно, без тени насмешки, профессор сказал:

— На примере данного конкретного кургана Академия наук проверяет гипотезу о возможном расселении на юге теперешней Украины не местных скифов, а выходцев из североиранских племен Средней Азии.

Пока профессор разговаривал с нами и с рабочими, его кудрявая помощница в ярком сарафане бережно обвязывала шпагатом уже выкопанный гончарный горшок, чтоб он не рассыпался у неё в руках, срисовывала его орнамент и щёлкала фотоаппаратом, снимая скелет с разных сторон.

С кургана мы ушли, очарованные приветливостью старого профессора.

В другой раз мы с Наташкой забрели в степь ещё дальше, к колхозному току. Комбайны уже скосили и обмолотили пшеницу. Теперь зерно веяли, грузили в автомашины и куда-то отправляли. Вероятнее всего, на элеватор, к железной дороге. А может быть, в колхозные амбары.

На плотно утрамбованном глиняном току высились огромные вороха крупного золотистого зерна, душистого и сухого. Вокруг приятно пахло спелым хлебом. Ровно шумела веялка. Резиновая лента транспортёра беспрерывно подавала к ней неочищенное зерно. Несколько лошадей буланой масти, уткнувшись в длинное корыто, жевали овёс, лениво обмахиваясь хвостами. Оводы кружились над ними, хищно пикировали на потные лошадиные спины. Босоногие девушки, стоя по колено в сыпучем зерне, вёдрами заполняли мешки и завязывали их. Как только очередной мешок заполнялся доверху, широкоплечий мускулистый весовщик в матросской тельняшке бросал его на платформу весов, словно играючи им.

— Веселей двигай, красавицы! Давай ворочай, дорогуши! — подзадоривал силач девушек. — А ты, красавица, что отстаешь?

Смахивая ладонью пот со лба, колхозницы улыбались весёлому весовщику, работали ещё усердней. Глядя на них, не выдержал и шофёр грузовика, выскочил из кабины своего бело-голубого ЗИЛа, начал носить взвешенные мешки в кузов.

— Ага, и Москву заело! — в восторге топнул ногой весовщик. — Вот она, артельная работка! Нажми, девчатки, дай жизни москвичу!

Тут только я обратил внимание на столичный номер грузовика. В помощь одесскому колхозу прислали моего земляка.

Не прошло и получаса, как весь кузов ЗИЛа был плотно забит тугими мешками.

Весовщик подскочил к шофёру с квитанцией. Его тельняшка промокла от пота, но серые, с прищуром глаза всё так же весело смеялись.

— Валяй, браток! Прямо к колхозному зернохранилищу. А покеда смотаешься, мы тебе тут остатние мешки затарим.

Ага, значит, это зерно отправляют и колхозный амбар! И правда, на государственный элеватор хлеб отгружают всегда насыпью. Кто там будет возиться с мешками? Возьмут пробу зерна, взвесят на автовесах сразу весь грузовик, вздёрнут его на платформе и — порядок.

ЗИЛ рванул с места. Пыль взвихрилась длинной завесой над грейдером, вылощенным автомобильными шинами до синевы. Тут же подъехал другой грузовик, и опять закипела жаркая работа. Казалось, весовщик и колхозницы не знают устали. Нам с Наташкой стало как-то не по себе. Что мы стоим тут чурбанами и только глазеем, как люди работают? Ухватив вдвоём тяжёлый мешок с зерном, мы поволокли его к весам.

— Молодцы, ребятки! — похвалил нас весовщик. — Вот это помощь.

Через час потные, усталые, но радостно возбуждённые, мы помогли погрузить мешки в очередную автомашину и только тогда жадно напились тепловатого кваса из жестяного бидона и умылись. А дородная стряпуха в белом фартуке уже расставляла на дощатом столе под соломенным навесом дымящиеся алюминиевые миски с борщом, тарелки с горками крупно нарезанных ломтей белого хлеба и красные помидоры. Подошло время обедать.

— Пообедайте с нами, ребятки! — приветливо пригласила нас повариха.

Мы стояли в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу.

— Где моя большая ложка? — тихонько сказала Наташка, сдерживая смех. — Работнички! Две машины отгрузили — и за колхозный стол?

Но борщом и хлебом домашней выпечки пахло так аппетитно, а мы так проголодались, что не смогли устоять перед искушением. К тому же повариха уже налила и нам по тарелке, а девушки тоже приглашали нас за стол:

— Сидайте, сидайте, не стесняйтесь!

И мы уселись за длинный стол вместе с весовщиком и девчатами.

А после сытного обеда помогли отгрузить ещё несколько десятков мешков, и тогда, попрощавшись, весело побежали к морю, держась за руки.

— Вот это настоящее дело! — с восторгом прокричала на бегу Наташка. — Это тебе не в кургане копаться.

Хорошо, что почтенный, такой симпатичный профессор не мог услышать Наташку Он смертельно обиделся бы на неё за свою любимую и, бесспорно, важную работу. Но я понимал Наташку: живая работа на колхозном току была куда ближе её энергичной натуре, чем кропотливая и медлительная раскопка древнего кургана. Что верно, то верно.

Рассказа о том, что мы видели и делали на току, нам с Наташкой хватило на весь остаток дня. А вечером папа взял в руки свой аккордеон, и опять полились песни. Вскоре же возле наших палаток собрались почти все ближайшие соседи. Пришел в этот вечер и ленинградец, хозяин сказочного домика на колёсах.

В антрактах здорово смешил народ наш Тобик. Он так уморительно стоял на задних лапках, выпрашивая кусочек чего-нибудь вкусненького, что вполне мог бы выступать в цирке. Одно мягкое ухо у Тобика закрывало хитрый глаз, другое — свисало лохмотком набок. Чёрный нос жадно принюхивался, влажный красный язык облизывал морду. Песик только что не говорил: "Хватит смеяться, люди. Дайте поесть наконец, имейте совесть!" Признаться, я частенько забывал накормить Тобика, так что его попрошайничество меня ничуть не удивляло. Но мама не знала об этом и принялась стыдить пса:

— Бессовестный! Клянчишь у всех, будто хозяин морит тебя голодом. Обжора!

Тобик виновато скулил, но продолжал стоять на задних лапках.