Кэп и две принцессы

Глава третья. Парадоксы сорванных цветов

Ёшка забыла обо всех своих тревогах, и вообще обо всём, когда увидела в гигиенической комнате не просто капсулу очистителя Refresher Boxx, а самую настоящую, уже почти музейную ванну — сверкающую нежно-голубым огромную тарелку, над которой победно вздымался блестящий носик крана.

Это казалось нереальной фантастикой, но из крана, чуть пошипев, а потом — рыкнув, хлынула самая настоящая вода. Ёшка подставила ладонь под тугую струю, задохнувшись восторгом, а через долю секунды — холодом. Она читала в каких-то мемуарах, что кран нужно повертеть для того, чтобы вода приобрела приятную для тела температуру, и синхронист, всё ещё замирая от ощущения чуда и немного покрываясь мурашками от холода, осторожно двинула блестящий вентиль туда-сюда.

Когда стало совсем тепло и приятно, Ёшка быстро скинула с себя одежду и залезла под животрепещущую струю. Её тут же настигло блаженство. В этом «Солнечном зайчике» знали толк удовольствиях. «Гедонисты… Почти как Дведик», — это была последняя грустная мысль, которая постигла синхрониста в течение последующих сорока минут. Ибо раньше выйти из настоящей и прекрасной воды, у неё не хватило никакой силы воли.

Она не сразу смогла открыть глаза, настолько разморило в неге. Это ж как нужно было выпасть из реальности, чтобы не заметить яркие баночки с самым настоящим, не сухим шампунем, что всё это время стояли на подвешенной над ванной полочке прямо перед глазами. Ёшка протянула ладонь и к ней в руку полился мягкий, вкусно пахнущий янтарь. Жизнь обретала новые краски и ощущения.

Когда она, благоухающая шампунем, вышла из душа, из коридора явно тянуло чем-то горелым. Гарь усиливалась, и встревоженная, мокрая Ёшка, быстро накинув халат, кинулась на запах, который вывел её из жилого отсека в одну из многочисленных лабораторий. Там нокер Элиас Веласкес пытался поджарить гренки на ускорителе нейронов. Прозрачное табло дымилось и шипело, негодуя. Когда Ёшка зашла, оно как раз выплюнуло в ожидающее лицо Элиаса пару чёрных ломтиков. Веласкес оглянулся:

— Беда с этой конструкцией, — глубокомысленно произнёс он. — Кто-то перепрограммировал её несколько дней назад так, что я не могу, как обычно, сделать себе пару ломтиков поджаренного хлеба. Отсюда возникает вопрос: кто это сделал и зачем ускорять процесс мышления, если при этом нельзя сотворить элементарные гренки?

— Вы странный человек, — улыбнулась ему Ёшка. — Не обижайтесь, я в хорошем смысле этого слова. Зачем жарить гренки на ускорителе нейронов, если даже в допотопном тостере они получатся наверняка лучше? И, кстати, где тут включается вытяжка? Она разве не должна заработать автоматически?

Веласкес провёл рукой перед собой по невидимому Ёшка пульту управления и воздух тут же стал свежим.

— Сопоставление несопоставимого — моя фишка, — сообщил нокер. — Вы бы только знали, Ёшка, как много можно получить высвобожденной информации при столкновении парадоксов! А в меню «Зайчика» почему-то совсем не предусмотрено гренок.

— Это горелые ломтики хлеба — парадоксы? — в кабинет вошёл молебиолог. Ёшка поняла, что Кандель смеётся, хотя лицо его оставалось серьёзным и немного грустным.

Веласкес не счёл нужным что-либо отвечать. Он продолжал с непонятным интересом разглядывать горелые тосты. Ёшка повернулась к молебиологу:

— Кандель, когда я смогу посетить пострадавших? Может, требуется какой-то дополнительный допуск?

— Нет особого допуска, — ответил доктор. — Никаких подводных камней.

— В том-то и дело, что одни сплошные камни, — подал голос Элиас Веласкес. — Я много раз пробовал. Ощущение такое, словно пытаешься пробиться к сознанию булыжников. Разум бьётся о скалы и сплющивается в лепёшку. Восстанавливаться потом очень долго. Имейте это в виду, Ёшка. И, кстати, почему у вас мокрая голова? В вашей комнате нет фена?

Ёшка кивнула:

— Наверное, есть, только я…

Ей было неловко признаваться, что она никогда не пользовалась сушкой, и не знала, как та выглядит. Ёшка выросла на загородной ферме, в доме у них никогда не бывало настоящей воды. Очень издалека синхронист видела голубую гладь небольшого озера — неприкосновенного ресурса воды. До сих пор это был весь её опыт общения с живой влагой.

— Ну, чего мы стоим? — от неловкости её голос прозвучал немного грубо. — Чем скорее, тем лучше. Давайте, начнём прямо сейчас. Времени катастрофически мало…

Внезапно Ёшка вспомнила странное дыхание за дверью своей комнаты.

— Кстати, — обратилась она к присутствующим, — никого на торе, кроме нас, нет? Ещё какие-нибудь службы?

— Нет. Только мы трое, с вами — четверо, и, конечно, около сотни некоммутов, — ответил молебиолог. — Но их присутствие является очень условным. Я бы сказал, что оно, это присутствие, уже категория в большей степени философская, чем относящаяся к реальности…

Он хмыкнул:

— А что? Вы кого-нибудь встретили? Это исключено. Любое прибытие на орбиту тора согласуется заранее и не может пройти незамеченным.

— Да, так, — успокоила его Ёшка. — Показалось…

Они прошли длинным коридором, больше похожим на заросшую тропу джунглей. По обе стороны густо завивались лианы, небрежно выплёвывая на закрученную гибкими побегами стену сладко пахнущие цветы. Огромные нежно-фиолетовые колокольчики трепетали лепестками от любого движения.

— Арина для нас старается, — сказал доктор Кандель, проследив за взглядом Ёшка. — её фантазии.

Голос молебиолога прозвучал по-отечески нежно. А Веласкес ничего не сказал, а только густо покраснел при упоминании няни. Кандель нырнул в незаметный среди сплетения лиан проход, на секунду исчез из вида, затем из зарослей показалась его нетерпеливая рука:

— Ну, что же вы застыли? — рука дёрнулась несколько раз, призывая следовать за ней. Ёшка нырнула в тропический лес, ожидая, что придётся продираться сквозь хлещущие по лицу ветви, но запутанность лиан мягко отступила, и все трое оказались в другом коридоре. Он немного напоминал холл роскошной гостиницы — высокий и прозрачный, залитый солнцем. В этом было что-то из детства, из того времени, когда мир казался огромным, сразу и прозрачным, и загадочным. Очень светлым, невероятно. Ёшка поёжилась от беспричинной невинной радости, охватившей её.

— Это обитель пациентов, — сказал Элиас. — Право беспрепятственного входа есть только у доктора Канделя. Без него сюда вообще никто не может войти. Ну и ещё без пары-тройки специалистов. Но они сейчас не здесь. Там…

Нокер неопределённо махнул рукой и отправился вслед за Канделем по солнечному холлу к едва различимой вдали нише в стене. Высветилась табличка:

— «Вероника Вершинина, женский род, человек, участник экспедиции, биоконструктор. «Расшивка»: 18.30 по саульскому времени, уровень над планетой десять метров».

— В сопроводиловке говорилось, что глайдер упал в снег, — пояснил Кандель, — физически Вершинина почти не пострадала. Так, пара переломов, которые медики тут же залатали. Но, судя по всему, причиной аварии было то, что она не понимала, как посадить машину, которую водила с детства. Сейчас не говорит, не пишет, никого и ничего не понимает. Всё то же: резкая потеря способности общения с себе подобными.

— «Расшивка»? — переспросила Ёшка.

Кандель кивнул:

— Этот термин появился совсем недавно. В данном случае речь идёт о полной утрате личностной структуры, которая связана с усвоением, обработкой, организацией, хранением и использованием знаний об окружающем мире. Есть один интересный момент. В обитель поступил леонидянин. «Расшился» так же в момент полёта, высоко над землёй… Вы знаете, Ёшка, что они летают на птицах?

Ёшка кивнула.

— Так вот, его «средство передвижения» в полном порядке. Никаких особых изменений в поведении попавшей в дугу Бэтмена птицы не обнаружено.

— Служба сопровождения тоже зачем-то доставила её на «Зайчик», — добавил с досадой Элиас. — Птица сидит в отдельной обители. Хорошо питается и гадит. Иногда громко кричит.

— Вот как, — произнесла Ёшка, просто, чтобы что-то сказать. Она уже вся сосредоточилась на том, что видела. Обитель Вершининой подсвечивалась успокаивающим бледно-синим светом. Над круглой мягкой кроватью, окутанный тонкими трубками, практически парил бледный, почти истончившийся силуэт.

— Мы поддерживаем физическое состояние её тела, — печально продолжил Кандель. — Смерти, как таковой, нет, дыхание, сердцебиение, общее функционирование организма очень замедлено, но присутствует. У людей в состоянии комы мы иногда наблюдаем желание уйти из этого мира, усталость, бессилие. Здесь ничего подобного не наблюдается.

— Это называется чувство неконцептуального ощущения бытия, — вмешался Элиас, провожая взглядом каплю, скатившуюся с пряди Ёшки и смущённо упавшую на пол.

— Проще говоря, — элементарное чувство бытия, — совсем непонятно уточнил Кандель. — Все это испытывают, но так естественно и фундаментально, что вряд ли кто-нибудь замечает или хоть на секунду задумывается над этим. Неконцептуальное «мерцание», которое останется с вами, даже если команда высококлассных нокеров проникнет в ваш мозг, отключит каждое из пяти чувств и заставит мысли «замолчать». И в таком состоянии, без мыслей и чувственных впечатлений, у вас всё равно будет то чувство, которое означает «Я есть».

— Здесь его нет. Нет импульсов. Совсем, — очевидно, Элиасу надоело стоять столбом перед палатой несчастной или, наоборот, чересчур счастливой Вершининой. — Она не хочет ничего — ни жить, ни умереть. Полная пустота.

— Да ладно! — удивилась Ёшка. — Мне приходилось общаться с очень разными сущностями. Всегда есть точки соприкосновения. Их не может не быть. Рождение и смерть — так устроена наша Вселенная. Это базис, основа для всех, кто подчиняется её законам. Не важно, как мы передаём свои идеи и чувства — звуковыми колебаниями, электрическими разрядами, силой мысли или рисунками на теле. Нужно просто определить эти две крайние точки и выстроить понятийный мост между ними.

— А вот и нет, — как-то даже торжествующе произнёс Элиас. — Нет здесь ни рождения, ни смерти, ни страха, ни любви. Зацепиться вообще не за что. Впрочем, чего мы тебя убеждаем…

От какой-то непонятной для Ёшка досады он перешёл внезапно на «ты». Вместе с Канделем они вошли в палату, и тут же их фигуры залило бледной умиротворяющей синевой. Ёшка украдкой посмотрела на свои ладони, они словно светились изнутри блеклым неоном. От кровати, над которой почти парила хрупкая женская фигурка, шёл нарастающий ужас. Он подкатывался рвотными порывами к горлу, сначала мягко, словно предостерегая, затем — настойчивее, сильнее. «Предупреждающий выстрел в воздух», — почему-то пронеслось в голове у Ёшка, и она поняла, что её невысохшие до конца пряди зашевелились сами по себе, словно змеи на голове у Медузы Горгоны.

Страх был такой, как если бы она вдруг провалилось в глубокую дыру и теперь стремительно летела в неизвестность, по ходу вращаясь и отскакивая всем телом от стен этого вертикального тоннеля. Это было непонятно настолько, что даже немного смешно. Словно вот-вот приключится истерика. Ёшка взяла себя в руки. Вероника Вершинина или то, чем она в данный момент являлась, просто изо всех сил защищало свою крошечную личную территорию. Это объяснение было вполне реальным, знакомым, и давало возможность ориентироваться в ситуации.

Ёшка медленно, словно наощупь, сделала несколько движений в сторону кровати, над которой висела необычная пациентка. Синхронист выискивала невидимые зоны, в которых действие угрожающей инородности ослабевало. Подавляя рвотные позывы и борясь с непонятным неприятием происходящего, она подошла к мягкому кругу воздушного ложа. Прозрачные невесомые трубки, которыми была обвита Вероника, легко колыхнулись и снова замерли. Ёшка прижала руки к своим ключицам, подавляя очередной предупреждающий спазм.

Веронику насильно питали и даже, вопреки её воли, заставляли дышать. Ёшка почувствовала, что той всё равно. Синхронист осторожно протянула руку, так, словно собиралась погладить женщину по голове. Всё, что было в мыслях у Ёшка, тут же снова провалилось в тошнотворно засасывающую воронку. Противный ком в горле, не отпускающий с того момента, как она перешагнула порог палаты, резко провалился в район желудка, запульсировал ожогом в солнечном сплетении, рвотные порывы стали нестерпимыми.

«На сегодня хватит», — пронеслось в голове у Ёшки, и она стремительно рванулась в сторону выхода, зажимая двумя руками рот. Только и успела заметить изумлённые глаза Канделя, отскочившего с её дороги.

— Деточка, вы смогли подойти так близко? — голос молебиолога прозвучал словно издалека. Ёшка, скорчившись на прохладном полу, хватала ртом воздух и слова, которые произносил доктор, отскакивали упругими мячиками, не долетая до неё. Она подняла голову и увидела, что Элиас тоже смотрит со смесью недоумения, сочувствия и задумчивостью во взгляде. Он обнял её, помогая подняться. Нечаянно прикоснулся ко всё ещё влажным волосам Ёшка и застыл, поражённый догадкой.

— Вода!

Он с торжеством посмотрел на Канделя.

— Она смогла так долго находиться там, потому что голова была мокрая.

Ёшка удивилась. Около одра пациентки она пробыла от силы минуты полторы. Откуда взялось «так долго»? Кандель покачал головой.

— Но проверить-то нам ничего не мешает, — Элиас был захвачен новой идеей. — Вы когда-нибудь пробовали заходить к некоммутам с мокрой головой?

— Что за вздор? — проворчал Кандель, отмахиваясь от нокера. Он посмотрел на Ёшку:

— Ну что, дальше? В соседней палате у нас Альтенорум Отавиум Двенадцатый. Мужественный потомок второй волны колонистов Новой Бразилии. «Расшился» в момент охоты на переливчатого воздушного кашалота. Прямо в прыжке, на высшем пике.

Это впечатляло. Переливчатые кашалоты обитали на расстоянии пяти тысяч метров над поверхностью и никогда не спускались на землю. Колонисты Новой Бразилии были биомодификантами. Гуманоидами, усовершенствованными под условия обживаемой планеты. Прыгать они могли чрезвычайно высоко. Ёшка слышала об уникальном образе жизни бразильянцев, и в другое время не задумываясь, воспользовалась бы возможностью увидеть существо, передающее сложные поэтические образы треском перепончатых мембран. Но сейчас Ёшка чувствовала себя выжатой до последней нитки. До неё даже не сразу дошло, что в словах Канделя звучала ирония.

— Так что, к бразильянцу? — повторил тот, уже открыто смеясь.

Синхронист глубоко вздохнула и выразительно посмотрела на Канделя.

— Ну, значит, в другой раз, — сказал доктор и отправился к выходу из пропитанного солнцем зала.

— Картина будет всё та же, — сообщил Элиас Ёшка. Они пошли вслед за доктором. — Без всяких поправок на личность и расу. Ощущение…

Нокер осёкся, словно неожиданно поперхнулся фразой и застыл на месте. Ёшка легко толкнула его в спину, загораживающую выход, шагнула и тоже замерла.

Пол в коридоре-джунглях был засыпан умирающими цветами. Нежные лепестки колокольчиков беззащитно корчились в агонии уходящей жизни. Кто-то с яростной ненавистью оборвал все цветы на живой стене и с вызовом бросил их тут же на пол.