Кэп и две принцессы

Глава восьмая. Вероника Вершинина — архивист, женщина, мать

Ёшке было как-то тревожно, несмотря на весь уют, который постаралась создать в её комнате Арина. Кажется, няня настроила её жилище на тихую радость, но подсознание через мягкие волны транквилизатора настойчиво зудело о том, что здесь небезопасно. Салфетки-ночники вместо расслабления вызывали раздражение. Подавление тревожности было искусственным и горчило в носоглотке химикатами. Кажется, Ёшкин организм изо всех сил сопротивлялся навязанному извне ощущению тупой радости. Хотя бы потому, что она не была совсем уж идиоткой и понимала: радоваться тут особо нечему.

Ёшка чувствовала, что трагическое происшествие для всех некоммутов, скорее всего, было просто случайным стечением обстоятельств, никоим образом, не связанным с их прошлым или настоящим. Просто все они оказались в ненужное время в ненужном месте. Так получилось. И всё равно неистово собирала информацию, сортировала и классифицировала воспоминания, тщательно изучала географию планет, вытянувшихся по дуге Бэтмена. Пыталась найти что-то в прошлом некоммутов, в неясной надежде зацепиться за это «что-то», потянуть за ниточку, вытащить. Записи, голограммы, родственники до пятого колена, школьные годы, анамнез болезней… Семьдесят семь личных дел.

Ёшка, перелопатив большую их часть, засиделась далеко за полночь. И совсем было собралась ложиться спать, но тут пришло удивлённое сообщение от старшего сына Вершининой. Светловолосый серьёзный парень с серыми умными, немного уставшими глазами, пытался вспомнить всё, что знал о Веронике, но ничего особенного в судьбе матери он не видел. Училась, работала, вышла замуж, родила двух сыновей, когда дети подросли, вернулась к работе, которая подразумевала частые экспедиции на другие планеты. Любимая женщина, состоявшийся учёный, счастливая мать. Только… Ёшка промотала назад этот участок рассказа.

— Мама прервала работу на год, когда Антон, мой младший брат, после драки ослеп на оба глаза. Ему тогда тринадцать было, все прелести пубертатного периода. Импланты долго не приживались, реабилитация заняла много времени. Тошка был абсолютно беспомощен в течение этого года, и мы все старались поддержать его, как могли. Особенно, конечно, мама. Она вся извелась, винила себя, что не остановила в тот вечер, когда произошла эта дурацкая мальчишеская драка. Что они там не поделили, кто знает?

Старший Вершинин глубоко вздохнул. Ёшка сохранила его рассказ, бросила файл в папку в личным делом Вероники.

В разделе «анамнез» находилось ещё несколько документов. Ёшка вынесла на рабочий стол две записи из них. Копии, снятые с личных чипов. Тут, можно сказать, повезло: «расшивка» Вершининой произошла в экспедиции, где большая часть случившегося за день фиксировалась. Первый файл был записан начальником саульской экспедиции, почти сразу после трагедии, а второй — восстановленная копия личного чипа Вершининой за минуту до аварии.

— Куда вы её? Почему? — растерянно пробормотал Николай Павлович, стараясь не смотреть на проблески искр, которые с тонким треском вспыхивали и гасли прямо в воздухе.

Хрупкая миниатюрная женщина средних лет съёжилась в углу за невидимыми стенами чуть искрящейся силовым полем камеры. Часть аристократической головы пленницы закрыта вьющимися локонами густо каштанового оттенка, а вторая, за чётко разделённой линией, — белая, гладкая, абсолютно седая. Синие глаза широко раскрыты от раздирающего изнутри ужаса, но она молчит, плотно сжав побелевшие губы. Только тонкие пальцы встревоженными пауками перебирают густой саульский воздух, словно судорожно путаются в невидимой сети.

— Сын уже летит, чтобы забрать…

Существо в форме сопровождения качнуло головой. Николай Павлович за толстым слоем карантинной защиты, облепившей стражника с ног до головы, даже приблизительно не мог определить, к какой расе тот относится.

— Исключено. Это распоряжение…

Сопроводитель многозначительно закинул голову вверх, что у любой цивилизации значило одно: в ситуацию вмешался кто-то свыше.

— Понимаю, понимаю, — спешно забормотал человек. — Но это какая-то ошибка. Ника — архивист, в нашей экспедиции с самого её начала, плечом к плечу уже несколько месяцев. Она ничего такого… Просто между Никой и остальным миром словно вдруг возникла звуконепроницаемая стена. Пытались выйти на контакт — писали кириллицей, рисовали иероглифы, объяснялись знаками. Всё бесполезно. Она словно никогда не умела ни говорить, ни писать. И никого не понимала. А когда пыталась что-то сообщить…

Существо торопливо и понимающе закивало:

— О, нет. Я слышал уже. Не напоминайте…

Николай Павлович тоже вздрогнул:

— Послали запрос лингвистам, а тут появились вы…

Он показал на рукав собеседника, где ярко горела нашивка сопровождения.

— Вы же приезжаете за теми, чья вина доказана. А Вероника… Разве она вообще в чём-то виновата?

Существо из службы сопровождения промолчало.

— Разве она в чём-то виновата? — обречённо повторил Николай Павлович.

— Как знать, — существо вздохнуло. — Ну ладно, бывай!

Оно махнуло толстой перчаткой, плотно облегающей конечность, и пространство тихо завибрировало. Силовая клетка с Вероникой осторожно потянулась в сторону корабля сопровождения…

Ёшка подсчитала, что до прибытия на Саулу служба сопровождения уже неделю только и делала, что собирала по обитаемому космосу бедолаг, имевших несчастье вдруг обнаружить, что потеряли связь с окружающим миром. Случаев было немного, пострадавших пока исчисляли десятками. Все оказались с разных планет, никак не связанные между собой.

Первыми забили тревогу лингвисты, которым несколько обитаемых миров разом прислали запросы на расшифровку очень похожей информации. В ней была общая, совсем не радующая закономерность. А именно: безграничная, выворачивающая наизнанку тоска, которая овладевала теми, кто пытался выйти на контакт с несчастными изгоями. В основе этого ощущения, по словам очевидцев, таилось что-то необъяснимое, но чужеродное известной Вселенной вообще. Пока не выяснили причины, следствие и суть происходящего, было принято решение собрать изгоев и изолировать.

Ёшка включила вторую запись.

Ника вела глайдер осторожно, словно нащупывая гладь невидимого в воздухе шоссе. За верхушками деревьев выступили белые крыши палаточного городка экспедиции. Она вздохнула с облегчением: ещё один рывок и можно будет развалиться прямо на траве, вытянуть уставшие ноги и смотреть, смотреть в небо, не думая ни о чём.

Резкая боль в затылке отдалась во всём теле, пальцы дрогнули на контактах, глайдер ощутимо тряхнуло.

— Это от усталости, — громко сказала она сама себе. — Соберись, тряпка!

Слово «тряпка» вызвало второй болезненный удар в затылок, Нику тут же затошнило. В голове закружилось: «тряпка, тряпка-а, тряпка-а-а», словно в водовороте, уходящим в преисподнюю. Вместе с этим засасывающим движением слово исчезло в глубине рассудка. Ника вдруг осознала: она не понимает, что это такое — тряпка.

Посмотрела на… Нику накрыл ужас. Она не знает, как это называется. Предметы распадались на структуры, реальность разрыхлилась, пошла слоями.

«Я…», — подумала она, и слово тоже скрылось в водовороте сознания. И тут всё стремительно полетело… Куда-то. Понятия и значения скручивались в обратном порядке, становились бессмысленными, словно она, Ника, стала какой-то черной дырой, в которой растворялось абсолютно всё, что она когда-либо знала и чувствовала.

Млечный путь, Жёлтый карлик, Саула, сектор Е, экспедиция, глайдер, архивист, мать, женщина, Ника, я…

Я-я-я…

Ника пыталась задержать их суть, но смыслы отрывались от неё, как натянутые до предела ниточки. Она почувствовала, как в известной Вселенной сотни незнакомых ей существ в эту секунду пребывают в ужасе, так же, как и Ника, теряя фундаментальный смысл слов и знаков. Словно кто-то разом «расшил» их врождённую способность общаться с себе подобными. Затем пропало и это.

Из звенящей пустоты выступило нечто, и ему не нужны были понятия и символы. Оно плыло на Нику, отрезая от привычного мира, пока полностью не поглотило её.

Глайдер, которым больше не могла управлять женщина, в одну секунду забывшая, как это делается, дёрнувшись большой, растерявшейся птицей, на секунду завис в неподвижном воздухе и рухнул прямо на макушки деревьев.

Запись оборвалась, на экране застыли размазанные в движении кроны саульских дубов. Высветилось небольшое окно с кодами, внизу замелькали форматы запущенных программ. Чего Ёшка ожидала от этих файлов? Чуда? Оно не случилось. Только бесконечная тоска от последних эмоций Вероники ещё одной иглой впилась в сердце.

Эта пресловутая эмпатия, чрезмерное сопереживание и соучастие, которые изначально, ещё на этапе учёбы, прививались синхронистам, часто играли со специалистами плохую шутку. Нельзя нести радость взаимопонимания, когда ты постоянно впитываешь в себя чужие трагедии. Причём, как земные, так и инопланетные, иногда совершенно непонятные для человека. Принимать и понимать, чтобы потом отпустить и начать снова. Ёшка чувствовала себя сейчас большим конвейером, где на входе загружаются проблемы и отрицательные эмоции, а на выходе весело комплектуются преодоления тупиков и жизнерадостные смыслы.

Когда-то она гордилась, что нашла способ заполнять возникающую пустоту без помощи других специалистов. Новые вещи и совершенно ненужные предметы сваливались в чёрную дыру, которая возникала в Ёшке после очередного синхронирования с кем-то нечеловеческим, уплотняли дно этой дыры, не давая краям расползаться глубже и шире. Эту возможность у неё отняли. Из самых, конечно, лучших побуждений. Так было правильно. Переключить подкачку дофамина на открытия чего-то нового. На потенциальные опасности и приключения. На крепкую спайку с экипажем в бесконечном космосе, которая в длительных условиях замкнутого пространства и постоянной потенциальной опасности перерастала даже в что-то большее, чем просто сотрудничество, или даже дружба.

Ёшка даже не вздрогнула, когда раздался тихий стук. Такой старомодный и мягкий, что ей и видео из коридора включать не было нужды. Она сразу поняла, что так деликатно может скрестись только Арина.

— Входи! — сказала Ёшка громко и быстро закрыла все файлы на мониторе. Не потому, что не доверяла няне. Все записи транслировались из библиотеки лечебницы, и, скорее всего, Арина сама же их и составляла. Убирать личные дела из всеобщего доступа — эта способность проявлялась у Ёшки уже на автомате.

В руках у няни был большой поднос с дымящимся пузатым заварником и чайной парой. Сервиз показался Ёшке до боли знакомым: таких же овечек на чашках она отнесла на КЭП. Только на том, отнесённом, овечки просто бежали по лугу, а здесь одна забралась на другую, чтобы перелезть через кирпичную стену. Та, которая была выше, размахивала пустой кружкой, очевидно желая перебраться через преграду в поисках воды. Нижняя оторопело смотрела на бьющий из-под стены ручей у самых своих ног.

Значение картинки показалось Ёшке очень философским: ответ часто лежит на самом видном и удобном месте, только мы его не замечаем. Что-то неуловимое проскользнуло в её голове. Обрывок мысли, вдруг объясняющий необъяснимое, указатель на прямой путь к отгадке…

— Ты наверняка не часто пьёшь напитки на настоящей, живой воде? — улыбнулась Арина. Мысль, мелькнув многообещающим хвостиком, исчезла в закоулках мозга.

Ёшка улыбнулась няне:

— Никогда.

Та поставила поднос на прикроватный столик, приподняла крышку заварника. Комната наполнилась ароматом свежих трав. Словно всецветие летней цветущей равнины хлынуло из-под приподнявшейся затворки. Брекеты чая в сухой воде всегда немного пахли размокшими листьями, спрессованной осенью.

А здесь… Ёшка зажмурилась от удовольствия. Тревога и усталость медленно растворялись в букете земных запахов: домашних, безмятежных, из детства. Таких… Степных.

Ёшка рассмеялась и посмотрела хитро на Арину. Конечно же, няня быстро ухватила все оттенки её детства во время сеанса с Зеркалом.

— Ты пришла меня успокоить? — спросила она, с удовольствием потягивая застывшие предплечья.

— Какая разница — зачем? — в чашку потянулась, вкусно журча, чайная вода. — Я просто пришла… Поговорить.

Арина придвинула к Ёшке исходящую вкусным паром кружку и присела на свободное кресло.

— О чём? — Ёшка вдохнула горячий аромат. — О некоммутах? Или о том, кто оборвал цветы в холле?

— Совсем нет. Расскажи мне о дальнем космосе, — неожиданно попросила няня. — О других планетах, о ваших экспедициях.

Арина была такой уютной, домашней и нарочито-земной, что Ёшка даже опешила от её просьбы. Никогда бы не подумала, что няню могут интересовать дальние странствия.

— Наверное, со стороны звучит очень романтично, — ответила она. — Только обычно это рутинная работа. Та же, которой люди занимаются на земле, только в более…

Она подыскала про себя подходящее слово:

— В более «вывернутом», неудобном режиме. Часто — вверх ногами, иногда — в положении лёжа на боку. Космос странно воздействует на человеческие тела.

Ёшка посмотрела на такую ладненькую, аккуратненькую, по-детски чистую Арину:

— Кстати, ты знаешь, что лица межзвёздников, которые долгое время не бывают на Земле, опухают? Приобретают землистый цвет, становятся рыхлыми и одутловатыми?

Арина покачала головой:

— У тебя хорошее лицо. Белое и с веснушками.

— Посмотришь на меня лет через пять, — обнадёжила её Ёшка. — Если только нашу команду после происшествия на Дведике не расформируют… Ладно, лица. А ноги?

— И что с ногами? — эта проблема не могла не вызывать самый неподдельный интерес у девушки. Любого возраста и любой специализации.

— А то, что как бы хорошо ни работала система искусственной гравитации на звездолёте, из-за скачков силы притяжения мышцы бёдер и икр усыхают. Представь себе, надеваешь ты шорты, а из них торчат костлявые куриные ноги.

— Да ты что?! — ахнула Арина и с ужасом всплеснула руками.

— А в постоянной тесноте с лицами всякого разного пола и характера! Например, с гигантологами…

Арина, уже почувствовавшая множественные претензии Ёшки к гигантологам, сочувственно вздохнула.

— В общем, я бы сидела дома, если бы не… — синхронист прикусила язычок. Ей совсем не нужно было, чтобы на торе знали о её зависимости.

— Ну и ладно, — сказала Арина, вдруг поднимаясь. — Спокойной ночи. Пей чай!

— Ты куда? — удивилась Ёшка, но няня только покачала головой, улыбнулась и вышла.

— Чего же она приходила вообще? — сама себя спросила Ёшка и стукнула кулаком по лбу. — Ну, конечно!

Тревога ушла вместе с головной болью. Усталость стала приятной, томной, разлитой по телу, клонящей ко сну. Арина была прекрасным специалистом. Она поняла, что синхрониста раздражает искусственный флёр хорошего настроения, и сделала всё возможное, чтобы вечер закончился приятно. Ёшка совершенно забыла о мучивших её мыслях.

Она улыбнулась кружке с овечками, ищущим истину не там, где сия есть, и очень-очень захотела поговорить со своим экипажем. С теми «лицами», на которых она секунду назад жаловалась Арине.

Ёшка вызвала лабораторию по официальному постоянному каналу. КЭП отозвался сразу.

— Привет, Полянский! — вахту сегодня нёс Ким. Только он умудрялся так лениво и словно нехотя тянуть гласные даже при официальном включении. Через минуту его широкое лицо появилось перед Ёшкиными глазами.

— Ёшкин кот! — Полянский явно и подозрительно обрадовался. — Тебе разрешили с нами связаться?

Она напряглась. Что-то в его взгляде было странное. Глаза Полянского как бы суетились, выражение становилось то нежно-мечтательное, то грубо-дружелюбное, а на какую-то долю секунды ей показалось, что они округлились, тёмным безразличием отражая Ёшкино присутствие. И в то же время ей стало тепло от неожиданной радости Полянского. Она представила, как Ким — большой, немного неловкий — ворочается в вахтенном кресле, засмеялась. Поняла, что не ошиблась — как бы Ёшка ни ругалась вслух, в душе она всегда скучала по экипажу.

— А с чего бы мне кто-то запретил? — удивилась она. — Вы уже не в карантине? Хотя, чего это я… Раз ты на КЭПе, значит, карантин уже прошли. Как у вас?

— Мы в экспедиции, Ёшик. Нам тебя очень не хватает, — расчувствовался вдруг Ким. И словно перебивая сам себя, добавил:

— Вместо тебя нам тут подсунули кое-кого…

Выражение на его лице опять мгновенно сменилось:

— Представителя великой республики Лься. Между прочим, полноценного члена экипажа, и это подтверждено официально.

Ким изо всех сил старался казаться обычным, но явно был не в себе.

— Ты-то как? Когда тебя… В смысле, прогноз какой? Скоро обратно в нормальную… В смысле, «Зайчик» покинешь скоро?

— Не знаю. Это займёт ещё некоторое время, скорее всего, дольше, чем я ожидала.

— Ну вот… — он казался огорчённым. — А чувствуешь себя как? Что со здоровьем?

— Да неплохо…

Ёшка растерялась. С чего он вдруг озаботился её здоровьем? Кажется, он сам был несколько не в себе. Изначально она собиралась хотя бы намёками рассказать ребятам, что тут творится, но состояние Полянского ей очень не понравилось.

В разговоре повисла пауза.

— Ким, ты где?

— Я. Тут. — словно с усилием выдавил из себя замерший Полянский. Он словно прислушивался к чему-то. Видео пошло помехами. — Ты только не волнуйся, тебе вредно…

— Полянский, слушаешь? Не пропадай ещё секунду… Ты же говорил как-то, что ещё до КЭПа ходил несколько раз на Рекс? Сбрось мне инфу, ладно? Тут у меня в одной палате два товарища прямиком оттуда, я бы хотела знать…

Она уже не видела лица Кима. А видеопомехи перешли ещё и в инфернальный шум. Ёшка попыталась прорваться сквозь скрежет:

— Ты мне свои ощущения от Рекса изложи, ладно? Что там и как…

Связь прервалась, словно кто-то волевым движением её отключил. Ёшка выдохнула. Остаётся надеяться, что Ким всё-таки услышал её слова.

Засыпая, Ёшка вдруг вскочила на постели, словно её ударило током. Вот что было самым странным: Полянский назвал её «Ёшик». Так к Ёшке в минуты наибольшего доверия обращался только один человек. Это была Рене. Ни при каких обстоятельствах Ким Полянский никогда не назвал бы её «Ёшиком».

Чёрт возьми, что у них там происходит?