Ключ

Глава десятая

Валера Пальчик сказал:

— Ребята, Демиду с его половиной, — тут он лукаво посмотрел на Ганю, — нужно помочь переехать на новую квартиру — на бульвар Ромена Роллана.

— У него есть жена? — небольшие глаза Гани на мгновение стали огромными, круглыми, словно диафрагма фотоаппарата, расширились и сузились.

— На такой работе девчатам, вообще-то говоря, делать нечего, — заметил Володя Крячко, — но тебя, Ганя, мы все же возьмем, в порядке исключения.

— Обязанности распределим таким образом, — прозвучал уверенный голос Данилы Званцова, — Крячко обеспечивает транспорт, Валера и я — тягловую силу, думаю, захватим с собой еще Альберта Лоботряса, чтобы нас было четверо, а Гане поручим службу информации и общее руководство.

Честно говоря, Ганя была разочарована, когда увидела Ольгу Степановну. Ей уже рисовалась романтическая история с женитьбой Демида, о которой потом можно было бы поговорить с подружками, а тут на тебе: старая энергичная учительница, в руки которой как-то само собой, без особых усилий с ее стороны, перешло все руководство «операцией».

Подъехал грузовик, ребята вынесли мебель Ольги Степановны, погрузили в кузов.

— Товарищ водитель, — попросил Альберт Лоботряс, — пожалуйста, не включайте третью скорость, а то, не ровен час, вся наша обстановка рассыплется в труху.

Учительница молча строго посмотрела на него.

— Я бы все эти вещи, — признался Альберт, — оставил здесь, в старом доме, на новую квартиру нужно везти новую мебель.

— Ничего, пока и эта послужит. А там посмотрим. Вот разбогатеем с Демидом, тебя позовем в консультанты — гарнитур выбирать.

В это время вынесли из дверей железный столик от ножной швейной машинки «Зингер» с тисками, прикрепленными к крышке.

— Вот это техника! — ликующе воскликнул Альберт. — Специально для будущих межпланетных кораблей! Личный экземпляр конструктора. Ликуйте, люди!

— Трепло ты! — рассердился Демид. — Если хочешь знать, это моя самая любимая вещь, больше того — мой друг. Когда у меня скверно на душе, я сажусь за нее и начинаю вертеть колесо, и оно наматывает, как нитки на катушку, все мои неприятности.

Хотя такой способ избавиться от плохого настроения мог бы вызвать шутливые реплики, никто почему-то не улыбнулся, все поняли товарища.

— Минуточку, ребята, — крикнул Демид, когда все было погружено на машину, — только одну минуточку подождите.

Он не мог сказать друзьям, что хочет просто взглянуть в последний раз на свою комнатенку и сказать ей спасибо за все: за тепло ее батарей, за все радости, которые ему случалось пережить, за горести, которые минули. За все спасибо!

Он взбежал на второй этаж, каким-то помрачневшим, чужим коридором прошел в свой родной угол, и почему-то слезы навернулись на глаза. Пустая, покинутая, сиротливая его комната, но разлучаться с ней — будто навеки потерять родного человека. Взглянул на оконную решетку и нахмурился. Нужно было давно выпилить ее, попросить кого-нибудь из ребят вырезать автогеном, минутное дело — выбросить ко всем чертям это наследие дореволюционного прошлого.

Подошел к окну, взялся обеими руками за железные переплеты, тряхнул и вдруг почувствовал, что решетка качается, еще раз дернул — посыпался старый цемент, тяжелая решетка подалась и легко выскочила из гнезда в подоконнике.

Демид бросил ее на пол. За незнакомо новым окном синело яркое мартовское небо, и оттого вся комната похорошела, посветлела, будто благодарно улыбнулась: всю жизнь на нее падала тень от этой проклятой решетки! Оказывается, все так просто: подойти, не страшась, взяться за дело. А какое было бы счастье — жить в комнате с таким красивым, большим окном, и как жаль, что пришло оно, это счастье, когда дом идет на слом. Удивительно, как часто мы лишаем себя радости только потому, что и мысли не допускаем, как она доступна и близка.

Эта мысль пришла неожиданно, и Демид подумал, что теперь постарается не пропустить своего счастья. Презрительно оттолкнув ногой поверженные решетки, сказал:

— Спасибо тебе, родная моя комната. Не грусти, что я ухожу, ты возродишься новой, и так будет постоянно, всегда. На руинах будут вырастать новые дома, красивее и светлее, чем были прежде.

Сказал и, оглянувшись смущенно, подумал: «Каким-то я становлюсь сентиментальным, вроде бы рановато еще?» Засмеялся и, растроганный, выбежал из дома.

На улице, по самые края залитой мартовским теплым солнцем, ребята из шестого цеха уже расселись в кузове грузовика на узлах, диване, в креслах. Домоуправ привел дворника с молотком и гвоздями. Сейчас забьют досками двери, и дом совсем умрет.

— Демид! — вдруг послышался голос с другой стороны улицы.

Оглянулся — Лариса. В руке — портфель, на голове — беретка, волосы гладко причесаны, — обычная школьница, заканчивающая восьмой класс.

Демид подбежал к девушке.

— Видишь, переезжаем. А вы скоро?

— Скоро. Говорят, на какую-то Борщаговку. Страшное дело — деревня!

— А ты видела ее, эту Борщаговку? Нет? А говоришь! Соседями будем. Дай о себе знать, когда переедете. Ну, счастливо тебе, — взял ее руку, крепко пожал тонкие пальцы и сразу вспомнил, как совсем недавно оттирал озябший мизинец.

— Много у тебя друзей, — сказала Лариса, на мгновение задержавшись взглядом на круглом веселом лице Гани.

— Много. Переезжай быстрей… Поехали, ребята!

Последние слова он прокричал, уже взобравшись в кузов. Ольга Степановна в кабине что-то сказала шоферу, машина тронулась с места. Маленькая, одинокая фигурка Ларисы напротив обреченного на снос дома будто впечаталась в память.

Они ехали через весенний Киев и пели: «Наш паровоз, вперед лети…».

Машина с новоселами мчалась мимо бывшего завода капиталиста Гретера, внук которого теперь работает инженером на «Точэлектроприборе», мимо новых высоких домов, под мостом-путепроводом, мимо комбината печати. Поворот налево на Пушечную улицу, где когда-то в далеком прошлом жили киевские пушкари, и машина словно ворвалась в будущее, в новый район, на проспект Космонавта Комарова. Вокруг — дома, краны, новые корпуса. Ох, и красиво будет, когда все отстроится, опушится киевскими каштанами и кленами!

А вот и широченный бульвар Ромена Роллана с точными силуэтами девятиэтажных домов и молоденькими, недавно посаженными тополями, которые старательно вытягивают свои тоненькие шейки, пытаясь заглянуть в окна верхних этажей. Долго им еще придется тянуться…

Вы когда-нибудь бывали в пригородном селе, которое прежде называлось Никольской Борщаговкой, а теперь стало Ленинградским районом столицы? Если не бывали, выберите выходной день, сядьте в трамвай или в автобус, идущий до Большой окружной дороги, сойдите на конечной остановке, погуляйте там часок-другой, и в душе вашей, какие бы в ней ни кипели бури, страсти или разочарования, воцарятся покой и умиротворенность. Киев здесь не походит на свой центр, нет тут шумного Крещатика с его красивыми, утонченными формами, нет здесь тесных и чарующих улочек старого центра города — Золотоворотского сквера. Тот Киев словно весь в прошлом, уютный, мудрый, иногда лукаво улыбающийся, нарисованный тонкой кистью великих мастеров.

Здесь же, около ВУМа и других заводов Ленинградского района, кисть художника стала вроде бы размашистее, смелее, потому что только так можно нарисовать все громады зданий. Хотите вы или нет, а чувство встречи с грядущим, чувство пребывания в городе будущего, где архитекторы прежде всего думали о чудном просторе бульваров и зеленых улиц, о воздухе, которым дышишь и не можешь надышаться, об удобстве жизни, когда и до гастронома и до комбината бытового обслуживания всего десять минут ходу, это чувство встречи с будущим поражает.

Грузовик остановился около одного из домов на бульваре Ромена Роллана.

— Ура! — почему-то закричал Званцов, спрыгивая на землю. — Сейчас будем брать эту крепость приступом. «Крепость» и в самом деле пришлось брать приступом. Встретившая их высокая и строгая женщина — домоуправ — объявила, что дом сдан строителями и уже заселяется, но лифты еще не работают.

— Только бы мы в жизни своей и видели горя, — сказала в ответ Ганя. — Ребята, взяли!

Там, на Фабричной, как-то так вышло, что командовала Ольга Степановна, а здесь вдруг словно бы сменилась власть поколений — маленькая, кругленькая Ганя стала старшей.

— Нам бы такую, — сказала она, когда вошла в квартиру Демида, чем-то напомнившую спичечную коробку.

— Будет и у нас квартира, — заверил ее Валера.

— Будет, конечно, — вздохнула Ганя, — но когда?..

И Демиду вдруг стало стыдно, что вот ему дали квартиру, а Валера и Ганя живут в общежитиях, хороших, чистых, но все равно общежитиях, где им даже поцеловаться негде.

— Вот что, — неожиданно заявил он, — я передумал сюда перебираться. Иду в общежитие, на место Валеры, а ты, Валера, давай сюда, тебе эта квартира в сто раз нужнее, чем мне.

В комнате, полной молодого веселого народа, сразу стало тихо, и в этой тишине прозвучал спокойный и уверенный голосок Гани:

— Хороший ты парень, Демид, и твой благородный порыв мы все оценили, спасибо. Только не сердись на меня — ты несусветный дуралей.

— Почему? — обиделся Демид.

— А очень просто. Если ты пойдешь в райсовет и скажешь, что тебе квартира не нужна, тебя в тот же миг переселят в общежитие, квартиру отдадут не нам, а очереднику, и это будет справедливо. Тебе ее дали потому, что у тебя была комната в доме, обреченном на снос. А потом встретишь девушку… И что ты тогда будешь делать? Представляешь? А за нас не беспокойся, рано или поздно, будет у нас с Валерой жилье…

Кровь жаркой волной хлынула в лицо Демиду.

— Все, с этим вопросом покончили, — сказала Ольга Степановна. — Прошу ко мне, друзья мои, какое же это новоселье без стаканчика доброго вина! Я еще на Фабричной улице все загодя приготовила…

Все нерешительно переглянулись, и первым, кто подал голос, опять была Ганя:

— Все верно, новоселье и должно быть новосельем!

— Пойдем ко мне, девочка, поможешь мне.

— С радостью!

Они вышли, и в комнате Демида остались Валера, Володя Крячко, Данила Званцов и Альберт Лоботряс, мужчины «вумовского» возраста — двадцатилетние или чуть старше. Минуту держалась пауза, потом Альберт, курносый паренек, белобрысый и сероглазый, которому в самую пору подошло бы имя Ваня или Паша, а тут на тебе — Альберт, сказал:

— Все-таки матриархат в мире еще существует. Ольга Степановна сказала, все сразу и послушались.

— И слава богу, что существует, справим новоселье, — ответил Данила Званцов. Он был почти двухметрового роста: Валера пригласил его как «грубую физическую силу», а в действительности Званцов своими длинными тонкими пальцами отлично справлялся с точнейшей работой.

— А машина у тебя, Демид, знатная, — сказал Володя Крячко, — если появится желание сконструировать Свою электронно-вычислительную, можешь к колесу провести пасс от вентилятора: машина будет работать в постоянном температурном режиме.

— Зачем мне понадобится ЭВМ? — спросил удивленный Демид, ему вдруг показалось, что ребята знают про фолианты Аполлона Вовгуры.

— Ну, мало ли для чего! — тряхнул гривой черных волос Данила Званцов. Прическа у него была затейливой, сразу и не поймешь, парень перед тобой или девушка. — Я, например, знаю одного товарища, который для своей любимой не то что ЭВМ, а целую кибернетическую систему сконструировал.

При этом он покосился на спокойного, немного вяловатого Альберта Лоботряса.

— Какую систему? — заинтересовался Демид.

— Ну, это, брат, система, как бы тебе сказать… — Данила на мгновение задумался. — Система, которая лично у меня, если хочешь знать, вызывает к этому представителю колхозного крестьянства, овладевшему если не высотами, то, во всяком случае, высокими ступенями кибернетики, глубокое уважение. Как и у многих из нас, у него есть любимая девушка, которая, по его мнению, недооценивает его чувств и в честь которой он хочет совершить как можно больше рыцарских подвигов.

— Очень даже дооценивает, — сказал Альберт, и его полные румяные щеки смешно надулись, словно он не сказал, а выдул эти слова.

— Утешительно, но сути дела не меняет. А система такая: шесть часов пятнадцать минут утра. Девушка сладко спит и видит розовые сны, а электрические часы, сконструированные Альбертом и показывающие время с точностью до нескольких наносекунд — миллиардных долей секунды, уже подают сигнал, и машина включает электрический чайник. Еще через пять минут те же часы, выполняя заданную им программу, включают маленький мотор, и в окне открывается форточка. Через десять минут машина подключает магнитофон и начинает говорить тихим и ласковым голосом нашего Альберта: «Милая Роксана, уже шесть часов двадцать минут, пора просыпаться. Доброе утро, моя дорогая». Роксана, конечно, на эти нежные слова ноль внимания, и продолжает сладко спать… Тогда машина усиливает звук, хотя слова остаются такими же нежными. Тут уж так просто не полежишь, Роксана поворачивается на другой бок, не открывая своих, прямо скажем, чудесных глаз, говорит ласково: «Иди-ка ты, мой милый, ко всем чертям, мы с тобой вчера гуляли до половины первого, а потом еще полчаса в подъезде целовались, так дай мне еще хотя бы пять минуточек поспать!» Но машина неумолима, программа милосердия у нее на этот случай не отработана, и потому она повторяет нежные Альбертовы слова, а потом включает музыку Баха, и все инструменты, от органа до барабанов и литавр, играют на полную мощность. Музыка прекрасна, но спать под нее, увы, невозможно. Роксане, хочет она того или нет, приходится вставать, хотя бы для того, чтобы выключить магнитофон. А тут уже автоматически включается обычное человеческое сознание: Роксана видит, что времени в обрез, только умыться, одеться и бежать на работу, хорошо, что чайник уже кипит и комната проветрена… А ты говоришь, для чего человеку конструировать ЭВМ.

Демид слушал рассказ Данилы с некоторым страхом: а не обидится ли Альберт? Но парень только довольно щурил свои светлые глаза, растянув пухлые губы в улыбке, будто слова рассказчика звучали для него как настоящая музыка.

— Причем, — продолжал Данила, — не забывайте, что машина эта собрана из интегральных микросхем и стоит по классу в одном ряду с машинами, которые выпускает наш завод.

— Подожди, — сказал Демид, — а где же он схемы берет? На заводе?

— Видишь ли, — торжественно заметил Данила Званцов, — конечно, детали у нас мелкие, любую можно положить в карман и вынести, но нет у нас на ВУМе мелких воришек. Все дело в наносекундах.

— При чем тут наносекунды? Какое они имеют отношение ко всему этому?..

— Самое прямое. На заводах микросхемы проходят очень строгий контроль. Скажем, если эта схема должна послать свой сигнал точно между пятисотой и пятьсот двадцать второй наносекундой, то это должно случиться именно в это время, не раньше и не позже, иначе сигнал попадет совсем не туда, куда нужно. Требования здесь жесткие. И вот, скажем, у микросхемы КИЛБ-554 время задержки больше чем двадцать две наносекунды, тогда вся эта схема — брак. Ее могут, конечно, использовать в приборах, где допуски больше, но чаще всего уценивают и передают в магазин «Юный техник» или «Укрточприбор», в которых каждый человек имеет право, выбив чек на двадцать шесть копеек, приобрести такую схему.

— Ты, кажется, смеешься надо мной, — неожиданно проговорил Альберт, — а напрасно: я когда-нибудь приглашу тебя, и ты убедишься, что эта система работает безотказно, она моя гордость.

— Система или Роксана? — не удержался Данила.

— И система, и Роксана, — без тени обиды ответил Альберт. — Для того чтобы все это разработать и собрать, нужно было прежде всего здорово пошевелить мозгами. Ты рассказывал, надеясь, что все будут смеяться, а никто даже не улыбнулся. Вот что значит кибернетика.

— Какое у тебя образование? — спросил Демид.

— Радиотехникум. Сейчас на первом курсе политехнического, заочно.

— И ты сам все это разработал?

— Ну, эта проблема не из сложных, — сказал Валера, — такую машину сможет сконструировать каждый из нас.

В этот момент дверь распахнулась.

— Пожалуйста, к столу, — пригласила Ольга Степановна, появляясь на пороге.

— Просим, — добавила Ганя. У нее с Ольгой Степановной, видно было по всему, сразу установилось душевное взаимопонимание.

— Простите, — вдруг сказал Альберт, — но мне сейчас некогда. У меня… у меня свидание.

— Где она тебя ждет? — спросила Ольга Степановна.

— Здесь, — замялся Альберт, — неподалеку.

— Мы будем рады увидеть твою девушку и познакомиться с нею.

— Правда? — Круглое лицо Альберта покраснело так, что стало напоминать налитую сладким соком спелую вишню, — я только не знаю, будет ли она… Нет, она будет рада…

— Беги и от нашего имени пригласи ее, ждем! — сказал Демид.

— Я уже исчез, — крикнул Альберт в дверях.

— Прошу, товарищи, — еще раз пригласила Ольга Степановна.

Все вместе вышли из дверей Демидовой квартиры, и юноша с наслаждением запер ее, почувствовав в ладони холодную тяжесть маленького ключа.

Странная вещь: квартира Демида, хотя все вещи были вроде бы правильно расставлены, производила впечатление мебельного магазина, а комната Ольги Степановны уже казалась обжитой.

На столе стояли три бутылки шампанского и закуски, приготовленные еще там, на Фабричной улице: колбаса, жареные караси, большой кусок запеченной в духовке телятины, от которого будто бы мимоходом острым ножом отрезали только один кусочек…

Вошел Альберт, с ним немного смущенная Роксана, и все внимание переключилось на нее.

Да, для Роксаны стоило поломать голову и сконструировать любую кибернетическую систему. Это было вне всякого сомнения. Одни ресницы — загляденье: на целое орлиное крыло, пожалуй, хватило бы.

— С новосельем вас, — глубоким грудным голосом сказала Роксана.

— С новосельем!

Застолье не затянулось. Они распрощались, перемыв посуду. Но перед этим случилось небольшое происшествие, показавшееся на первый взгляд не столь важным, но позднее давшее о себе знать. Валера отнес на кухню тарелки и сказал:

— Ну, строители, чтоб они пропали!

— А что такое? — встревожилась Ольга Степановна.

— Посмотрите в ванную.

По рисунчатому полу ванной растеклась большая лужа. К утру пол промокнет и внизу на потолке у соседей будет мокрое пятно, начнет отваливаться штукатурка…

— Чертовы души эти сантехники, — сказал Данила Званцов, — если бы мы так вкалывали, то никто и копейки бы не заработал, а им хоть бы что. Знают, что жильцы сами все отладят.

— Мелочи, — спокойно сказал Демид, — каждая машина требует доводки. А современный дом — это тоже машина. Одну минуту.

Выбежал и тут же вернулся с инструментами, поколдовал что-то над трубой, подкрутил гайки, кран, и вода перестала капать на пол. Ольга Степановна взяла тряпку, вытерла лужу.

— Здорово, — воскликнул Данила, — у тебя, Демид, великое будущее…

Об этом случае все сразу забыли, потому что настало время прощаться. Ольга Степановна и Демид остались одни.

— Хорошие у тебя друзья, — сказала учительница.

— Хорошие… Смешная у Альберта фамилия — Лоботряс.

— А смотри-ка, какая красавица его любит. Кем она работает?

— Лаборантка. В лаборатории стендов. Вы думаете, она его любит?

— Да, очень любит.

Они снова помолчали, и именно в эту минуту Демиду захотелось, чтобы и его кто-то когда-то так же полюбил. В памяти, словно на оборванной киноленте, возникла тоненькая фигурка Ларисы с портфельчиком в руке. Смешно, что вспомнилась именно она. Почему? Может, потому что глубоко, до боли в сердце жалко девчонку… И неожиданно он рассердился на себя. Работать и учиться, учиться и работать — вот его задание на данный отрезок времени. Некогда о девчатах думать.

Ольга Степановна посмотрела на бескрайний, уже сумеречный простор за окном. Щелкнула зажигалкой, закурила, думая о чем-то своем. Прислушалась, помолчала, потом сказала:

— Знаешь, в этой квартире я бы не смогла жить, если бы где-то совсем рядом не было тебя. Я ведь старая, очень старая… Нет, нет, ты не думай, что я потребую большой помощи. Я тебе еще сама не один раз помогу. Но иногда бывает так, что чувствуешь, как под ногами качается земля. Я не боюсь смерти, но изредка мне бывает скверно, очень скверно…

— Ольга Степановна, я всегда готов…

— Об этом и речь. Если я постучу в пол вот так три раза, — она стукнула каблуком в еще не отциклеванный и не натертый паркет, — тогда поторопись ко мне.

— Ольга Степановна, — вдруг засмеялся Демид, — милая моя, хорошая моя учительница Ольга Степановна, отстали вы от жизни…

— Почему я отстала? — обиделась женщина.

— Конечно, эта сигнализация неплохая, и, считайте, мы договорились, но только на первое время. Я зайду в магазин «Юный техник», там продаются детские телефоны. Протягиваем из окна в окно провод, вы нажимаете на кнопку — у меня сигнал, и я тут как тут: «Алло, Ольга Степановна!» Все это я сделаю, не проблема. А вам большое спасибо за новоселье.

И снова он сидит у себя дома в глубоком кресле и думает, думает. Ему и в самом деле есть над чем подумать. Есть заботы мелкие, а есть большие. Например, в квартире своей он быстро обживется, в кухню купит стол и шкафчик, самый простенький. Тарелки, ножи, вилки и ложки у него есть. С одеждой и бельем, конечно, дело обстоит хуже, но можно пока обойтись. А вот злосчастный долг Трофиму Ивановичу — проблема.

Взгляд его невольно остановился на книгах, лежавших на подоконнике. Три тома старого Вовгуры выделялись среди учебников, как три медведя среди стаи мелких зайцев. Взял один том, раскрыл… «Ключи к сейфам корчевского завода, — читал он, — не отличаются разнообразием и оригинальностью. Первый и последний выступы на бородках (всего выступов и углублений шесть) всегда выше. Второй выступ, как правило, на одну ступень ниже. Если третий ниже на две ступени, то четвертый уже выше…» Закрыл книгу и улыбнулся, вдруг вспомнив про систему, созданную Альбертом Лоботрясом для пробуждения от утреннего сна своей любимой Роксаны.

А если бы у него была любимая девушка, сделал бы он такую систему?

Сначала, Демид, давай попробуем сделать что-нибудь попроще, скажем, машину, которая могла бы произвести сложение: к единице прибавить единицу и получить две, потом к двум прибавить еще два и получить четыре, к четырем прибавить еще два и получить шесть. Вот и все задание. Схема эта, очевидно, простейшая, примитивный сумматор. Сможет он ее разработать? Все-таки и читал кое-что, и училище закончил. Неужели не сумеет?

Решительно взял тетрадь, положил на вовгуровский фолиант и начал рисовать схему. С чего начать? Конечно, с питания. Вот они, провода питания, от них и будем танцевать. Дальше рисуем схему на диодах и резисторах, вот так должен выглядеть логический элемент «И». Посмотрим, прав был или ошибался Валера… Он так увлекся этой необычной работой, что даже не сразу услышал стук в дверь. Вскочил с кресла, открыл: на пороге стоял, загораживая своей фигурой всю дверь, Данила Званцов в модной синтетической куртке с белыми меховыми отворотами, темные вьющиеся волосы спадали чуть ли не до плеч, лицо встревоженное.

— Случилось что-нибудь? — забеспокоился Демид.

— Ничего особенного, — ответил Званцов, — ты извини, ради бога, что я беспокою, но сейчас ты единственный человек, который может спасти благополучие и семейное счастье моих очень хороших друзей.

— Каким образом?

— Поверь, мне очень неудобно…

— Глупости. В чем дело?

— Мои друзья переехали в соседний подъезд, что там может случиться? Обычное дело — кран прорвало…

— А ты где был?

— Где, где… Я просто не умею. Да и инструментов у меня нет. — Поможешь, или мне искать другого? Там вода хлещет.

— Иду, конечно. Иду.

Счастье друзей Данилы и в самом деле висело на волоске, потому что кран прорвало не у них, а этажом выше. Вода заливала стены. Перекрыл воду он в один миг, и только успел это сделать, как в дверях появилась чернобровая, высокая девушка, одетая так, словно сошла с картинки журнала мод. Лицо сердитое, губы капризно надуты.

— В печенке они у меня сидят, эти управдомы, невозможно слесаря найти! — сказала она, раскрасневшись от досады.

— Не волнуйся, — успокоил ее Данила Званцов. — Мой друг всех спас. Демид Хорол — познакомься, Лиля.

— А что, — сказала Лиля, — он производит очень хорошее впечатление, твой друг. Только имя необходимо немного подправить. Демид звучит архаично, будто только что вылез из пещеры. А надо чтобы звучало современно — Диомид.

«В Беринговом проливе есть острова Диомида…» — почему-то как далекое-далекое воспоминание прозвучал в сознании голосок Ларисы.

— Ничего не нужно подправлять, — сказал юноша, — Демид останется Демидом.

— Потом, — продолжала Лиля, не обратив внимания на возражение, — тебе нужно немного приодеться, сейчас ты выглядишь так, словно только что вернулся из трудовой колонии; впрочем, я ошиблась, там стригут наголо, а у тебя такая прелестная шевелюра. Вид у тебя нищенский, а в наше время это подозрительно. Ты, случаем, не тунеядец?

— О, нет! — ответил за товарища Данила.

— Почему же тогда ходишь в таком затрапезном ватнике? Что тебе, денег жалко куртку на поролоне купить? Или ты алименты за четверых платишь?

— Нет, алиментов не плачу, — улыбнулся, не смутившись, Демид, — а денег у меня и в самом деле в обрез.

— А вообще, ты мне нравишься, — сказала Лиля, — будут у тебя деньги. Клиентуру беру на себя.

— Я тебе, Лилька, сейчас устрою клиентуру, — сказал Данила. — Что это за манера сразу совать нос в чужую жизнь? А может, ему не нужна твоя помощь?

— А куртка, обыкновенная меховая куртка и приличные ботинки ему нужны? Ничего, Демид, человек ты, конечно, пещерный, но мне нравишься, а значит, не пропадешь.

— Я и без тебя не пропаду.

— А может, лучше пропадать вместе со мной? — В голосе Лили послышалась лукавая нотка.

— Быть тебе битой, Лилька, — сказал Данила, улыбаясь. — Остерегайся ее, Демид.

— Лиля, — вмешался хозяин квартиры, по мнению Демида, человек в годах, лет этак под сорок. — Демид нас очень выручил, а ты… Неудобно.

— Ничего, ничего, удобно. А то он на себя внимания не обращает, а вы все, вежливые, делаете вид, будто так и должно быть. Постыдились бы…

— Тут есть что-то от правды, — сказал Данила.

— Всего вам хорошего, — попрощался Демид, — мне время идти, завтра позовите управдома, там еще немало работы. Счастливо вам!

И направился к дверям.

— Подожди, — остановила его Лиля, — тебе заплатили?

— За что? За два поворота ключа?

— Вот ты какой, — пропела Лиля, — теперь ясно, почему ты голодранец. Я эту породу людей уже встречала в жизни.

Хозяин давно мял в руке три рубля, и Демид поспешил выйти из затруднительного положения.

— Я беру натурой, — улыбаясь, сказал он, — ну знаете, помидорами, яйцами, консервами и особенно пирогами!

— Молодец, — рассмеялся и Данила Званцов, — хорошо ответил.

— А это идея, — заявила Лиля. — В какой ты живешь квартире?

Демид назвал.

— Очень хорошо. Если у меня сломается кран, а ты починишь, расплата будет натурой. Ты мне понравился.

Тут длинные, сильные руки Данилы схватили Лилю за плечи, тряхнули.

— Ох, что ты! — взмолилась девушка. — Рукав порвешь.

— Проси прощения, иначе действительно порву, распустила язык…

— Прошу прощения, — покорно сказала Лиля.

— Всего хорошего, — сказал Демид, выходя. Ему в этот момент было очень жалко хозяина, который так и стоял, тиская в кулаке деньги.

— И все-таки я одна сказала тебе правду, — проговорила Лиля вслед Демиду, закрывавшему дверь, и обратилась к Даниле: — Ну-ка, поведай мне, что это за чудо?

— Он не для тебя, Лиля, — сказал Данила Званцов. — Тебе нужен миллионер.

— А может, я из него сделаю миллионера.

В это время Демид спешил домой, и в душе его бушевала буря. Что-то странное, влекущее было в голосе этой красивой девушки, во всяком случае, таким взволнованным он себя еще никогда не чувствовал.

Пришел домой, положил в передней инструменты, шагнул в комнату, тихую, теплую. Вот бедовая девица! Открыл дверцу платяного шкафа — на внутренней ее стороне было зеркало. Взглянул на себя и рассмеялся: точно она сказала, голодранец! Ну ничего, подождите немного, все у нас будет. А пока возьмемся за схему.

Стала бы работать эта, с позволения оказать, электронно-вычислительная машина, или здесь все ошибочно?

По теории должно быть так: щелкнул первым тумблером, поднялась вверх его ручечка, загорелась первая лампочка, около которой написано «1». Щелкнул вторым тумблером, первая лампочка погасла, зато загорелась вторая, рядом с которой написано «2». Все, значит, верно, один плюс один будет два. Третий тумблер прибавляет уже не единицу, а двойку. Значит, должны погаснуть и первая и вторая лампочки и загореться третья, рядом с которой написано «4». Если бы была четвертая лампочка, то возле нее появилась бы «8», и так далее…

Полюбовался на свою схему и пренебрежительно поморщился: ничего не скажешь, в наше время, когда ЭВМ вычисляют траекторию спутников, сталь варят, ставят больным диагнозы, он, видишь ли, нарисовал схему прибора, который может к одному прибавить один, и рад этому, как ребенок. К тому же еще неизвестно, будет ли работать этот прибор. Нужно обязательно посоветоваться с кем-нибудь. Подойти к Семену Александровичу Павлову, проконсультироваться.

Взглянул на подоконник, где лежали книги, взял первый том, развернул. «Фирма Карл Аде в Берлине изготовляет замки, которые можно открыть лишь двумя ключами, хотя вставляются они в одно отверстие…» Здорово придумано, не каждый вор додумается, что в замочную скважину нужно вставить один ключ, повернуть его, вынуть, потом туда же вставить второй, повернуть дважды, и только после этого сейф поддается. А Баритон не только додумался, но и дал описание ключей.

И неожиданно для себя Демид Хорол понял, что знает на память все три книги. Ну, конечно, размеры бородок и выступов на них запомнить невозможно, а вот, например, сейф одного завода от сейфа другого он отличит безошибочно. И год выпуска определит. Совсем недавно случилось: он зашел к домоуправу, ордер оформлять. В кабинете сейф стоял. Демид только взглянул и сразу определил: загорский, выпуска 1956 или 1957 года. И не то чтобы раздумывал над этим или высчитывал, а просто увидел, как вывеску да магазине.

А все-таки любопытно было бы сделать такую машину, просто из интереса.

А зачем? Демид знал ответ на этот вопрос. Пройдет время, он поднаберется опыта, умения, станет наладчиком универсальных электронно-вычислительных машин, а потом их творцом, станет человеком, который с помощью машин сможет решить любую задачу. Не сейфы открывать с их, пусть даже самыми сложными, замками, а создавать системы, которые облегчат труд человеку, выведут шахтера из-под земли, обезопасят труд на вредных производствах, заменят человека всюду, где трудно работать, — вот его мечта!

Должна быть у человека мечта? Безусловно. Так вот, она у него есть, и очень хорошо, что об этом подумалось именно сейчас, когда перешел на новую квартиру, когда началась новая жизнь.

Оглядел свою комнату и улыбнулся. Тахта, шкаф, два кресла. Столик от машинки «Зингер» пришлось переставить на кухню, там у него будет мастерская. А в комнату еще нужно будет приобрести низенький столик и стулья. Чудо, не квартира!

Демид застелил тахту простыней, взбил подушку, разделся, пошел в ванную. Как он еще мало ценит свое жилье! Пусть комната маловата, но ванная большая, просто дворец, с никелированными кранами, причем ни один не подтекает, все великолепно.

Встал под душ, сначала теплый, потом сделал его холодным, чуть ли не ледяным. Вытянулся на пружинном матраце тахты (роскошное у него теперь ложе), накрылся одеялом, и сразу почему-то вспомнилось веселое, самоуверенное лицо Лили, ее многообещающая улыбка, и тут же, вслед за нею, — тоненькая фигурка Ларисы с портфелем, сиротливо стоявшей на другой стороне неширокой, мартовским синим ветром промытой Фабричной улицы. Ну и что в том плохого, если девятнадцатилетнему парню снятся девушки?