Ключ

Глава девятнадцатая

На следующее утро он проснулся до восхода солнца и несколько минут лежал неподвижно, глядя, как медленно и радостно комнату заполняют солнечные лучи. Свет постепенно менялся, становясь ярче, чище, и соответственно поднималось и его настроение, даже воспоминание о вчерашнем свидании с Колобком исчезло, не оставив горького следа. Нет у него больше ни долгов, ни обязанностей ни перед Колобком, ни перед матерью Лили, ни перед самой Лилей…

А что же у него есть?

Во-первых, ВУМ. Во-вторых, университет. В-третьих… Здесь он неожиданно для себя словно споткнулся. Оказалось, что на третьем месте для него — три тома, завещанных Вовгурой. Подожди, подожди, кто тебе сказал, что ты о них должен думать? Никто не говорил, думать над ними ты не обязан, и все-таки не выходит из головы разговор с Баритоном. Все-таки интересно решить эту математическую и техническую задачу, интересно, наконец, создать такую машину. И отсидеть за нее пятнадцать лет в тюрьме?

Нет, он не собирается воровать, не будет делать ключей к сейфам! Все это не для него. А вот попробовать, хватит ли у него знаний математически рассчитать и потом начертить схему такой машины — это его дело.

В-четвертых, не далее как сегодня он снова пойдет в спортзал. Соскучился по Володе Крячко и по Софье Павловне, и вообще по нормальной жизни. Пусть Колобок тетешкает свою сберегательную книжку: он, Демид, так жить не будет.

И вновь неожиданная горечь сжала сердце: нет у него друга и советчика, умерла Ольга Степановна, пусть земля ей будет пухом.

Демид резко поднялся с тахты, взмахнул несколько раз руками, наклонился раз десять, коснувшись пальцами пола. Можно считать, с зарядкой покончено. Оделся, оглядел себя в зеркало. Правду сказала Лиля, голодранец он на вид, только и красы, что буйная темно-золотая шевелюра да синие глаза. Но ведь это девчатам пристало гордиться глазами, а ему, парню, — нет. Правда, если быть до конца откровенным, то взгляд ему нравится — прямой, твердый, и брови, почти сросшиеся на переносье, мужественные, строгие, как у отца на фотографии.

Вот и часы нормальные для дома надо бы купить, с боем! А будильник Альберта Лоботряса — на кухню, там ему и место. Да и столик какой-нибудь не мешало бы заиметь.

Купим часы! И столик купим! Как это хорошо, когда ты никому ничего не должен и можешь теперь распоряжаться и своим временем, и своей судьбой. Его словно на крыльях вынесло из дома, перенесло через улицу. Это не составило никаких физических усилий и, хотя противоречило законам физики, было чистой правдой: видно, не все зависит от законов физики, многое — от настроения.

И вдруг увидел впереди Ларису. Девушка стояла, перекладывая из одной руки в другую тяжелую сетку с продуктами. Улыбчиво щуря пронизанные солнечным светом глаза, спросила:

— Что это ты сверкаешь, как медный таз?

— От счастья!

— А ты знаешь, какое оно?

— Знаю.

— Может, и мне скажешь? — Темные глаза девушки мерцали в чащобе густых ресниц.

— Конечно. Счастье — это возможность заниматься делом, которое тебе по душе.

— Ну, а как быть с работой, которая никому не нравится? Ее на мою долю оставишь или как?

— Нет, ее тоже мне придется делать, — вздохнул Демид. — У кого хватит духа заставить такую хорошенькую девушку заниматься делом, которое ей не нравится!

— Я не люблю, когда надо мной подшучивают, и прошу это запомнить, — веско заметила Лариса. — Комплименты позволительны, когда для этого есть основания, а иначе они походят на насмешку.

— При чем тут комплименты, — горячо отозвался Демид, — когда это чистая правда. Я действительно так думаю.

Взглянул на нее и улыбнулся: никакой особенной красавицы пока из нее не вышло, просто симпатичная, славная девчонка… И вдруг вспомнился тот морозный вечер, когда он оттирал ей замерзшие пальцы. Сам не зная почему, сказал:

— Приходи в гости. Не только тогда, когда тебе будет трудно, а просто так…

— Спасибо, приду.

— Счастливо. Подожди, — вдруг вспомнил Демид, — тут мне на днях один тип настоятельно рекомендовал не морочить тебе голову. Ты не знаешь, каким образом я это делаю?

— Какой тип?

— Геннадий, Тристан… Это твоя компания?

— Моя. С ними интересно. Я о тебе с ними часто говорю…

— О чем именно, если не секрет?

— Что нашел в тебе мой дед? Ты же знаешь, как меня этот вопрос занимает.

— Ты им обо всем рассказала?

— Нет, о книгах не говорила, это не мой секрет. О тебе расспрашивала, понять тебя хотела, вот они и решили, что у нас с тобой… Скажу тебе честно, что для меня будет величайшим разочарованием убедиться, что ты всего-навсего стандартный продукт научно-технической революции, и ничего больше…

— Так оно и есть, — ответил Демид, — а Тристан Квитко не стандартный?

— О, нет… Я, возможно, за него замуж выйду. Правда, с одним условием…

— У вас уже и такие разговоры ведутся?

— Да, так вот: может, и выйду, если он совершит поступок, который будет равен подвигу.

— Ну что ж, договор серьезный. А пока подвиги еще не совершены, приходи ко мне в гости.

— Может, и приду когда-нибудь…

Несколькими минутами позже Демид уже входил в свой девятый цех. Первым ему встретился счастливо улыбающийся Валерий Пальчик.

— Можешь поздравить! Вчера переехали.

— Квартиру получили?

— Маленькую, но отдельную. Рай!

— Поздравляю. Насколько я понимаю, Гане скоро предстоит идти в декретный отпуск?

— Думаю, что именно так и случится, — ответил счастливый Валера.

В тот день все ладилось у Демида: и работа выпала интересная — монтаж пульта управления М-4030. Передняя ее панель — целый щит размером, примерно, в квадратный метр, если не больше, а на нем ряды тумблеров, по двадцать два в каждом, над ними лампочки. Внизу девять черных квадратных кнопок, которые задают режим работы машины. А по углам щита тоже тумблеры и тоже лампочки. Одна из них, в правом углу внизу, особенно зловредная, называется «схемный контроль», красная, как огонек светофора. Когда она горит, это означает, что в машине где-то неполадки. Организм машины настолько сложный и быстродействующий, что человек просто не в состоянии уследить за его работой. Для этого и смонтированы автоматические схемы контроля.

Сейчас перед Демидом всего лишь голый щит, где слесари установили тумблеры, переключатели и лампочки, а на его долю выпало связать все эти элементы заблаговременно приготовленными проводниками в единую систему, словно вдохнуть в металл живую душу.

Машина, о которой мечтал Аполлон Вовгура, пожалуй, имела бы чуть меньший пульт управления, но также обошлась бы без вспомогательной аппаратуры, одним магнитофоном. Высоту выступов на бородке ключа просто можно было бы прочитать на лампочках, смонтированных попарно. Скажем, ни одна не горит — два миллиметра, первая загорелась — четыре, вторая — шесть, обе горят — восемь миллиметров. Конечно, не точно, но если подумать о системе допусков в современных замках, то плюс минус один миллиметр абсолютно приемлемы.

Интересно получается, Демид! Ведь знаешь, что такая машина никому не нужна, и все равно всякий раз, когда думаешь о ней, сердце полнится волнением, как перед путешествием в далекую и неведомую страну. Строить такую машину, конечно, не стоит, а набросать схему можно. Для практики, для того, чтобы доказать себе самому, на что ты способен.

Нужно не спеша разработать математическое обеспечение машины, осмыслить и записать все данные. Язык слов и размеров перевести в двоичный код, понятный машине, а уж потом решить, захочется ему строить такую машину или достаточно будет одной теории. Так он и сделает. Руки орудовали паяльником и пинцетом, а мысль, как загипнотизированная, возвращалась к машине, о которой мечтал дед Ларисы.

Смотри-ка, вот и конец смены. Завтра закончим этот пульт управления. А у его машины пульт управления будет другой. Он установит маленькие тумблеры, они продаются в магазине «Юный техник» по двадцать одной копейке за штуку. Фольговый текстолит для панелей тоже там продается, и выбракованные интегральные схемы он видел… Что же выходит? Признайся сам себе, ты уже думал над тем, где взять детали для своей будущей машины? А там, глядишь, и ключ к сейфу сделать захочется?

Нет, этого не случится. Демид заставил себя забыть о машине Баритона. Самое время было заглянуть в десятый цех, посмотреть самую интересную на свете вещь: как работает комплекс Павлова.

Теперь, когда стало много свободного времени и появилась возможность перейти с заочного на вечернее отделение университета, когда отданы все долги, а на душе так, словно ты на рассвете вышел на берег реки, которая еще парует прозрачным туманом, и бросился с разбега в эту тихую, сонную воду, вынырнул, набрал полную грудь лесного пряного воздуха и, посмотрев в высокое чистое небо, снова нырнул, — теперь обо всем можно мечтать.

Возможно, не совсем такое, но схожее чувство испытывал Демид, когда приходил в десятый цех, шел в дальний угол, где шла сборка машины М-4030, ставил стул к стене и будто смотрел хорошо поставленный спектакль, наблюдая за работой наладчиков.

Поначалу ему казалось, что он понимает решительно все. Через час убеждался, что не понимает ровным счетом ничего. Еще через час снова все представлялось ясным, а потом опять полнейший хаос.

Тогда он решил следить не за работой всей бригады, а за тем, что делает один инженер-наладчик, и сразу начал понимать куда больше. Как прослеживает, проверяет инженер работу каждой электрической цепи машины? Когда подводит осциллограф, размещенный на маленьком столике, и на его экране проверяет наличие или отсутствие напряжения? Как запускает программу теста и приказывает машине проверять саму себя?

Демид так мог сидеть часами. Раньше у него просто не было на это времени, а теперь появилось. Рано или поздно, а он будет работать здесь, в десятом цехе, это его мечта, и она сбудется, а пока нужно вжиться в цех, в работу бригады, больше того, постигнуть логику мысли каждого наладчика. Только не быть назойливым. У ребят и так работы по горло, разрешают смотреть — и на том спасибо.

Потом, когда стрелки на часах, вмонтированных в стену под самым потолком, вытянулись в одну прямую линию, показывая шесть часов, он незаметно вышел, весь еще наполненный напряженным ритмом работы. Шел, не торопясь, будто боялся что-то забыть, что-то упустить, расплескать хотя бы каплю своего настроения.

Он будет приходить сюда каждый день после своей смены и, конечно, многому научится, сроднится с работой бригады, и придет время, когда он станет здесь работать. Наладчики из десятого цеха ВУМа часто идут на повышение, переходят в научно-исследовательские институты, становятся руководителями огромных вычислительных центров. Возможно, когда-нибудь освободится место и для Демида Хорола, и очень хотелось бы оказаться к тому времени не наивным новичком, а опытным рабочим.

Что ж, начинать новую жизнь, так начинать, и начнет он ее с магазина. Демид с удовольствием купил себе спортивный костюм, кеды и подошел к спортивному залу именно в тот момент, когда около подъезда остановилась новенькая синяя машина. За рулем сидел профессор Лубенцов в светлой, в яркую клетку рубашке. Воротник расстегнут, лицо веселое, азартное, сильные руки, поросшие темными волосами, лежат на руле, как железные, лысина блестит, и глаза полны ликования. Но не он удивил Демида: рядом с ним сидела Софья Павловна, радостная, светящаяся улыбкой. Смеется, что-то говорит, прощаясь, кладет свою руку на руку профессора и легко выходит из машины.

«Жигули» сразу рванули с места, а Софья Павловна осталась стоять на тротуаре с приветливо вскинутой рукой.

И Демид решил: молчать он не имеет права. Софью Павловну необходимо предупредить.

Женщина заметила его, все так же улыбаясь, подошла ближе, окинула взглядом его хмурое лицо.

— Что случилось, Демид? Ты чем-то расстроен?

— Со мной ничего не случилось, — тяжело ворочая языком, проговорил Демид, — все в полном порядке.

— Снова на самбо будешь ходить?

— Буду, — с сожалением глядя на Софью, на ее красивое, яркое лицо, сказал Демид.

— Ну тогда идем в зал.

В душе паренька грохотал гром, бушевал ураган. Ему необходимо сейчас, сию минуту сказать Софье Павловне, что и на этот раз судьба сыграла с ней жестокую шутку. А может, лучше поговорить с самим Лубенцовым? У Демида Хорола хватит смелости. Пусть знает, что у Софьи Павловны есть надежные друзья и защитники.

— Привет! — обрадовался Володя Крячко, увидев его в зале. — Я знал, что рано или поздно ты вернешься. Человек, попробовавший вкус самбо, не забудет этого чувства всю жизнь.

— Это не от меня зависело…

— Надеюсь, что не от врача? Пойдем, проверим.

И снова жесткие пальцы хирурга мяли, давили ногу Демида.

— В армию его в таком состоянии могут и не взять. Колено надо разрабатывать, терпеливо и длительно. Нагрузку можно усилить.

— Вот это мы сейчас и проделаем, — обрадовался Володя Крячко и действительно усилил нагрузку, так что о Софье Павловне Демид вспомнил, лишь когда мылся под душем.

— Можно вас на минуточку? — спросил он женщину, когда та вышла из раздевалки.

— Мы долго не виделись, Демид, целую вечность, — весело сказала Софья. — И я рада видеть тебя… Мне там, у входа, показалось, что у тебя что-то случилось.

— Случилось. Ольга Степановна умерла. Помните?

— Конечно. Очень жаль. Какая это страшная неизбежность — смерть.

— Да, вы правы, — сказал Демид. — Посидим немного?

Софья посмотрела в широкое окно вестибюля: у подъезда синих «Жигулей» еще не было.

— Не хотелось бы мне заводить этот разговор, — начал было Демид, опускаясь в кресло, — но и молчать не могу. Не сердитесь на меня, Софья Павловна, может, я бестактно вмешиваюсь не в свое дело, но мне страшно.

— Страшно? — Серые глаза женщины остановились на лице Демида. — За кого?

— За вас. Сегодня вы вышли из машины, за ее рулем сидел человек… И мне стало страшно.

Софья нервно достала сигарету, протянула ее Демиду.

— Спасибо, я не курю. Володя Крячко запретил.

Женщина глубоко затянулась, выдохнула легкое облачко дыма и спросила:

— Откуда ты узнал?

— Рассказал человек, сидевший вместе с ним в тюрьме. Софья Павловна, поймите меня правильно, это не сцена ревности, хотя я, признаюсь, был в вас влюблен, это страх перед человеком, который… Очевидно, в его жизни бывают минуты, когда он не управляет собой, когда чувства становятся не подвластны рассудку… Вы знали об этом?

— Знала.

— И все-таки…

— Если хочешь знать, я рада, что ты начал этот разговор. Я сама все хорошо понимаю. Я часто спрашивала себя: чем привлекал меня к себе Колобок? Ведь чем-то привлекал. Это не была легкая интрижка, как говорили в прошлом столетии. Долго думала и поняла: он меня привлек тобой, преданностью тебе, тем, что не бросил в трудную минуту, хотя мог это легко сделать. Ты когда-то сказал, и эти слова я запомнила: «Он верный». Так вот, это, скорее, относится к Лубенцову, это он верный, но нужно быть и с ним таким же честным человеком, таким же преданным ему, как и он.

— Я его не осуждаю, — глухо сказал Демид. — Я за вас боюсь.

— А я осуждаю, — строго сказала Софья. — Человеческая жизнь слишком большая ценность, чтобы так просто распоряжаться ею. Но я уверена, что у Лубенцова было время понять это. И на всю жизнь сделать выводы… Ко мне поздно пришла эта любовь, но хорошо, что пришла. И не ослепила. Я еще ничего не решила…

— Он хороший, он очень хороший, — горячо проговорил Демид, вспомнив рассказ о Лубенцове Аполлона Вовгуры.

— Вот видишь, то ты меня предостерегаешь, то агитируешь, — засмеялась Софья, — все тут так сложно… Знаешь, когда я вижу, как у него навстречу мне расцветают глаза… Ты помнишь его глаза?

— Помню.

— Где-то здесь, совсем рядом, наше счастье. И очень хотелось бы не ошибиться. Потому что та история действительно страшная…

— Посмотрите, уже стоят «Жигули».

— Да, уже стоят. Ты знаешь, человеческая психика — странная штука, я сейчас вдруг, разговаривая с тобой, все решила.

— Скажите ему об этом. Мне очень хочется, чтобы он был счастлив.

— Говорить я пока ничего не буду, — ответила Софья, загасила недокуренную сигарету о пепельницу и быстро, не прощаясь, вышла из вестибюля. Демид еще успел увидеть, как навстречу ей засветились глаза Лубенцова…

Он продолжал еще сидеть в кресле, глядя в окно, за которым только что стояли синие «Жигули», когда к нему подошел Данила Званцов и сел рядом.

— Ждешь кого?

— Нет, думаю. Послушай, Данила, ты помнишь ту нашу встречу на бульваре Ромена Роллана?

— Еще бы! И поверь мне, драться еще будете. Ты встречаешься с Ларисой?

— Специально — нет. Так, изредка, случайно, на улице. Мы с ней были соседями на Фабричной.

— К слову, вашу Фабричную уже переименовали в улицу имени Аветика Исаакяна.

— Знаю, но для меня она на всю жизнь останется Фабричной.

— Ну и что там, на Фабричной, у вас с ней было?

— Ничего. Детьми мы с ней были!

— Странно. Вроде бы действительно все так, как ты говоришь, — словно стараясь решить какую-то сложную задачу, сказал Данила, — и все-таки чего-то я тут не понимаю. Каждое третье слово этой Лариски о тебе, о том, что ты потенциальный преступник и что тюрьма по тебе плачет. Говорит, в этом нет никакого сомнения…

— Ну хорошо, допустим, я злодей в будущем, но Тристану-то до этого какое дело? Он что, хочет расширить свою адвокатскую практику?

— Он просто не может пережить, когда говорят о ком-то другом. Он умный и, если хочешь знать, по-сумасшедшему влюблен в Лариску.

— Влюблен? Что ты плетешь?..

— Что слышишь. И не плету, а говорю правду. На все готов, чтобы добиться своего, взять ее, покорить, даже, может, жениться на ней. Думаю, если бы она поменьше о тебе говорила, ему бы не так этого хотелось. Понимаешь, гордость мужская. У него репутация человека, перед которым ни одна девушка не устоит.

— И это действительно так?

— В какой-то мере. Он остроумный, щедрый, начитанный, знает много стихов, умеет тронуть нежнейшие струны девичьей души.

— И много у него этих… душ?

— Я не Лепорелло, и счет его донжуанским подвигам не веду, но знаю, что было немало. И что удивительно: казалось бы, девчата, когда он их бросает, должны его ненавидеть. Ничего подобного! И вот — на тебе: появляется этакая Лариса, которая вовсе не вздыхает по Стану, а все время говорит про какого-то Хорола. Есть от чего свихнуться.

— Она же только в десятый класс перешла, ребенок еще.

— Вот здесь ты ошибаешься, — серьезно сказал Данила, — Лариска — все, что хочешь, только не ребенок… Мы мало про нее знаем. Что-то она в себе утаивает. Вдруг начнет мечтать о вещах, нам непонятных. О возможности вдруг стать обладательницей несметных сокровищ… Откуда это у нее?

— От деда. Дед у нее был большой выдумщик.

— Все эти мечты и разговоры связаны с тобой, и только с тобой. Вот Стан и мучается. Он как-то мне сказал, что, как только она закончит школу, женится на ней и такую ей устроит житуху, что ее в дрожь будет бросать от одного имени Демида Хорола.

— Странные вещи, — сказал Демид, — живет себе на свете человек, в данном случае я, работает, учится, смотрит на свет божий и не имеет никакого представления, что вокруг него кипят, можно сказать, испанские страсти.

— Так-то и не знаешь?

— Представь себе. Послушай, а он в своем уме, твой влюбленный Стан?

— Во-первых, он не мой, а во-вторых, он далеко не дурак. Это человек, который привык быть первым… Он просто не может быть на втором плане, не может быть в тени. Любой ценой, но он будет первым, в самом центре событий, внимания, обожания, если на то пошло. Разумеется, не всего Киева, так хоть одного кафе «Элион», но в центре. А Лариску он одолеет, для него сейчас это дело чести. Я так понимаю. Есть такие натуры: для них главное — настоять на своем. Наверное, женится на ней. Другого пути я не вижу.

— А если она не захочет?

— Вряд ли. Когда такие люди, как Стан, предлагают руку и сердце, девчонке трудно устоять.

— Жаль мне Ларису…

— Имей в виду, от жалости до любви один шаг. Во всяком случае, хочу тебе дать добрый совет: поостерегись, рядом со Станом всегда Геннадий…

— Хорошо, поостерегусь, — засмеялся Демид.

Они вышли вместе из спортзала, и снова Демид отметил, как привлекает внимание прохожих ладная атлетическая фигура Званцова, его на удивление пластичные движения.

И сразу предостережения Данилы развеялись, как легкий утренний туман от резкого порыва ветра. Некого ему, Демиду Хоролу, бояться! Он живет и будет жить, как хочет. А вот книги старика Баритона, видно, сильно повлияли на Ларису. А на него не повлияли?

Пришел домой, поужинал, взгляд упал на тахту, где лежал переплетенный в кожу один из томов Вовгуры. Не удивительно, что на Ларису, в сущности, еще глупенькую девчонку, они производят впечатление, есть в них что-то особенное, завораживающее… Вот у нее воображение и разыгралось… Милая, смешная девчонка! В книгах деда все прозаично, всего-навсего описан ключ от сейфа, который в 1954 году выпускал славгородский завод. Хотя… Старался Баритон, старался. Ни одной детали не упустил. Перевести все это на математический язык ему, студенту мехмата, проще пареной репы. Кстати, надо съездить в университет, подать заявление о переводе с заочного на вечернее отделение. Одно дело слушать обзорные лекции Лубенцова во время сессии и совсем другое — прослушать весь его курс. И снова мысли обратились к Софье Павловне, только на этот раз почему-то за нее не было страшно… Посмотри-ка, как тщательно описан ключ от сейфа Фрица Вертгейма! Переведем это на язык цифр, и станет он длинным числом, состоящим только из нулей и единиц. Вполне возможно, машина не только определит размеры, но и спроецирует ключ на экране. А что, не исключено! И опять, зачем понадобился тебе ключ от сейфа старого Вертгейма?

Не ключ был важен Демиду. Был в его интересе к записям Вовгуры один момент: чисто мальчишеское еще удивление перед этим электронным чудом — ЭВМ, вера в ее безграничные возможности, ожидание чего-то необычного. Вполне возможно, машина найдет свой вариант решения, подскажет свой путь — и откроется тайна. Разве это не чудо? Машина — это не мозг человека, но решения ее зачастую могут быть неожиданными. Пиши, пиши, не ленись, места на магнитной ленте хватит.

А вот этот ключ так понравился Вовгуре, что он даже нарисовал его. Какой это номер? Тридцать восьмой…

Демид не заметил, как задремал за книгой, и рисунок ключа словно ожил… Вдруг очнулся. Книга, соскользнув с колен, упала на пол. Что его разбудило? Знакомо и тихо позвал звонок детского телефона. Так по утрам его будила Ольга Степановна… Демид почувствовал, как по телу пробежал озноб.

Телефон позвонил снова, и парень взял трубку.

— Слушаю, — через силу, осипшим вдруг голосом сказал он.

— Демид, иди к нам чай пить, — послышался молодой, хорошо знакомый голос. — Ты что молчишь? Это я — Ганя, не узнал?

Оказывается, как все просто в жизни: нет чудес, есть обыкновенная очередь на получение квартир в райсовете…

— Это я от неожиданности, — наконец справился с собой Демид.

— А для нас не было неожиданностью, ведь мы знали, где ты живешь, — весело щебетала Ганя.

— Почему же не позвали помочь?

— Не нужно было, здесь все оказалось в лучшем виде, ты все организовал. Я знаю. Управдом так и сказала.

— Не совсем так, — возразил Демид, с болью вспоминая свою учительницу. — Просто не хотелось выбрасывать вещи Ольги Степановны, понимаешь, рука не поднялась. А придумала все это Лариса…

— Вот и расскажешь о ней, когда придешь, — уже тоном приказа заявила Ганя. — Мы ждем. А этот телефон — твое лучшее изобретение!

Демид, уже стоя на пороге, оглянулся. Неуютная все-таки у него квартира. Шторы бы, что ли, на окна купить? Впрочем, вряд ли помогут шторы. Хозяйка здесь нужна, хозяйка!