Ключ

Глава двадцать первая

Утром в цехе Павлов спросил:

— Ты, случаем, не заболел? Глаза что-то красные?

— Нет. Матанализ доконал.

— А, старый знакомый. Ничего, не горюй, казак, атаманом будешь, все равно пятерка тебе обеспечена на экзаменах. Меня к начальнику, цеха вызывают на полчаса, потом мы с тобой примемся за будущую машину. Из отдела укомплектования вроде бы передали все, да надо проверить. Вот тебе список агрегатов, тэзов, канальных соединений — одним словом, всего, из чего состоит машина. Проверь, не напутали ли они чего.

— Ясно.

Павлов ушел, а Демид принялся за работу, только забрала она не полчаса, а куда больше, потому что выяснилось, как многого недодали комплектовальщики. Когда он закончил, подоспел уже обеденный перерыв.

Павлов пришел от начальника цеха веселым.

— Хорошо идут у нас дела, и премия приличная будет за январь. Ну, все укомплектовал?

— Все.

— Смотрю я на тебя, Демид, и в голове моей рождаются некоторые идеи относительно твоего ближайшего будущего. Например, мне хочется, чтобы ты сейчас пошел домой, хорошенько выспался, а где-то часов в одиннадцать, в начале третьей смены, появился бы в цехе.

— Зачем?

— Образно выражаясь, для свидания с таинственной незнакомкой.

— Действительно сказано образно. Что-то я не вижу таинственных незнакомок в нашем цехе. Девушки как девушки, я их давно знаю.

— Я имею в виду другую незнакомку, смотри — вот она. — Павлов указал на хорошо отлаженную машину М-4030, стоявшую в центре участка и находящуюся сейчас в работе: она помогала отлаживать другие машины. Ей, например, с помощью соответствующей программы одним нажатием кнопки можно приказать: «Проверь, пожалуйста, точность работы оперативной памяти». И вскоре начинает трещать алфавитно-цифровое печатающее устройство, (АЦПУ), на широкой ленте бумаги крупными буквами написано: «Тест завершен, сбоев 000, ошибок 000, непроверенной информации 000, коррекции 004». И это означает, что оперативная память теперь в норме, а машина сама выдала четыре рекомендации по коррекции работы системы триггеров.

Показывая машину, Семен Александрович Павлов поглядывал на нее так, словно и в самом деле организовывал Демиду любовное свидание.

— Ты только не улыбайся, — сказал он, — у нас с тобой серьезный разговор. Ты уже порядочно работаешь в цехе, к людям и машинам пригляделся, и люди к тебе пригляделись. В электронике ты свой человек, это бесспорно. И машину эту теоретически знаешь, как свои пять пальцев…

— Можете проверить.

— Не сомневаюсь. А теперь я хочу тебе устроить с ней свидание, как говорится, с глазу на глаз. Так, будто ты с девушкой много раз встречался в компании, и вот вы решили встретиться впервые наедине. Ты хочешь сказать ей: «Я люблю тебя». Не новые, но всегда очень важные слова, она тоже хочет их услышать, хочет любить тебя…

— Ну, Семен Александрович, — удивился Демид, — я никогда не думал, что вы можете говорить о машине так поэтично.

— Спроси Валерию Григорьевну, она засвидетельствует, что я не всю свою нежность истратил на машины. Так вот, очень мне хочется, чтобы состоялось это свидание и чтобы вы смогли понять друг друга. Чтобы машина поняла тебя, а ты машину.

— Разве это сложно?

— А разве тебе не приходилось замечать, что при людях ты с девушкой разговариваешь легко и просто, а оставшись наедине, и двух слов связать не можешь?

— Вы правы.

— Разумеется, эта аналогия, прямо скажем, до некоторой степени вольная, — засмеялся Павлов, — но все же не такая далекая, как это может показаться на первый взгляд. Так вот, ночью машина не будет загружена, и тебе никто не помешает. Я хочу, чтобы ты с ее помощью решил одну задачу: число «а» сложи с числом «б» и сумму, если она получится равной числу «в» или будет чуть больше, помести в регистр под номером 400, если меньше, то в регистр под номером 404. Вот и все.

— Семен Александрович, это же пустяки!

— Посмотрим, дело покажет, насколько это просто, особенно если рядом нет опытного товарища и нужно впервые находить общий язык с машиной. Общий взаимопонятный язык людей и машин — одна из коренных проблем кибернетики. А задача эта действительно не сложная, но для человека, впервые оказавшегося наедине с машиной, простых задач не бывает.

— Нет, задача простая, тут и делать-то нечего, — решительно заявил Демид.

— Буду рад услышать то же самое от тебя завтра. А сейчас марш домой, отсыпайся и подумай над программой.

— Хорошо, подумаю, — легко согласился Демид, — тоже мне мировая проблема: сложить два и три.

— Удачи тебе, — пожелал ему вслед Павлов.

Демид зашел в столовую, пообедал и вернулся домой. Теперь воспоминание о Ларисе не вызывало никаких эмоций. Смешная девчонка, которой хочется казаться независимой и главное — взрослой. Разделся, лег и сразу уснул, как засыпают в двадцать лет, — будто отключили сознание.

Проснулся в пять, сначала не понял, почему он спит дома днем, потом вспомнил Павлова и рассмеялся: выходит, и в самом деле его ждет первое свидание. Он лежал, наблюдая, как за окном сгущаются сумерки: сначала небо было светло-голубым, чистым, звонким, затем в него будто брызнули зеленью, и оно нахмурилось, потемнело, стало синим, плотным, похожим на кристалл медного купороса, а потом налилось густой, до черноты, синевой.

И на этой синеве вдруг вспыхнули, словно ярким огнем очерченные цифры: 2+3=5. Всего и дела-то! Но странно: сейчас эта задача почему-то такой простой не казалась и, хотя он в принципе представлял, как можно решить ее на машине, способной вычислить орбиты спутников или энергетические бюджеты целых республик, все-таки абсолютной уверенности в успехе не было. Притом условие задачи осложнялось: если сумма, скажем, больше пяти или равняется точно пяти, то результат должен был идти в одну сторону, если меньше — в другую. Ох, наверное, далеко не так все просто на практике, как представляется мысленно. Все дело здесь в том, что это не простая арифметика, действия осуществляются здесь несколько необычно: единица и единица, именно «и», а не «плюс», равняется тоже единице. Нет в этой двоичной системе никаких цифр, кроме нуля и единицы, кроме ответа «да» или «нет», кроме утверждения «есть» или «нет». И от этого даже действия высшей математики до крайности упрощаются, потому что в данном случае становятся необходимыми только два понятия: нуль и единица. Да, да, теперь они не цифры, а понятия, и потому так сложно от заученной в школе арифметики перейти к работе с двоичной системой.

Ответ машина даст абсолютно точный в обыкновенных числах, но придет она к этому своим логическим путем. И этот путь нужно себе отчетливо представить. Знает он схему машины? Конечно, здесь ему краснеть не придется. Тогда в чем же закавыка? Итак, вперед! И давай проверим, имел ли Павлов основание лукаво улыбаться.

Когда он пришел в цех, там было почти пусто. Вахтерша, взглянув на пропуск, сказала:

— Зачем идешь, там же нет никого?

— Машина есть… — ответил Демид.

Она стояла в дальнем пролете цеха за колоннами, выключенная, темная, молчаливая. И Демид улыбнулся, подумав, что вот назначил он девушке свидание, она ждет от него признания в любви, великих подвигов, а он всего-навсего спросит: «Сколько будет два и три?»

Демид сел за пульт машины, включил освещение и, положив перед собой лист бумаги, авторучку, почувствовал, что волнуется. Вот еще новости! Опомнись! Перед тобой машина, обыкновенная машина, и, если ты не протянешь руку к тумблеру в правой верхней плоскости пульта и не включишь питание, она останется мертвой, не способной ни на какое действие. Все зависит от тебя, от твоего движения, от твоего желания, потому что ты — человек.

Оглядел цех: нигде никого, хотя он ничуть не удивился, если бы вдруг увидел рядом с собой Павлова. Нет, Семен Александрович нарочно оставил его наедине с машиной. Он хочет знать, на что способен Демид.

Что ж, включим питание. Загорелась лампочка, все в порядке. Чтобы почувствовать уверенность, включим все лампочки сразу, проверим, не перегорела ли какая-нибудь. Он хорошо знает, какие провода куда идут, сам их не раз паял.

Щелкнул тумблером — вспыхнули все лампочки на пульте (а их здесь, может, больше сотни), и машина стала праздничной, нарядной, чем-то напомнила убранную новогоднюю елку. Выключил — все стало строгим, темным, только светился огонек, обозначающий питание. Что ж, начнем.

Взял карандаш, написал: «а=2». Нажал на тумблер — сразу зажглась красная лампочка. Правильно — есть двойка.

Потом записал: «б=3». В другом ряду тумблеров нажал на первый и на второй (первый — единица, второй — двойка, вместе составят три), зажглись соответствующие лампочки. Все правильно.

Теперь дадим команду их сложить. Вверху слева включаем нужный тумблер. Команда дана. Теперь нажмем На кнопку «пуск»… На пульте ничего не изменилось. По-прежнему светится двойка и тройка, светится команда «1А», и только. В чем же дело? Может, испортилась машина? Красная лампочка схемного контроля внизу справа не зажглась — все правильно, все работает. И все-таки… Что же случилось?

А произошло то, что ты, Демид Хорол, и в самом деле, как влюбленный на первом свидании, несешь какую-то чепуху, а машина тебя не понимает. Ты не просто набери на пульте двойку, а еще вложи ее в память машины, по точно обозначенному адресу. Запиши ее в память машины, как когда-то вкладывала в твою память твоя первая учительница элементарные знания. Отнесись к машине, как к самому себе, ведь ты хочешь, чтобы она выполнила разумную человеческую работу, вот и веди себя с ней соответствующим образом. Ты же все это хорошо знаешь. Техника мышления человека никому пока точно не известна, а технику «мышления» машины ты знаешь прекрасно, не раз и не два прошелся паяльником по всем ее «мозговым извилинам».

А сейчас почему ничего не получается? Потому что машина еще не знает, не поняла, чего ты от нее хочешь.

Вспомни, что тебе Семен Александрович говорил. Прежде чем включить тумблеры, запиши программу. Пропусти вперед математику, она всегда выручит.

И он стал записывать программу так, как учили в техучилище, и все это время его не покидало чувство благодарности к Павлову, давшему ему возможность проделать все это одному, ночью, когда никто не видит, как он мучается, складывая два и три.

И точно так же, как влюбленный на первом свидании через какое-то время перестает запинаться и, скажем, вспоминает, что на свете существуют стихи, так и Демид стал понемногу успокаиваться, нажимая на тумблеры, начал точно представлять, в какой тэз пойдет ток, какой триггер откроет, а какой закроет, начал понимать язык машины… И понемногу, часам к трем ночи, программа оказалась совершенно ясной, а главное, стало понятным, как машина ее выполняет. Руки освоились, стали будто бы каналами, по которым его команды поступают в машину. Повторил задание раз десять — все верно, все он понял.

А теперь переключим машину с ручного управления на автоматику, положим перфокарты, на которых записана программа (результат работы всей ночи), на устройство ввода и тогда уже нажмем на черную кнопку с надписью «пуск» внизу пульта. Короткой пулеметной очередью отозвался «Консул» — все верно. Пятерка лежит в четырехсотой ячейке оперативной памяти. Теперь с машиной можно делать что угодно — общий язык с ней найден.

Настала минута, когда неизвестно даже, кто кого понял: он машину или машина его. Только горько ошибся, пожалуй, тот, кто подумал бы, что понимание это наступило вдруг за эти несколько часов. К этой минуте Демид шел не только два года своей работы на заводе, но всю жизнь, если иметь в виду его увлечение электроникой. Интересно, именно этого добивался Павлов, когда оставил его на третью смену?

Конечно, сложить два и три просто, но разве не с таких же простых, но осмысленных действий начинаются расчеты траектории полета на Марс или, скажем, модели молекулы белка?

— Подожди, подожди, я еще научусь тебе в любви объясняться, — сказал, обращаясь к машине, Демид и засмеялся…

— Что тебя развеселило? — вдруг послышался рядом голос Павлова. — Выполнил задание?

— Да. Спасибо вам, Семен Александрович.

— За что?

— Вы сами прекрасно знаете, за что.

— Во всяком случае, не стоит благодарности. Долго бился?

— Часов до четырех. А потом все встало на свое место.

— Так и должно было быть. Все, теперь иди домой.

— А вы?

— А мне поработать надо на машине, пока смена не начнется. Есть, понимаешь, в моей старой башке некоторые идеи, нужно их проверить.

— Можно мне посмотреть?

— Нет, — строго ответил Павлов, — во-первых, ты сейчас не поймешь, что я буду делать, а во-вторых, нужно, чтобы мне никто не мешал.

Он уже заложил в аппарат перфоленту с длинной программой. Вот бы узнать, что он надумал, а уж наверняка что-то надумал… Но ослушаться нельзя, и Демид пошел, позволив себе оглянуться лишь на пороге цеха. Павлов сидел, внимательно всматриваясь в строки, которые с пулеметной скоростью вылетали из-под клавишей «Консула», и довольно, словно в такт неслышной музыке, кивал головой. Наверняка все шло так, как он предвидел.