Ключ

Глава шестнадцатая

Теперь он лежал на тахте с учебником, но почему-то не читал, а думал о Лубенцове, о Софье Павловне, о Ларисе, о том, как формулы могут превращаться в образы, и вообще, возможно ли это?

Этого не поймешь, пока не освоишь ту элементарную премудрость, которую до тебя уже постигли миллионы и миллионы студентов. И хоть тебе хочется спать, так что слипаются веки, ты будешь читать и делать выписки до половины второго, когда, наконец, можно позволить себе уснуть, и ты уснешь, как убитый, а в шесть тридцать зазвонит будильник, и ты, не позволив себе полежать и минуты, вскочишь с постели и — прямо под холодный душ (потому что иначе тебе просто не проснуться), и снова начнется день, и красивая работа в цехе, и необходимые Заработки по адресам Гафии Дмитриевны, и еще случайный приработок, когда кто-нибудь попросит отремонтировать приемник, подрегулировать телевизор, и все это для того, чтобы первого ноября состоялась свадьба шляхетного Колобка… И он все выдержит, все сделает, потому что твердо решил всегда держать свое слово.

Первого марта Гафия Дмитриевна снова отдала ему заработанные деньги и сказала:

— По моим подсчетам, у тебя на книжке уже значительно больше тысячи.

— Нет, не значительно, — вздохнул Демид, — а вообще-то, вы почти попали в точку.

— Дом твой стоит?

— А куда он денется?

Лиля выглянула из своей комнаты, окинула его хмурым взглядом.

— Ты что такая сердитая? Случилось что?

— Настроение скверное. Жить красиво хочется, а ты мало работаешь.

— Вот чего не могу тебе обеспечить, того не могу. А работать больше просто не в состоянии, времени в обрез, — засмеялся Демид, он вошел вслед за Лилей в комнату, осторожно присел на краешек кресла, чувствуя, как она следит за каждым его движением: не дай бог испачкает своей спецовкой золотистую обивку или поцарапает полировку. Протянул руку, чтобы коснуться девушки, прижать ее к себе, и неожиданно почувствовал, что совсем не хочет этого. Что за напасть?

— Ты можешь внимательно выслушать меня? — Лиля лукаво улыбнулась, прищурила глаза. — Продается шубка… ничего особенного, дубленка, но канадская. Сделай мне подарок.

— После первого ноября.

— Ну, конечно, тебе и в голову не приходило сделать мне подарок… Что ж, подождем до ноября.

— Лиля, ты же знаешь…

— Знаю, все знаю…

— Вот и хорошо, — снова потянулся к ней и снова почувствовал неискренность в этом движении. Что-то изменилось в нем…

— Видишь, — сказала Лиля, — ты переменился, ты даже любишь меня не так, как прежде. Но мне все равно. Иди!

— Лиля, что с тобой?

— А ты не знаешь? Я ревную. К этой твоей рыжей красотке ревную, что к тебе по вечерам прибегает.

— Какой красотке?

— Ларисе. Скажешь, неправда?

— Она была у меня один раз. И потом, она же ребенок, опомнись!

— Хорош ребенок! Одним словом, знай: если хочешь видеться со мной — чтобы и духа ее не было.

— Ты это напрасно. Мы же друзья детства… По-твоему, я ее должен выгнать?

— Я повторять не люблю. Узнаю, что она была у тебя, — между нами все кончено.

— Как хочешь. Ты же прекрасно знаешь о нашей давней дружбе.

Демид поднялся, внимательно посмотрел на девушку. В его синих глазах под строго сдвинутыми бровями иногда появлялось вот такое характерное выражение — недоумение и осуждение одновременно.

— Ты что же думаешь, я могу встречаться с тобой и одновременно с кем-то еще?..

— Извини.

Лиля неожиданно подумала, но не решилась произнести вслух, что он ни разу не сказал ей «люблю». Подумала без горечи, без обиды, и тут же пришла успокоительная мысль о том, что Демид привязан к ней крепкой веревочкой, которую так просто не оборвешь. Оказывается, этот паренек деньги любит, дом собственный, видите ли, захотел иметь… Смотри ты, как вкалывает! Будто каторжный. И не подумаешь, глядя на него. И потом, что за нужда ей волноваться: замуж за него она ведь не собирается, но и ссориться тоже незачем.

— Странный у нас с тобой разговор, — сказала Лиля, хотела смягчить тон, но не смогла, — а Лариса твоя, дите твое, уже давно не ребенок. С Геннадием-гитаристом гуляет, с Данькой Званцовым водится, с адвокатом Тристаном Квитко крутит, с тобой…

Эффект от этих слов был неожиданным: Демид от души, весело рассмеялся:

— Ежели она со всеми крутит так, как со мной, то она и в самом деле опытная девчонка. Ох, и злая ты, Лилька! Ты же знаешь, что говоришь неправду, а плетешь? Зачем? Что, приятно Ларису грязью вымазать?

— Она этого заслужила!

— Сплетня останется сплетней, и честного человека грязь не коснется. Или ты хотела меня уколоть? Пустой номер. О людях у меня свои представления.

Лиля видела, что так оно и есть: отравленная стрела пронеслась мимо и не задела его сердца. Захотелось тут же сорвать на нем свое зло, вспылить, накричать, но она сдержалась.

— Хорошо, поживем — увидим. И поговорим еще. Я как-нибудь загляну к тебе.

— Буду рад. Только сначала спроси у мамы, она знает, когда я работаю, а когда бываю дома.

— Мама, идите сюда, — позвала девушка, когда за Демидом закрылась дверь. — Посоветоваться надо. Что-то не нравится мне его настроение.

Гафия Дмитриевна вошла, неся невысокую табуретку, села на нее, словно бедная родственница у двери, взглянула на дочь серыми неласковыми глазами, губы по привычке поджала.

— О чем советоваться-то?

— О жизни, мама. Во-первых, надо бы вожжи, на которых вы держите Демида, немного поослабить. А то, не ровен час, ваша покорная лошадка или надорвется, или взбунтуется. И полетят тогда все наши планы вверх тормашками. В электронно-вычислительной технике есть понятие — тайминг. Это точный расчет времени, когда каждый импульс в машине должен приходиться строго на свое место, в свое время. Так и в жизни: если мы что-то планируем, то надо все точно рассчитать и продумать.

— Что-то мудрено говоришь…

— Сейчас все поймете. Когда, по вашим расчетам, у Демида на книжке должна быть полная сумма?

— Если будет работать так, как работает, то где-то в конце декабря, к Новому году.

— Нужно, чтобы все деньги у него были в срок, когда он хочет. Первого ноября. Нужно, чтобы дом он купил.

— Пускай работает больше!

— Не может он больше работать, просто часов в сутках не хватит. Вы ему дайте немного вздохнуть и сделайте так, чтобы вся необходимая сумма была собрана к первому ноября, а там посмотрим, на чье имя будет куплен этот дом. Главное — соблюсти точно назначенное время. Вот это и есть тайминг.

— И что ты о нем заботишься? Замуж, что ли, за него собралась?..

— Скажете такое… Передо мной другой путь открывается… Но дом на всякий случай пусть будет. Как запасная позиция, куда и отступить не страшно.

— Какой же это путь?

— Это, мама, пока секрет. Многие блистательные карьеры были погублены только из-за того, что люди не умели держать язык за зубами.

— В этом ты права. Хорошо, устроим ему тайминг. Небольшой, конечно.

— Вот и прекрасно. Вы у меня умница.

Этот разговор имел свои последствия. Демид вскоре почувствовал, что стал зарабатывать больше.

— Руки мне должен целовать, такие выгодные наряды я тебе даю, — сказала как-то Гафия Дмитриевна.

— Спасибо. Первого ноября обязательно поцелую.

Далеко не все знают, какие перегрузки выдерживает человек, поставивший перед собой цель. Финишный рывок спортсмена, как правило, бывает стремительнее бега на всей дистанции. Но интересно заметить, что человек, привыкший делать одну работу быстро, энергично, уже не может другую исполнять медленно и лениво. Характер сказывается во всем. Заданный ритм определяет всю его деятельность. Демид с равным напряжением работал на заводе, выполнял наряды Гафии Дмитриевны и успевал сдавать зачеты в университете. Выяснилось, что время находится в прямой зависимости от нагрузки. Человек, работающий в полную силу, живет вдвое дольше, чем тот, кто работает вполсилы. Известны примеры, когда короткая, но творчески яркая жизнь оставляла глубокий след в истории человечества. Лермонтов за свою короткую жизнь сделал столько, что и до сих пор невозможно понять, как это ему удалось. Или другой пример — Моцарт. Для того чтобы специалисту просто переписать созданные Моцартом произведения, потребуется куда больше времени, нежели он прожил. Вот какие нагрузки может выдержать человеческий мозг, вот какой запас прочности подарила ему природа!

Конечно, Демид Хорол не Лермонтов, не Моцарт, не Эйнштейн. Жизнь его только начинается, и трудно сейчас сказать, кем он будет в свои зрелые годы. Но то, что работал он в эту весну с нечеловеческим напряжением, можно было отметить без всякого сомнения. А когда человек работает вот так самоотверженно, вдохновенно, то и какую-то, совсем незаметную для него самого, но очевидную для других минуту к нему приходит подлинное мастерство. Вот так возрастали умение и опыт, руки приобретали профессиональный автоматизм, нервы — ощущение точного мастерства, и вдруг всем стало ясно, что Демид Хорол — радиомонтажник пятого, высшего разряда, и не хватает только формальности, чтобы это закрепить. Демид отнесся к этому событию спокойно, для него ничего не изменилось в жизни, и сам он, и его товарищи, и бригадир Валера Пальчик хорошо знали, на что он способен, и повышение отметили приказом, но подарок все-таки приготовили, только, пожалуй, не совсем обычный.

Как всегда, перед праздником Первого мая в ленинской комнате шестого цеха состоялось собрание. Народу пришло — не протолкнуться. Демид с трудом пробрался в угол, устроился на подоконнике. Парторг произнес короткую речь о значении этого пролетарского праздника, потом председатель цехкома профсоюза огласил список передовиков соцсоревнования. Было там и его имя…

А потом поднялся из-за стола начальник цеха.

— Товарищи, я хочу выполнить приятную обязанность: вручить награду, которую с полным правом можно было бы назвать рабочим орденом. Что такое честь рабочего? Это прежде всего качество его работы. В нашем цехе есть человек, чья работа всегда была безупречной. Ни разу техконтроль не возвратил на доводку собранные и отрегулированные им тэзы или панели. Товарищ Хорол, пожалуйста, к столу.

Демид не тронулся с места, будто речь шла не о нем. Он даже оглянулся, глазами отыскивая этого самого Хорола, которого приглашают к столу президиума.

Крепкий кулачок Гани Пальчик больно ткнул его в ребро.

— Ты что, оглох, приди в себя!

И только тогда он поднялся и пошел. Остановился возле стола, посмотрел в зал. Лучше бы ему сквозь землю провалиться.

— Ничего не скажешь, очень интеллектуальное лицо, — это подал голос Альберт Лоботряс, и добродушный смешок пронесся по залу.

— Тише, товарищи, — навел порядок начальник цеха. — Товарищ Хорол, вы работаете в нашем цехе полтора года, начали работать со вторым разрядом, сейчас имеете пятый. И ни одного случая брака! Администрация цеха вручает вам личное клеймо. Это значит, что техконтроль, начиная с сегодняшнего дня, не проверяет вашей работы. Изделия, на которых стоит персональное клеймо Демида Хорола, безупречны. У нас уже больше пятидесяти рабочих удостоены этой чести. Хотите что-нибудь сказать?

— Спасибо, — тихо сказал Демид.

С завода он вышел вместе с Альбертом Лоботрясом.

— Рад? — спросил Альберт.

— Честно говоря, рад, на руках хочется пройтись.

— А это, знаешь, хитрая штука — личное клеймо. Заставляет по десять раз один и тот же тэз перепроверять. Одно дело, когда контролер следит за твоей ошибкой, и совсем иное, когда ты сам за все отвечаешь. И работать без него куда легче…

— У тебя есть такое клеймо?

— Нет. Я и не стараюсь его заслужить. Пусть меня лучше контролер проверяет — спокойнее. А то я однажды видел, как радиомонтажник, обладатель вот такого же личного клейма, разыскивал на складе сданную им продукцию. Показалось ему, что там не все благополучно. А я хочу спать спокойно.

— А я как спал спокойно, так и собираюсь спать, — сказал Демид, — но ты прав, ответственности поприбавится…

— Вот то-то и оно, — многозначительно произнес Альберт, но Демид так был занят своими мыслями, что не заметил за этой многозначительностью обыкновенную зависть.

Рука сама нажала в лифте на кнопку восьмого этажа, где была квартира Ольги Степановны. Позвонил в дверь, звонок тут же отозвался нежной мелодией, и на пороге появилась учительница. Седые, коротко подстриженные, легкие волосы серебристым нимбом отгружали голову, маленькая, сухощавая, но еще энергичная, во рту привычная папироса.

— А у меня праздник, Ольга Степановна!

Вошел и показал круглую коробочку из белого металла, открыл крышечку с ручкой, на оборотной стороне — печать: две буквы и номер.

— Что это такое, объясни.

— Мое персональное клеймо! Это значит, что мне доверяют, что я стал настоящим мастером, и, верите ли, Ольга Степановна, я так рад, будто меня орденом наградили.

Ольга Степановна села в кресло, раскрыла коробочку, долго молча смотрела на печатку, потом перевела взгляд на Демида, и в уголках ее глаз юноша заметил сверкнувшие слезы.

— Это от радости, — улыбнулась учительница. — Не тревожься. Сейчас будем пить кофе. — Минуту помолчала, потом добавила: — Ты почаще мне звони… Худо иногда мне бывает. Нет, нет, ты не пугайся, я еще до ста лет доживу, но сам понимаешь, все-таки страшновато. Я недавно на Байковом кладбище была, просто так, погулять ездила. Сколько там знакомых, друзей, подруг… А я все еще живу.

— Ольга Степановна, почему вы об этом заговорили?

— Сама не знаю. Одним словом, звони мне почаще.

Солнце уже село, и Киев, принаряженный к празднику, светился, переливаясь всеми огнями, оправленный в бирюзу парков, скверов, садов, как девушка в зеленом венке с яркими цветами. Демид представил себе, как завтра пойдет на демонстрацию, пройдет по Крещатику, а вокруг будут полыхать знамена, лозунги и на огромном плакате, который пронесут перед трибунами, будет написано: «ВУМ», и вокруг него будут люди, и они тоже — ВУМ, и машины, которые вычисляют орбиты космических кораблей, и маленькое персональное клеймо, лежавшее у него в кармане, — все это ВУМ, и он уже не может представить себя вне завода. Любимая работа вошла в жизнь, и гордо, радостно стало на сердце. Выходит, он, Демид Хорол, не лишним человеком оказался в этом огромном деле. Захотелось подхватить на руки милую Ольгу Степановну и закружиться с ней в вальсе, мелодия которого звучала в его груди. Но он сдержался: старая учительница разливала кофе, а это для нее было священнодействием.