Ключ

Глава тринадцатая

В центре Киева, можно сказать, в самом его сердце, возвышается огромное квадратное здание с восемью багряно-красными колоннами. Это университет. Покрасили храм науки в такой цвет еще в прошлом столетии, и сколько потом ни старались его перекрасить, из этого ничего не получалось. Пробовали сделать здание желтым или зеленоватым, пробовали превратить в серое, похожее на бетонную глыбу, но успеха не добились. Радостная красная краска проступала неуклонно и наконец победила окончательно, ее подновили, подсветили фасад здания мощными прожекторами, и оказалось, что выглядит это очень красиво.

А мысли Демида Хорола, когда он ясным августовским утром вышел из троллейбуса на бульваре Шевченко и побежал к университету, были далеки от архитектурных примечательностей города. Налетев на какую-то женщину и буркнув «простите», он хотел прошмыгнуть как можно быстрее к дверям, но женщина цепко схватила его за руку и сказала:

— Не спеши, у тебя еще есть время.

— Софья Павловна! А вы как здесь очутились? Тоже поступаете?

— Нет, — засмеялась Софья, — у меня здесь были кое-какие личные дела, а в университет мне поступать поздновато. Как ты живешь?

Она выглядела такой похорошевшей, такой счастливой, что Демид просто диву дался. Что же могло так преобразить женщину?

— Живу великолепно, — ответил юноша, — у меня прекрасная комната в Ленинградском районе, и я приглашаю вас в гости. Специально для вас приготовлю обод.

— Охотно приду.

— Спасибо, буду ждать. Но прежде с меня еще сдерут три шкуры на экзаменах. Математики и физики я не боюсь, а литература — прямо ужас!

— Кто принимает математику? — неожиданно спросила Софья.

— Откуда я знаю? Может, там целая комиссия.

— За твою математику я спокойна. И литературу, надеюсь, сдашь.

— На это вся моя надежда. Ольга Степановна говорит, что за последнее сочинение, написанное для нее, поставила бы тройку.

— Что еще хорошего случилось в твоей жизни?

— Хорошего? А вам откуда известно?

— На лице у тебя написано.

— А вы знаете, Софья Павловна, — вдруг осмелел Демид, — у вас тоже такой вид, будто в вашей жизни случилось что-то очень хорошее.

— Так оно и есть, — просто ответила женщина. — Славный ты парень, Демид, и если встретишь девушку…

— Я уже встретил. Вот поступлю в университет, обживусь немного на новой квартире и женюсь. И, нужно признаться, сделаю это с величайшей радостью.

— Вот как?

— Да, — гордо сказал Демид, — я выгляжу хвастуном?

— Есть немного. Желаю тебе счастья.

Она улыбнулась своей тихой, милой улыбкой и совсем неожиданно сказала:

— Ты знаешь, я чем-то похожа на тебя. Вот обживусь немного, попривыкну, и, может, выйду замуж. Я тоже выгляжу хвастунишкой?

Они оба весело рассмеялись.

— Ни пуха тебе ни пера, — пожелала женщина.

— Как говорится, к черту. Сдам экзамены, зайду к вам в поликлинику.

— Буду рада.

Демид быстро прошел через высокие тяжелые двери, вовсе не думая, что точно так, как он, через них проходили люди, которые потом стали гордостью мировой науки: академиками, основоположниками целых научных школ и направлений. Он не собирался стать знаменитым ученым, ему хотелось познать основу всех основ — математику, понять не в общих чертах, а досконально, как работает ЭВМ, чтобы быть ее хозяином, а не слугой.

По широкой, металлической, кованной причудливыми узорами лестнице поднялся на второй этаж, прошел длинным коридором, повернул направо, мимо парткома и комитета комсомола, потом снова направо и очутился перед деканатом механико-математического факультета.

Среди абитуриентов заочного отделения были почти одни парни. Экзаменационную карточку с фотографией Демид получил еще раньше, сейчас выйдут члены приемной комиссии, объявят, кому куда идти, и все начнется…

Хотя он и уверял себя, что экзамена по математике не боится, все равно где-то под самым сердцем ощущался холодок беспокойства: а вдруг…

Сквозь толпу абитуриентов к деканату прошел высокий худощавый человек. Демиду показалось, будто он где-то встречал его. Возраст его определить было трудно. Если смотреть в глаза — тридцать, не больше, — такие они были светлые, прозрачные, словно удивленные, ждавшие встречи с радостью. Если же взглянуть со спины, видна широкая лысина и исполосованная морщинами шея. Можно дать и шестьдесят, хотя на висках, где остались тщательно подстриженные волосы, седины немного. Одет он в мягкий кожаный коричневый пиджак, воротник голубой рубашки расстегнут.

Прошел в деканат, закрыл за собой дверь, и в толпе абитуриентов кто-то с уважением сказал:

— Лубенцов.

Неожиданно в памяти Демида возникли лихорадочно блестевшие глаза Аполлона Вовгуры и вспомнился рассказ про талантливого профессора. Неужели это тот самый Лубенцов? Быть не может!

А почему не может? С тех пор прошло немало лет. Давно отбыл срок своего наказания молодой Лубенцов. Только как-то странно встретить его здесь, в университете…

— Этот Лубенцов гений, — сказал какой-то паренек, стоявший рядом с Демидом.

— Только ему ходу не дают, — подхватил другой, — если бы все шло нормально, давно бы был академиком…

— От этого у него ума не убавится, — добавил третий парень, — а ходу ему не дают, это точно, в университете он только спецкурс ведет, или экзаменует, или консультирует… А все равно, если какой-нибудь аврал, то к Лубенцову бегут.

— А что же он такое сделал, почему ходу не дают? — спросил Демид.

— Не знаю точно, то ли украл что-то, то ли убил кого-то, одним словом, уголовное дело… Очень давнее.

Демид подумал, что дело это действительно давнее и, наверное, нет уже людей, которые помнили бы, за что был осужден профессор. Но на свете существуют анкеты, они никогда ничего не забывают, даже то, о чем хотелось бы умолчать.

«Не мне судить Лубенцова, он уже получил наказание и осудил себя сам, — вдруг подумал Демид. — Еще неизвестно, как другие повели бы себя на его месте… Вот я, например?..»

Мысль была странной, тревожной, но на нее нужно было ответить. Как поступил бы он, застав Лилю с другим парнем? Так же, как Лубенцов?

Нет! Значит, у профессора Лубенцова не такая была любовь, как у него, Демида, а глубже, трагичнее. Лубенцов, наверное, и в науке такой нее увлекающийся, одержимый, и потому какая разница в том, академик он или нет, ведь обращаются все-таки к нему, когда возникает необходимость в его помощи. Возможно, и не к нему одному, есть выдающиеся математики в Советском Союзе, не один и даже не два, но и его, Лубенцова, не обходят.

Такие мысли совсем неожиданно и не к месту появились в голове Демида, появились тогда, когда им совсем не следовало бы появляться, потому что из дверей деканата вышла девушка-секретарь и объявила, кто в какой аудитории будет держать экзамен по письменной математике. Демиду надлежало идти в двести пятидесятую, расположенную рядом с деканатом. Аудитория небольшая, столы выстроились в несколько рядов, на стене большая черная доска, мел. Вошел молодой ассистент и сказал:

— У кого экзаменационные карточки с четными номерами, прошу сесть по левую сторону, у кого с нечетными — по правую.

После этого подошел к доске, провел мелом жирную вертикальную черту, разделив ее пополам, и стал писать задания. Написал все десять примеров, по пять для каждой группы абитуриентов, обернулся к экзаменующимся:

— Желаю успеха, товарищи, — и сел к столу, уткнув нос в книгу. Демид взглянул искоса на название книги: «Артур Хейли. Аэропорт». Читал он этот роман, понравился…

Что ж, возьмемся за алгебру. Он знает, как найти весьма запутанное решение, когда икс и игрек хитроумно спрятаны за множеством маскирующих их элементов, как все свести к четкой формуле.

Скрипнули двери аудитории. Демид взглянул и обмер: вошел Лубенцов, сел рядом с ассистентом. Тот хотел было спрятать книгу, но профессор взял ее, взглянул молча, кивнул, мол, читал, потом перевел взгляд на абитуриентов. Смотрел он так, словно ему было доподлинно известно, чего каждый из них стоит. Демиду почему-то показалось, что взгляд его выражал желание помочь каждому, и это как-то не вязалось со всем, что он знал о Лубенцове. Юноша даже расстроился. Он ясно видел, что профессор добрый, веселый человек, способный на выдумку, шутку, даже на розыгрыш. Руки у него крупные, сильные. И этими руками он…

Демид сощурился не от страха, а, скорее, от удивления и непонимания того, как совершенно противоречивые качества подчас могут существовать в одном человеке. Взглянул на профессора еще раз с острым интересом. Лубенцов заметил этот взгляд. Встал из-за стола, подошел к Хоролу, посмотрел на решенный пример, улыбнулся и сказал глубоким баритоном:

— Спокойно, спокойно, у вас все идет хорошо.

Взгляд, голос экзаменатора были доброжелательны, полны сочувствия.

— Работайте, работайте, — сказал Лубенцов и отошел.

Что ж, Демид будет работать… Наверное, лет двадцать прошло с того дня, когда директор комиссионного магазина сиганул со второго этажа. Можно представить себе, какое лицо было тогда у Лубенцова. И лысины тогда у него, наверное, не было. Послушай, Демид, о чем ты думаешь во время вступительных экзаменов? Тебе нужно тангенс определить, а не о волосах молодого Лубенцова думать. Силой заставил себя сосредоточиться на задаче. Ничего в ней нет особенно сложного. Как орехи, щелкает примеры. Больше того, вот эту геометрическую задачу он решит и так и этак…

Подошел к столу, протянул исписанные формулами листки, но взял их почему-то не ассистент, а сам Лубенцов. Пробежал глазами, передал ассистенту, потом взглянул на Демида, и в глубине его светло-голубых глаз юноша увидел радость, словно слегка приглушенную страданием.

— Очень хорошо, — сказал профессор, — отношения с математикой у вас добрые. Это приятно. Вы где работаете?

— На ВУМе.

— Еще более приятно. Всего лучшего.

Действительно ли увидел Демид в его глазах отблеск страдания, или сам выдумал? Так бывает, человек видит именно то, что надеется увидеть… Почему это его задевает? Какое ему дело до профессора? Ответить на этот вопрос было трудно, а ниточка отношений между ними все-таки протянулась. Почему? Может, у них родственные характеры?

Вышел, избегая взгляда профессора, и поскорее направился домой. Внизу, в подъезде, на стене подвешены почтовые ящики. В номере сто семнадцатом, как всегда, две газеты: «Молодежь Украины» и «Правда». Кроме того, еще записка. Что за чудо? Он не ждал ни от кого писем. Развернул листок, прочел: «Дорогой, очень прошу, помоги моим друзьям. Зайду завтра вечером. Л.» Дальше были написаны два адреса, совсем рядом живут Лилины друзья. Что ж, он поможет им, конечно. Переоделся; взял инструменты.

Встретили Демида странно: приветливо и одновременно требовательно, словно он не имел права от этой работы отказаться. А может, это только ему показалось? Да, скорее всего так, потому что, когда отлаженный замок исправно щелкнул, закрыв дверь, его искренне благодарили, сказали «спасибо» и попросили и впредь не отказывать в их просьбе, если случится необходимость. В другом доме его встретили как спасителя: кран протекал. Ну, это дело и вовсе пустое, раз, два — и готово. Будьте здоровы, Лилины друзья.

Вернулся домой, поднял трубку детского телефона, нажал кнопку. Ольга Степановна сразу отозвалась:

— Ну, как экзамен?

— Хорошо. Примеры были легкие.

— Поднимайся ко мне. Сочинение по литературе — вот где тебя ждет двойка.

— Бегу, Ольга Степановна.

Зашел в ванную, вымыл руки и задумался. Как-то странно изменились его отношения с жильцами микрорайона. Всегда предлагали ему кто деньги, кто выпивку, а тут никто даже не заикнулся. Странно. А почему странно? Видишь, какой ты, Демид, оказывается, лицемерный. Помогаешь людям, делаешь это от души, а все-таки хочешь, чтобы тебя благодарили. Да нет, просто все узнали, что ты помогаешь бесплатно, вот в чем дело.

— Ну как, понравился тебе Лубенцов? — сразу спросила старуха, как только Демид переступил порог ее квартиры.

— Интересный человек.

— Не просто интересный — гениальный. Ты, когда поступишь, старайся держаться к нему поближе, ни одной лекции не пропускай.

— Для этого надо еще сдать экзамен…

— Сдашь. Садись, будем работать, сегодня диктант…

Через два дня они снова встретились с Лубенцовым.

Устный экзамен по математике он принимал вместе с тем же ассистентом.

Взглянул на Демида, на экзаменационную карту.

— Вы работаете на ВУМе? В каком цехе?

— В шестом.

— Какие тэзы собираете?

— Чаще всего регулирую, а не собираю. У меня четвертый разряд.

— А скажите, пожалуйста, товарищ Хорол, — неожиданно и будто бы не к месту спросил Лубенцов, — вот, например, вам дали смонтировать тэз, часть арифметического устройства, скажем, сумматора. Вы будете монтировать строго по инструкции?

— Конечно. Иначе контроль не примет.

— Это верно. А как работает этот сумматор, вы знаете? Про Булеву алгебру что-нибудь слышали? Про Булевы функции знаете? Или работаете только по инструкции?

Ассистент смотрел на профессора с удивлением: подобные вопросы не входили в программу экзаменов. Может, нужно вмешаться, с этим Лубенцовым никогда не знаешь, в какую историю попадешь. Нельзя же, в самом деле, требовать от абитуриента знания Булевой алгебры. Взглянул встревоженно сначала на Лубенцова, потом на Демида и увидел, что парень почему-то разозлился, тряхнул своей золотисто-медной гривой и спросил:

— А что, разве Булевы функции под силу только профессорам университета?

— Нет, конечно. Но мне хотелось знать, представляете ли вы их себе?

— Представляю.

— И схему какого-нибудь простейшего сумматора можете нарисовать?

— Могу.

— Александр Николаевич, — несмело возразил ассистент, — мне кажется…

— Минуточку, — спокойно перебил его Лубенцов и, обращаясь к Демиду, сказал: — Рисуйте.

Для Демида, который совсем недавно разработал вместе с Павловым сложнейшую схему, это задание было просто детской игрушкой. Нарисовал, показал профессору, тот взглянул, внимательно проверил и сказал:

— Схема производит хорошее впечатление. Будет работать.

— Нет, не будет, — сам пугаясь своей смелости, сказал Демид.

— Почему не будет?

— Вот здесь и здесь недостает двух резисторов.

Лубенцов посмотрел на юношу и вдруг покраснел, а Демид в страхе подался назад. Но профессор неожиданно рассмеялся, весело, от души.

— Александр Николаевич, — снова попробовал вмешаться ассистент, — мне кажется; наш экзамен…

— Проходит в несерьезной обстановке? — закончил его мысль Лубенцов. — Ничего, зато результаты хорошие. Все, молодой человек, можете идти.

— А экзамен?

— Уже сдали. И отлично сдали. Не сердитесь на меня, просто мне хотелось узнать, какие рабочие сейчас работают на ВУМе. Всего вам хорошего, товарищ Хорол.

Демид растерянно посмотрел на экзаменатора, в груди которого все еще клокотал раскатистый смех, пожал плечами и вышел.

— Александр Николаевич, — сказал ассистент, — вы же не знаете человека. А если этот Хорол захочет пожаловаться?..

— Не думаю. — Смех замер в груди Лубенцова. — Он не производит впечатление неграмотного человека, и вообще, получив пятерку, не жалуются.

— Вы думаете поставить ему пятерку?

— Обязательно. Если бы в нашей системе оценок существовали плюсы, я бы прибавил ему еще и плюс. А теперь пригласим следующего, и будем спрашивать его про бином Ньютона и квадратуру круга. Не бойтесь, никаких неприятностей не будет. Лет через десять этот Демид Хорол таких, как я, за пояс заткнет…

Демид вышел из университета взвинченный до крайности. Ничего не скажешь, гениальный профессор, открыл новую систему экзаменов! А если бы он не смог нарисовать схему, тогда что было бы? Двойка? Нет, тогда профессор, наверное, пошел бы по программе десятилетки, успокоил сам себя Демид и неожиданно подумал: «Он меня так экзаменовал, потому что я работаю на ВУМе, а звание рабочего этого завода, хочешь ты того или не хочешь, накладывает дополнительную ответственность… Надо быть образованным… Подумаешь, Булевы функции, великая тайна… Удивил!»

— Демид! — послышалось рядом, и сразу все обиды и беспокойство юноши как рукой сняло: навстречу шла Софья Павловна, не торопясь, будто прогуливаясь. — Ну как твой экзамен?

— Не знаю, что и сказать… Попал к одному гению… К Лубенцову. То ли он действительно чудак, то ли чудит, как и положено гениальному человеку. Удивительные вещи о нем рассказывают…

— Что рассказывают? — Софья насторожилась.

— Да сплетни скорее всего. Просто он очень нестандартный человек. У него в прошлом были большие неприятности, но можно с уверенностью сказать, что они и в будущем у него будут. Спокойно счастливыми бывают только посредственности.

— Вот уж что правда, то правда, — грустно согласилась женщина, крепко пожала ему руку и пошла к университету. Только теперь походка ее стала энергичной, стремительной, похоже было, что Софья Павловна хотела наверстать упущенное в разговоре с ним время.

Юноша поспешил к троллейбусной остановке, раздумывая о Софье Павловне. Очень она изменилась за последнее время. В спортивном зале — решительная, самоуверенная, веселая, сейчас — какая-то грустная и счастливая одновременно, как влюбленная девчонка.

Скоро вечер опустится на Киев, какие еще он принесет неожиданности? В почтовом ящике газеты и записка, уже привычная: «Помоги моим друзьям», дальше — адреса и внизу приписка: «Вечером приду. Л.».

Сердце радостно забилось, когда прочитал эту приписку; как это славно, что на свете существуют такие хорошие, открытые, простые девчата, как Лиля. И женой она будет хорошей, вот только нужно немного стать на ноги, обзавестись хозяйством, а то что за жених, у которого даже брюк приличных нет?

Пришел домой, сразу же взялся за трубочку телефона.

— Ольга Степановна, как вы там? Какой-то был странный экзамен… Помните Лубенцова?

— Рассказывай.

И он рассказал все подробно, ничего не забыв, даже коридорные слухи. Некогда старая учительница поздравила, его с успешно сданным экзаменом по математике и пригласила вечером заняться диктантом, он отказался:

— Сегодня не могу, много работы.

— Какой работы?

— Слесарной. Людям помочь надо.

— Понимаю, надо… Да, пожалуй, еще один диктант или сочинение ничего не изменят и не решат. Что знаешь, то знаешь. Все будет хорошо, не забывай меня.

И снова краны, замки… Ох, и здорово научился ремонтировать их Демид! И что приятно: благодарят, а о деньгах — ни слова. Видно, твердую репутацию он себе заработал. Что ж, тем лучше.

Лиля прибежала где-то около девяти, веселая, красивая, желанная.

— Как твой экзамен?

— Нормально.

— Я так и знала. Завтра воскресенье, у меня к тебе просьба…

— Опять краны, батареи?

— А разве плохо — людям делать добро? Вечером мы с тобой сходим в кино, погуляем. Одеть бы тебя попригляднее, но ничего: волосы твои все спасают. До чего же красивый цвет, вот бы мне такой! Все-таки нет правды на земле. Мне нужно — бог не дал, тебя наградил, а ты и внимания не обращаешь. Ну ничего, парик себе куплю. Говорят, когда-то во Франции сама королева парики носила.

Поцеловала Демида, прижалась к нему всем телом и исчезла, словно ее и не было, остался только запах духов да отзвук звонкого милого голоса. Что она нашла в нем, Демиде? Волосы? Смешно…

Утром, как всегда в семь, позвонил Ольге Степановне.

— Доброе утро!

— Доброе! Ну как поживает наша литература?

— Все будет отлично, моя дорогая учительница!

Вечером они с Лилей, перед кино, прошлись по бульвару. На лице Лили — гордое презрение ко всем, кто осмелится подумать о них худо. «Он, конечно, одет еще простовато, но зато красив и мне нравится», — казалось, говорили ее глаза.

Величав и прекрасен бульвар Ромена Роллана ранним вечером. Где-то далеко, за многочисленными домами Борщаговки, садится солнце, и все пространство между ними, и широкая лента бульвара залиты ласковым золотистым светом.

Если вот так гулять по бульвару, то обязательно встретишь людей, которых вовсе не ожидал встретить. Например, Ларису Вовгуру. Идет легко и грациозно, как балерина, весело и задорно поглядывая на встречных. В руке сетка с пакетами молока и консервными банками, видно, была в гастрономе. Взглянула мельком на Демида и Лилю и не узнала, взгляд равнодушно скользнул мимо, лишь чуть-чуть дрогнули ресницы, и, наверное, не остановилась бы, если бы Демид не окликнул:

— Лариска, ты что, зазналась?

— Ах, это ты? — удивилась она. — Извини, я спешила.

— Познакомься, это Лиля, работает на нашем заводе.

Девушки поздоровались.

— Ну, как вы поживаете? — спросил Демид.

— Можно подумать, что ты не знаешь, как мы живем, — не глядя на Лилю, ответила Лариса. — Все по-старому. Что было на Фабричной улице, то и здесь — одинаково. Экзамены сдаешь?

— Сдаю.

Она будто совсем не замечала присутствия Лили, обращалась только к Демиду, и игра эта была такой детской, что Лиля рассмеялась и спросила:

— Ты в какой класс перешла? В седьмой?

— В шестой, — ответила Лариса и добавила: — Простите, мне некогда, мама ждет. До свидания.

Кивнула головой и ушла.

— Хорошая девушка, — заметила Лиля.

— Мы соседями были на Фабричной.

— Ты с ней там, на Фабричной, целовался?

— Ты что, в своем уме? Она же совсем ребенок!

Они пошли в кинотеатр «Лейпциг», на площадь, где пересекается проспект Космонавта Комарова с улицей Гната Юры. Там недавно закончили строить подземно-надземный трехэтажный переход, где никто друг другу не мешает: ни машины трамваю, ни трамвай пешеходам. Демид всегда любовался этим чудесным сооружением, характерным для нового Киева, столь не похожим на тесный центр столицы, любовался с восхищением. Для него это был будто наглядный пример, как может воплотиться в сталь и бетон богатая фантазия архитектора. Но на этот раз такое чувство не возникло, а даже наоборот — почему-то вспомнилось, как однажды зимней ночью к нему пришла озябшая Лариса и он оттирал ей пальцы на ноге, прихваченные лютым морозом…

— Эта Лариса произвела на тебя глубокое впечатление, — посмеиваясь, сказала Лиля. — Ты молчишь вот уже целых десять минут.

— Твоя правда, она хорошая девушка и очень несчастная.

— Возможно, она и хорошая, а вот несчастная ли — не думаю. Я ее недавно видела около кафе «Элион» в одной недурственной компании.

— Компании? Какой?

— Как тебе сказать… Опытной компании. Эта компания, если схватит — не выпустит.

— А ты откуда знаешь?

— Бывала в ней, правда, не школьницей. Ну да ладно, вряд ли стоит твоя Лариса, чтобы о ней так много говорили. Идем, скоро сеанс начнется.

Через два дня Демид написал сочинение по литературе, допустив одну орфографическую ошибку и пропустив три запятые. Он стал студентом заочного отделения мехмата. Вернувшись домой, после того как нашел свою фамилию в списках зачисленных студентов, он заглянул к Ольге Степановне и, поздоровавшись, упал в кресло.

— Смешно, — сказал он, — мечты, которые сбываются, перестают быть мечтами и оборачиваются обыкновенной работой. Мечтал я — не передать как — об университете, а поступил — и вместо радости вижу перед собой целую махину работы, шесть лет каторжного труда. Ольга Степановна, а не проще бы было собирать тэзы в шестом цехе и не засорять себе голову всякими мечтами? Получить пятый разряд, хорошо зарабатывать, жениться на хорошенькой девушке, славного мальчонку, смешного и замурзанного, сыном назвать…

— Конечно, проще, — ответила учительница.

— Так зачем же я стараюсь?

— Самолюбие не позволяет. Хочешь быть современным рабочим. По всем статьям.

— Это что, плохо — самолюбие?

— Плохо — себялюбие, а самолюбие — понятие сложное. Иногда, конечно, плохо, а иногда благодаря этой огромной движущей силе делают великие открытия, пишут прекрасные стихи.

— Ну, к таким высотам я не рвусь.

— Может, и не рвешься, но быть в последних тоже не согласишься.

— Ну, и как вы думаете, хорошо это или нет?

— Трудно сказать. Ясно одно: сложно.