Ключ

Глава одиннадцатая

Завод, в который Демид безоглядно влюбился, не был образцовым с точки зрения организации производства. В первую декаду месяца, как правило, никто не спешил: завод-смежник еще не доставил агрегаты. Зато во вторую, а особенно в третью декаду завод гудел, как растревоженный улей, работал в две, а иногда и в три смены. С этой штурмовщиной, конечно, боролись, но до победы пока было далеко.

В эти штурмовые дни Демиду особенно нравилось пройтись по заводским цехам, расположенным на трех этажах огромного корпуса.

Наиболее интересно в девятом. Около больших рам сидят молодые женщины в белых халатах, королевы генерального монтажа, волшебницы наивысшей квалификации. Халаты у них накрахмалены и отглажены, без единой морщинки, словно не на работу собрались, а на праздник. В одной руке прибор для закрутки (здесь провода уже не паяют, а вяжут на четырехгранных стерженьках, так надежнее), в другой пинцет. Перед глазами карта соединений, а на панели или на раме, в которую вставляются несколько панелей, такой хаос проводов, что горемычный гоголевский черт, если бы сюда попал, наверняка сломал бы себе голову. Но хаос этот мнимый. Все здесь подчинено точной, заранее разработанной и расписанной системе, и девушки чувствуют себя в этой умопомрачительной сложности прекрасно, даже находят время перекинуться с подругами новостями.

Но пусть не говорят, что на ВУМе механическая, бездумная работа, будто там все расписано, все указано, только нажимай кнопки. Действительно, все расписано, организовано, скоординировано, но попробуй не думать, не понимать того, что делаешь. Контрольный стенд не пропустит ошибки. «Консул» — автоматическая пишущая машинка — такое выдаст, что глаза на лоб полезут. А так берет королева монтажа свою смонтированную панель, подходит к контролеру, ставит ее на стенд, и бежит перфорированная лента программы контроля. Молчит «Консул», — значит, нет ошибок. Вот тебе и бездумная работа! Вот что значит подлинное мастерство. Начинает стучать машинка, но девушка не беспокоится, на строчке написано: «тест завершен, циклов 00001, перебоев 00000, ошибок 00000…»

И всегда, наблюдая за этой работой, Демид мысленно будто примерял ее к себе. Сможет ли он так работать? Сейчас это стало делом его чести. Делом чести? Где-то он недавно слышал нечто подобное. Кажется, Колобок произнес, рассказывая о своей «фрейлине»: «Это дело моей чести…» Честь чести рознь. У него, Демида, представления о ней такие: хочет выпускать свои тэзы точно в срок и в границах допусков. Собственно говоря, больше от него никто ничего не требует. Он знает, что генератор тактовых импульсов должен давать их четыре миллиона в секунду плюс-минус одна тысяча. А у него генератор будет давать четыре миллиона тактов плюс-минус пятьсот, а то и четыреста. Чем ближе эта цифра к четырем миллионам, тем лучше будет работать машина. Вот в этом-то состоит рабочая честь. Не должно быть случая, чтобы контролер вернул его работу на доводку. Пусть квалификация у него пока еще не очень высокая, но то, что он делает, будет сделано безупречно.

Однажды подошел к его столику Альберт Лоботряс, посмотрел, как работает Демид, и сказал:

— Что ты с этим тэзом голову себе морочишь? Ведь все точно.

— Нет, не все.

Частотомер показывал четыре миллиона шестьсот тактов в секунду.

Снял конденсатор, подобрал другой, чуть побольше, теперь прибор показывал четыре миллиона двести пятьдесят импульсов в секунду.

— Вот сейчас все.

— Ты подумал о том, что за это время мог бы отрегулировать не один, а два тэза?

— Подумал. Но я хочу, чтобы мою работу мне не возвращали на доводку.

— А о том, что работая вот так, ты меньше заработаешь?

— Тоже думал. Значит, нужно научиться работать так, чтобы и точно все было и заработки шли нормальные. План я, между прочим, выполняю.

— Зачем тебе это?

— Я уже говорил: не хочу, чтобы мой тэз возвращался на доводку. У нас цех коммунистического труда, и мне стыдно переделывать свою работу.

— Вон ты какой, — внимательно посмотрел на Демида товарищ, и в этом взгляде было все: и удивление, и насмешка, и уважение.

Альберт отошел. Демид снова принялся регулировать генератор.

Этот разговор слышал Валера Пальчик и тоже не сказал ни слова.

В тот день Демид вышел с завода не поздно, где-то часу в пятом. Скоро вступительные экзамены в университет. «В каждой науке есть столько науки, сколько в ней есть математики», — кажется, это сказал Кант.

Перекусил в кафе: сосиски с картофелем и чай, — пришел домой, взглянул на свою комнату. Конечно, понемногу она обживается, над тахтой висит репродукция — белые яхты в море, напротив портрет отца, да и на кухне появились стол и табуретки. И все равно каждому, кто сюда войдет, ясно, что живет здесь неприкаянный холостяк.

Сел в кресло, взял учебник по тригонометрии и только начал читать, как в дверь позвонили. На пороге стояла незнакомая женщина: лицо, наверное, когда-то было красивым, а сейчас увяло, поблекло, словно выцвело. Взгляд встревоженный — и неудобно ей, видно, беспокоить Демида, и не может иначе.

— Простите, пожалуйста, — сказала женщина, запинаясь, — вы товарищ Хорол?

— Да. Проходите, прошу вас.

— Извините, ради бога, но у нас воду прорвало…

— Вы из нашего дома?

— Нет, не из вашего, неподалеку отсюда, мы только что переехали…

Голос такой испуганный, будто она боится всего на свете. А чего бояться?

— Простите… Я понимаю, что отрываю вас, но мы заплатим…

— Не говорите глупостей! — вдруг резко сказал Демид и оттого смутился, покраснел. — Подождите, я сейчас переоденусь.

Они спустились на лифте, вошли в новый дом, возвышавшийся в самом конце проспекта Космонавта Комарова. О, какая приятная неожиданность: лифты в новом доме уже работают. Прекрасно, скоро строители будут сдавать дома в полной готовности. Как же они сантехнику-то прозевали?

— На девятый этаж, пожалуйста, — пояснила женщина. — Я бы вас не беспокоила, но наш управдом уехала в райсовет, а слесарь занят…

— Не беда, — сказал Демид, выходя из лифта, и чуть было не упал, споткнувшись о железный порожек: прямо перед ним стояла Лариса.

— Ты? — удивленно воскликнула девушка. — Мама, как тебе…

— А что делать? Пусть лучше заливает?

— Хорошо. Проходи, Демид, — сказала Лариса и, закрыв дверь, ведущую в комнаты, прислонилась к ней спиной. — Здравствуй.

Юноша окинул ее внимательным взглядом: подросла, но такая же тоненькая, кажется, дунь ветерок посильнее — и переломится. Правда, появилась в фигурке девушки округлость, женственность, и это обстоятельство, видимо, смущало ее. Да, время бежит, вот уже и Лариса переходит в девятый класс.

— Что тут у вас случилось? — подчеркнуто по-деловому спросил Демид.

— Труба течет. Тазик подставляем, чтобы к соседям не протекло, а она набегает и набегает… Всю ночь с Ларисой не спали. Слесаря вызывали, да разве его дозовешься… Помогите, пожалуйста…

— Сейчас сделаем. — Взял свои инструменты, быстро перекрыл воду (системы эти во всех домах стандартные), потом осторожно развинтил трубу, уплотнил соединения, снова свинтил…

— Готово.

— Спасибо вам. — Женщина протянула пятерку. Видно, подорожала его работа, раньше трояк совали.

— Не надо. Я не возьму.

Он повернулся к выходу, но в этот момент дверь, ведущая в комнаты, распахнулась настежь, и здоровый, значительно выше Демида, мужчина, с плечами как у грузчика, вырос на пороге. Вытаращенные мутные глаза с кровавыми прожилками, не мигая, уставились на Демида. Тяжелые, сплошь заросшие густыми волосами руки безвольно свисали, как мокрые тряпки. Лицо, опухшее, иссеченное морщинами, было сине-багрового цвета. Прихожая сразу наполнилась тяжелым запахом перегара.

— Павел, ради бога, иди в комнату, — попросила женщина.

— Кто денег не берет за работу? — загремел Павел Вовгура. — Ишь какой аристократ нашелся! Брезгуешь нашими рабочими рублями?

— Нет, не брезгую, просто не беру.

— Ну, а выпить со мной стопочку согласишься или тоже нос воротишь?

— Я вообще не пью, и вам не советую.

— Ты мне советуешь? Кто ты такой, чтобы Павлу Вовгуре советовать? Мозгляк сыскался. Да я тебя одним пальцем с землей сравняю, мокрого места не останется… — И он размахнулся для удара.

Целая зима прошла с того времени, когда Демид впервые пришел в спортивный зал и попробовал ударить Володю Крячко. За это время, конечно, классным самбистом он не стал, но уклониться от пьяного удара было нетрудно. Он своевременно, еще тогда, когда Вовгура замахнулся, сделал шаг назад, весь секрет состоял в том, что сделал он этот шаг именно так, как учил Володя Крячко, — ловко угадав момент. Кулак Павла Вовгуры, которым, казалось, можно было свалить быка, прошел где-то совсем рядом с грудью Демида, а сам хозяин, вложивший всю силу в этот удар, потерял равновесие и рухнул на пол.

— Папа! — бросилась к отцу Лариса.

— Я его мигом… — попробовал подняться Вовгура и снова упал.

— Всего доброго, — сказал Демид и вышел, чувствуя жгучую боль в сердце. Ему было жаль и Ларису, и ее мать, и даже пьяного Вовгуру. Ну что тому нужно? Такая славная у него жена, такая дочка, а напивается как свинья… Болезнь? Тогда лечись!

Демид, забыв о лифте, быстро шагал вниз по лестнице и удивился, увидев перед собой Ларису (она, видимо, спустилась в лифте). Девушка стояла строгая, независимая, решительная, с гордо поднятой головой.

— Ну, доволен? — вызывающе сказала она.

— Чем?

— А как же, показал все свои лучшие качества: исправил водопровод, не взял денег, побил пьяного…

— Неправда, я его и пальцем не тронул. А он меня мог бы здорово покалечить. Он сильный и на много превосходит меня в весе, килограммов на сорок, не меньше. Если бы задел, действительно, от меня осталось бы мокрое место.

— Имеешь еще одну причину для радости, и тут ты прав… А может, я его, своего отца, люблю больше всех на свете, и он, когда трезвый, пушинки с меня сдувает.

— И часто бывает трезвым?

— Часто. Запои у него раз в месяц, а то и реже. А смотри, как он меня с мамой любит, как одевает, как заботится о нас. Взгляни, какие он мне вчера туфли подарил.

— Хорошие туфли, — сказал Демид.

Туфли и в самом деле были чудесные, легкие, белые, на высоком изящном каблуке.

— А ты зазнался, подумаешь, знаменитый самбист…

— Знаменитого самбиста из меня не выйдет, — сказал Демид, — колено не позволяет. А ты, собственно говоря, откуда знаешь о моем увлечении самбо?

— Сорока на хвосте принесла. У меня к тебе просьба: если мама позовет зачем-нибудь, не приходи больше к нам…

— Хорошо, не приду.

Все, стук-стук-стук легонькими каблучками по бетонным плитам — и исчезла Лариса. Демид немного постоял, раздумывая, почему она не хочет его видеть.

Медленно пошел, неся в руке чемоданчик с инструментами, дотащился до угла, взглянул — улица Тулуза. Здесь же Павлов живет! Вот с кем поговорить, душу отвести, да и посоветоваться надо — схема-то в кармане лежит.

На третий этаж, где была квартира Павловых, он махнул одним духом, нажал кнопку, за дверью мелодично прозвучала музыкальная фраза. «Обязательно нужно и себе такой звонок поставить, красиво звучит», — мелькнула мысль.

Валерия Григорьевна обрадовалась Демиду, как родному.

— Кого это так ласково встречают? — спросил, выходя в коридор, Павлов. — О-о! Проходи, гостем будешь. Мы всегда рады тебе!

— Можно подумать, что давно не виделись, — засмеялся юноша. — Семен Александрович, почему вы в наш шестой цех частенько заглядываете? — спросил он, пройдя в комнату и уютно усевшись в кресло напротив хозяина.

— Ну а как же иначе? Нельзя замыкаться в своем десятом — туда зайдешь, там поглядишь, может, ума-разума и прибавится.

— А мне разведка донесла, будто вы интересовались, как я работаю.

— Славно, когда работает разведка. Сейчас ужинать будем.

— Спасибо, я по пути зашел, видите, в рабочей робе.

— Снова кому-нибудь краны ремонтировал?

— А что поделаешь? Не откажешь, если людей вода заливает.

— И то правда. Ничего, рабочая роба не укор. Иди, мой руки.

Демида охватило радостное ощущение встречи с близкими людьми, блаженное сознание, что тебе рады. Словно родных нашел.

— А я собиралась к тебе, хотелось взглянуть, как ты обжился на новом месте, — говорила Валерия Григорьевна, — да все времени не выберу.

— Это уж точно, — согласился Демид, — дни летят, просто оглянуться не успеваешь. Утром — на работу, с работы — домой, там всегда кто-нибудь просит помочь, потом в учебники надо заглянуть, ведь скоро экзамены, посмотришь на часы — уже последние известия — десять тридцать, пора спать. Вторник и пятница — спортзал, ну где время взять?

— В университет пойдешь или в политехнический?

— В университет, на мехмат.

Снова вмешалась в разговор Валерия Григорьевна:

— Просто стыдно, что до сих пор не выбралась к тебе. Ну, как ты, устроился?

— Да вроде все нормально, — отозвался Демид. — Некоторые вещи от Ольги Степановны перекочевали ко мне — кресла, тахта и шкаф. Чисто, пыль вытираю, и паркет блестит. Но если правду сказать, как-то неуютно. Пустая она, моя квартира.

— Ольга Степановна как поживает?

— Хорошо, купили мы с ней детские телефоны, прекрасные аппаратики, работают на плоских батарейках от карманного фонарика. Теперь у нас прямая связь — нажмет она на кнопку, у меня звонок: «Здравия желаю, Ольга Степановна»!

— Здорово придумал. А с нами нельзя такую связь установить?

— Нет, детские телефоны работают на сто метров.

— Прошу к столу, — ласково пригласила Валерия Григорьевна. — Соловья баснями не кормят.

Была она такая веселая и приветливая, так искренне рада встрече с Демидом, что юноша совершенно неожиданно сказал:

— Валерия Григорьевна, оказывается, я вас очень люблю. Вот давно не видел и не думал об этом, а увидел — и понял: люблю вас так, что прямо сердце заходится…

— Вот и прекрасно, — засмеялась Валерия Григорьевна.

— Я тебе дам «люблю», — нарочито сердитым голосом вмешался Павлов. — Найди себе девушку и люби на здоровье.

— Может, когда-нибудь и найду, а любить буду того, кого хочу. Разве можно запретить любить? — Демид посмотрел Павлову в глаза. — Живому человеку всегда нужно кого-нибудь любить.

— Ты прав, — сказал Павлов. — Любить надо обязательно. Есть люди, которые думают, будто можно прожить, только ненавидя зло и борясь с ним, а оказывается, одной ненависти мало, обязательно нужно еще и любить. Но над всем этим у тебя еще будет время поразмыслить. А пока расскажи лучше, как живешь? Обед сам варишь?

— Нет, перешел на общественное питание, но ужин готовлю сам.

— Тогда ешь. Смотри, какие карпы. Язык проглотишь.

Небольшие, сухо поджаренные по краям и сочные в середине карпы, действительно, прямо таяли во рту. После ужина Демид достал из кармана листок со схемой, протянул Павлову и спросил:

— Семен Александрович, посмотрите, будет работать?

Павлов взял лист бумаги, сложенный вчетверо, развернул, минут пять смотрел, потом перевел глаза на Демида и опять на схему.

— Конечно, будет, что ж тут сложного? Я бы, правда, вот здесь и здесь еще два резистора поставил по триста тридцать омов, эти диоды будут надежно работать. Но можно и так, схема верная, хотя и примитивно простая. Зачем она тебе? Ведь всю эту схему из четырех-пяти интегральных микросхем можно собрать за час.

— Можно, конечно. Черненький прямоугольник — кусочек пластмассы, четырнадцать контактов, а что в них происходит, никто не знает.

— Как это не знает? — засмеялся Павлов, — все известно. Какая же тут тайна?

— А я хочу до этой тайны своим умом дойти, сам все сделать, — ответил Демид. — Мечта у меня: хочу быть наладчиком электронно-вычислительных машин, но таким наладчиком, который знал бы о машине действительно все. Я поначалу эту схему, каждый ее диод, каждый резистор подержу в своих руках, на место поставлю, припаяю, потом соберу более сложную схему, а уже потом, когда в пальцах появится ощущение точности, примусь за что-нибудь настоящее.

— Как ты сказал? — заинтересовался Павлов, — Ощущение в пальцах?

— Да. Вот мы тэзы собираем. Они разные. Одни просты и понятны, другие — не очень. Когда я, например, таймер-календарь регулирую или собираю автомат пультовых режимов, то у меня всегда есть это ощущение, а на других тэзах его еще нет. Я к действующей вычислительной машине пока не подходил и прежде хочу понять, что в ней происходит.

— Несчастная будет твоя жена, — Валерия Григорьевна подошла к Демиду, провела рукой по его густым волосам. — Один такой одержимый уже есть, двадцать лет с ним мучаюсь.

— Ты от этих мучений только хорошеешь, так что молодые люди тебе в любви объясняются, — засмеялся Павлов и, увидев, как порозовело от удовольствия лицо жены, обратился к Демиду: — В третьем корпусе общежития на седьмом этаже помещается радиоклуб. Там есть и осциллограф и измерительные приборы. Всегда можно проконсультироваться с ребятами, они там, по-моему, днюют и ночуют. Там же найдешь и «собачники», которые тебе очень пригодятся. Знаешь, что такое «собачник»?

— Нет.

— Панели, на которых вот такие же ребята, как ты, собирали свои схемы. А почему их прозвали «собачниками» — уму непостижимо. Обычно бывает так: придумает паренек схему, купит диоды, резисторы, транзисторы, одним словом, работает как одержимый. Собирает он свою схему, а после того, как удостоверится, что она работает, утрачивает к ней интерес.

— Между прочим, типичная эгоистическая психология мужчины, — сказала Валерия Григорьевна, — своего добился и забыл.

— Не совсем так, — продолжал Павлов, — не в забывчивости дело. В другом: решил задачу, сделал выводы и штурмуй новую высоту. Как правило, эти старые «собачники» выбрасывают в корзины, ни у кого нет охоты их разбирать. Так что в радиоклубе за двадцать минут, взяв в руки паяльник, ты сможешь выбрать себе и диоды и резисторы, а к ним еще и панель. Вот и монтируй свой «собачник».

— «Собачник», — обиделся Демид. — Это будет настоящий сумматор.

— Что ж, ты прав — примитивный, но сумматор. И чем больше ты их сделаешь, тем лучше будешь знать машину, ее ритм, настроение. Я их сделал сотни. И совет мой такой, — сказал Павлов, — найди председателя радиоклуба, он инженер лаборатории стендов, наверняка поможет. Хороший парень, ему будет приятно, что клуб пользуется авторитетом.

— Так я и сделаю. Спасибо за совет, — поблагодарил, вставая, Демид. — Спасибо и вам, милая Валерия Григорьевна, я давно так вкусно не ужинал.

Когда гость ушел, Валерия Григорьевна обратилась к мужу.

— Знаешь, может, это и смешно, но теперь судьба парня во многом будет зависеть от того, какая девушка ему встретится, в чьи руки он попадет.

— Нет, — возразил тот, — тут ты ошибаешься. Демид ни в чьи руки не попадет, он парень с характером и головой, но в чем-то ты права. Многое зависит от того, какая с ним рядом будет девушка.

— Машина, которую он делает, интересная?

— Все мы начинали с простых схем. Важно сейчас не то, что машина, над которой он бьется, не столь сложная, а то, что он стремится думать, учиться — вот стержень, на котором все в жизни держится. Он парень хороший, после университета таким станет специалистом, что нам и не снилось.

Сказал и потянулся к раскрытой книге, которая лежала, на письменном столе.

Валерия Григорьевна отметила этот жест мужа, окинула внимательным взглядом его фигуру, склоненную над книгой голову, подумала, что он, мгновенно сосредоточившись, забыл о ней, будто она и не сидела с ним рядом, и грустно вздохнула. Павлов встревоженно поднял голову.

— Ты что вздыхаешь?

— Взгрустнулось… Вот Демид сейчас сказал, что любит меня, а ты мне этого не говоришь… Уже много лет не слышу от тебя…

— А разве обязательно говорить? Разве это важно?

— И это тоже важно. Очень важно.

— Хорошо, я все понял, исправлюсь, — сказал растроганный Павлов, обнимая жену.