Ключ

Глава тридцать первая

Стрелки часов приближались к девяти, Демид приказал себе набраться терпения, прийти на свидание точно в девять, но не выдержал. Быстро, торопясь, сбросил спецовку, надел джинсы, красную рубашку, на плечи набросил куртку из искусственной кожи — просто и удобно.

В передней взглянул на себя в зеркало. Побриться надо бы, не успел утром. Сказано — сделано.

Ну как? Можно в таком виде идти объясняться в любви? Жаль, в наше время для этого не существует строгих правил. Раньше надевали черный фрак или сюртук, белые перчатки, цилиндр, приезжали к родителям невесты просить ее руки. Правда, рабочий класс никогда белых перчаток и тем более фраков не носил, а все-таки во всей этой торжественности было что-то привлекательное.

У «Элиона» он очутился минут за десять до назначенного времени. Майские ночи короткие, дни долгие, и небо только-только начало синеть, предвещая приближение вечера.

Сравнялось девять часов, а Ларисы все не было. Пять раз перепрыгнула минутная стрелка, пошел десятый час, а ее все нет.

Что-то случилось… Может, заболела?

И тут увидел ее. Девушка явно спешила, даже немного задохнулась от быстрой ходьбы.

— Прости, что опоздала, дома у нас неспокойно…

— Отец?

— Он. Не сорвался, не запил, только какой-то хмурый и возбужденный. В таком случае мне лучше быть дома. Мы недолго погуляем, хорошо?

— Сколько скажешь.

— Пойдем, побродим по «лабиринту». Час, думаю, у нас есть.

— Пойдем.

Борщаговка когда-то была застроена маленькими одноэтажными домиками, стояли они в садах, вишневых, яблоневых, грушевых. Высокие дома выросли теперь на месте этих садочков, но между бульваром Ромена Роллана и Брест-Литовским проспектом еще остался большой участок старой киевской окраины с немощеными улицами, где около каждых ворот стоят лавочки, чтобы вечером можно было выйти посидеть, поговорить с соседом. Вот эти переплетения улиц, спрятавшихся в цветущих садочках, Демид с Ларисой и называли лабиринтом. Они, свернув с асфальта, углубились в узенькую, малоприметную улочку, и сразу их окутала душистая радость весеннего цветения. Это был огромный сад, разгороженный на отдельные маленькие садочки, глухая, далекая киевская окраина с гавканьем собак, кукареканьем петухов, воркованием голубей.

— Хорошо здесь, — тихо сказала Лариса, садясь на маленькую скамеечку, поставленную у старого, заброшенного дома, едва проглядывавшегося темными, заколоченными окнами в гуще зелени. Но неподалеку, в соседнем доме, на полную мощь работал телевизор, и дальше виднелись освещенные, словно размытые весенней зеленью окна. «Лабиринт» не собирался так просто сдаваться.

— Хорошо здесь, и дышится легко, — сказал Демид.

— Попробуй сказать это по-английски.

— Не хочется сегодня, кругом такая красота и тишина… Мне совсем другое хочется сказать, и если хочешь, попробую по-английски. Может, так будет легче.

— Попробуй, если ошибешься, поправлю.

— На этот раз не ошибусь.

Сказал и почувствовал, как бледно, немощно, не выражая его подлинных чувств, прозвучали английские слова.

— Что? — отшатнулась Лариса.

— Я люблю тебя, — собрав всю волю, сказал Демид. — Люблю! Понимаешь? И прошу стать моей женой.

Лариса странно отреагировала на его признание. Сначала она будто подалась к Демиду, потом уперлась руками ему в грудь, хотя он и не думал ее обнимать, и, сдерживая гнев, сказала:

— А я тебя не люблю. И замуж за тебя не пойду, потому что ты недостоин такой девушки, как я. Мой избранник должен быть человеком, которым можно гордиться, а ты? Ты — один из тех, кто пропускает свое счастье, даже тогда, когда оно само плывет в руки.

Демид почувствовал, что ему, как удавкой, перехватило горло — не вздохнуть, не выдохнуть. Он резко вскинул руки, как учил Володя Крячко, когда надо было прийти в себя после тяжелого удара, и правда — дыхание выровнялось.

— Как ты мог подумать об этом? — теперь девушка почему-то чуть не плакала. — Наконец, что ты сделал такого, чтобы я согласилась стать твоей женой?

— Я люблю тебя, — тихо, но твердо сказал Демид. — А больше, ты права, я ничего не сделал.

— А мог бы сделать! Больше того, обязан был сделать. Мой дед завещал тебе такие книги!

— Подожди, — вытирая ладонью пот, который вдруг холодной росой выступил на лбу, сказал Демид. — Я, конечно, не выдающийся ученый, не актер и не герой труда, но машину я сделал.

— Какую машину?

— О которой говорил твой дед. Она может подобрать ключи к любому сейфу. Между прочим, ничего интересного в ней нет, хотя работает исправно.

Лариса резко поднялась, свет из окон соседнего дома осветил ее лицо, и Демиду показалось, что в глазах ее вспыхнули золотые искры.

— Ты к тому же, оказывается, еще и лгун, — зло выдохнула девушка.

— Я? Ну подожди, не пришлось бы тебе просить у меня прощения. — Демид схватил Ларису за руку, крепко сжал запястье. — Пойдем!

— Куда ты меня тащишь?

— Не рассуждай, твое дело шагать. И не смей вырываться, все равно не выпущу.

Со стороны они являли собой необычное зрелище: коренастый паренек уверенно и быстро шагал вперед, не обращая внимания на девушку, едва поспевавшую за ним, будто тянул ее на буксире, крепко схватив за руку. Девушка и упиралась, и одновременно боялась отстать. Дотащив таким образом Ларису до бульвара Ромена Роллана, Демид подвел к своему подъезду, пропустил в лифт и, захлопнув дверь, нажал на кнопку седьмого этажа… Все это он проделал серьезно, деловито, не говоря ни слова. Только в квартире, усадив ее на тахту, разжал руку: белые вмятины от его пальцев остались на тонком запястье.

— Смотри!

Включил машину в розетку пятивольтового питания. Нажал на кнопки «чтение» и «пуск», взглянул в книгу Баритона, на счетчике справа набрал число.

— Видишь?

Как завороженная, смотрела Лариса на стремительный бег огоньков по рядам лампочек, на движение магнитофонных катушек и испуганно вздрогнула, когда машина, щелкнув, остановила магнитофон.

— Вот тебе формула ключа сейфа лондонского отделения американского Манхеттен Чейз банк, как его вписал твой дед. Пойдем дальше.

Снова нажал кнопки, набрал другой номер ключа, и снова побежали, догоняя друг друга, веселые огоньки лампочек, снова закрутился магнитофон и снова щелкнул.

— А это тебе формула ключа от сейфа нашего славгородского завода выпуска девятьсот шестьдесят первого года, она проще лондонской.

Лариса поднялась с тахты, прошлась к окну и обратно, улыбнулась насмешливо, прихватив зубами пухлую нижнюю губу, сказала:

— А ты, выходит, не только болтун, но и фокусник. Неужели ты думаешь, я поверю в эту твою иллюминацию? Если бы все это было так просто, люди давно понаделали бы себе таких машин, а сейфы вообще перестали существовать.

— Ты ошибаешься, все это далеко не так просто, как тебе показалось. Твой дед жизнь положил, подготавливая исходные данные, математику этой машины. Много ты знаешь таких случаев?

— Он — единственный.

— Вот видишь. Поэтому и машина эта единственная в своем роде, а если ты думаешь, что она сложная, то глубоко ошибаешься. Современные ЭВМ намного сложнее и умнее ее.

— Вот потому-то я и думаю, что ты мне морочишь голову, пользуешься моим незнанием кибернетики. Дед представлял себе гигантскую машину и задачи перед ней ставил гигантские. А ты мне подсовываешь какой-то гибрид радиоприемника и магнитофона.

— Так оно и есть. Но это все-таки машина, о которой мечтал Баритон.

— Докажи.

Лариса разрумянилась от возбуждения, глаза азартно сверкали. Она была очень хороша в эту минуту.

— Я люблю тебя, — сказал Демид. — И жить без тебя не могу.

— И это все аргументы? — горько усмехнулась Лариса. — Небогато.

— А если докажу, что будет тогда?

— Просто буду знать, что ты не болтун и достоин уважения. Разве этого мало?

Демид минуту помолчал. Выхода не было: не докажет свое — потеряет Ларису навсегда.

Он вышел на кухню, достал из ящика стола ключи, сделанные этой ночью (а ведь собирался и их выбросить при уборке), и, вернувшись в комнату, сел рядом с девушкой.

— Помнишь фотоателье, где мы с тобой фотографировались?

— Конечно.

— Видела сейф во второй комнате?

— Видела. Он стоит возле белого экрана.

— Правильно. Так вот, я ввел в машину данные этого сейфа, ключ от него видел в руках заведующей ателье. Помнишь, у нее еще такие красивые руки, и она играла этим ключом?..

— У кого красивые руки? У нее?

— Не о руках сейчас разговор. Я ввел в машину все данные этого ключа, и машина выдала размеры трех ключей, наиболее похожих на подлинный. Одним из них наверняка можно открыть этот сейф.

— Ты пробовал? А знаешь, что это — восемьдесят первая статья Уголовного кодекса УССР?

— Догадываюсь.

— И как же ты проверишь?

— Если бы можно было просто зайти к заведующей, сказать, что нашел несколько ключей, спросить, не она ли потеряла их? Трудно представить, чтобы она их не проверила…

Демид говорил медленно, как бы размышляя вслух, и почему-то грустно. У Ларисы сжалось сердце: неожиданно она сама оказалась в довольно сомнительном положении. Теперь не оставалось ничего другого, как идти до конца, просто сказать: «Я тебе верю» — было невозможно. Конечно, можно встать, сказать «до свидания» и уйти, поставив на всем точку, но почему-то она не могла сделать этого, просто не хватало сил. Нужно было что-то решить, что-то ответить Демиду, и, не зная, как поступить, Лариса выбрала самое трудное. Она бросилась к двери.

— Мы сейчас пойдем и проверим!

— Ты хочешь открыть сейф?

— Да, хочу посмотреть, как они выглядят, эти несметные сокровища…

Демид задержался, будто прислушиваясь к движению маятника, медленно колебавшегося из стороны в сторону, потом сказал:

— Хорошо, пусть будет по-твоему. Вот тебе книга, если не понравится, возьми другую, а я с часок поработаю, тогда и пойдем.

— Поработаешь? Это еще что за выдумки?

— Понимаешь, там на дверях висячий замок, ключ к нему я хорошо знаю, и двери из передней в ателье тоже открываются простым ключом. Их надо выпилить, у меня есть только заготовки… Не взламывать же двери.

— Что ж, иди.

Взяла книгу, сбросила белые туфельки и, поправив подушку, уселась, прислонившись к ней спиной. И Демиду на мгновение представилось, что пришла она к нему навсегда, его, родная, на всю долгую жизнь… Управилась на кухне и присела с книгой, поджидая его с работы. Склоненная голова, волосы тяжелой волной, колыхнувшись, закрыли щеку, нежные полуоткрытые губы…

Вздохнув, Демид вышел на кухню и вскоре послышалось размеренное шарканье напильника. А Лариса, не в силах отвести взгляд от пульта управления машины, где светилась формула ключа от сейфа славгородского завода, застыла, погруженная в свои мысли… Напильник размеренно шаркал в умелых руках, и почему-то в душе было странно, неспокойно, тревожно…

— Ну, вот, готово. Можем идти. — Демид появился на пороге, и Лариса, вздрогнув от неожиданности, заколебалась.

Демид это сразу отметил.

— Испугалась?

— Я? Ну нет… — Вскочила с тахты, сунула ноги в туфли. — Я готова.

Майская ночь — теплая, хотя и свежая, ласковая ночь. Автобусы уже не ходят, вся надежда на случайную машину. На окраине города вечерами их много — люди после театра, кино, из гостей часто возвращаются домой в такси. Вон уже засветился зеленый огонек на углу улицы Тулуза. Демид поднял руку, шофер тут же остановился, довольный, что в центр не придется возвращаться порожняком.

— К университету.

Сидя рядом в машине, они молчали, казалось, остро ненавидя друг друга. Мимо мелькали знакомые улицы, дома, и каждое мгновение приближало их к событию, которое, начавшись вроде бы с шутки, могло закончиться далеко не весело. Остановиться на полпути? Отступить, не проверив, не убедившись до конца, что сумел сделать, построить? И понять, что ты струсил, испугался… Как потом вернуть уважение к самому себе? Но и утверждаться таким способом… Как быть? Повернуть назад?

Машина стрелой пересекла улицы ночного города и остановилась около университета. Они перешли улицу, миновали памятник Тарасу Шевченко, прошли, не торопясь, словно через силу, по пустынным, уже темным аллеям сквера, присели на скамейку. Тишина и покой вокруг. Говорить не хотелось.

— Захватил фонарик? — вдруг спросила Лариса.

— Захватил. Пошли.

Майская ночь прозрачная, можно без усилий разглядеть и дверь, и замок, висящий на ней. Он отомкнулся просто, будто Демид вложил в него не поддельный, а настоящий ключ.

— Семнадцатая статья нам уже обеспечена, хотя в сравнении с восемьдесят первой она просто пустяк, — стараясь унять нервную дрожь, сказала Лариса.

— Может, вернемся?

— Нет.

Дверь бесшумно закрылась за ними. Второй замок, висевший на двери в прихожей, — детская игрушка, его наверняка можно было открыть обыкновенным гвоздем. Комната изредка освещалась бледным отсветом фар редких в эту пору машин, проезжающих по бульвару Шевченко. Писатели, артисты и известные спортсмены, освещенные скользящим лучом света, пристально смотрели из темноты.

— Сюда, — Демид отодвинул портьеру, загораживающую вход, достал фонарик, посветил. — Вот он.

Лариса увидела сейф, простенький железный ящик, и замерла в напряженном ожидании.

— Попробуем первый ключ, — тихо сказал Демид, Лариса удивилась его спокойному голосу, медлительным движениям.

Юноша вставил ключ в замочную скважину, повернул, потянул за ручку тяжелую дверцу, сейф отворился. С горечью подумал, что машина все рассчитала правильно.

Посветив фонариком, Демид заглянул внутрь. На полочке лежали деньги: пятерки, несколько десяток. Какие-то бумаги, в глубине — коробки от пленки, может, ценные негативы.

— И это все? — выдохнула Лариса. — Вся мечта?

— Все! — неожиданно взорвался Демид. — Вот оно, твое желание; твоя душа. Любуйся! Сокровища мира! Убедилась? Красивая мечта? Понравилась?

И вдруг сердце Демида сжала тоска. Он смотрел на тоненькие пачечки денег и думал о старике Вовгуре, который так рвался к ним, взламывая железные дверцы, шел на риск и в награду получил двадцать пять лет заключения. Тоска была острой, как нож, полоснувший по сердцу, хоть кричи от боли.

— Подожди, я проверю другие ключи, — с трудом произнес Демид. — Смотри, этот тоже подошел. А этот нет. Все правильно.

Он запер сейф. Тревоги в ателье завтра, пожалуй, не будет, ведь все осталось нетронутым. Тревога была в душе. Вышли из ателье, медленно побрели по аллее, сели на ту же скамейку. Опять долго молчали.

— Теперь иди, — тихо сказал Демид. — Неси домой свои богатства, не растеряй по дороге. Повеситься хочется от тоски!

На бульваре остановилась милицейская машина с синим фонарем на крыше. Двое милиционеров подошли к павильону, обошли его, посветили в большое окно фонарями, вглядываясь в глубину комнаты, и, не заметив ничего подозрительного, сели в машину и уехали.

— Иди! — дрогнувшим голосом сказал Демид.

Лариса встала и пошла, сначала медленно, будто бы лениво, а потом все быстрее и быстрее, пока не побежала по бульвару Шевченко, поднимая на бегу руку проходящей мимо машине.

Демид долго еще сидел неподвижно, почти без мыслей, и не желая того, видел жалкие пачечки пятерок и коробки с негативами, которые так берегла заведующая ателье. Медленно отступало возбуждение, и рана в сердце ныла глубоко, затаенно. «Что я наделал? И Лариса… После всего, что произошло, разве сможет она полюбить меня?..» Понемногу приходило успокоение, а с ним и способность чувствовать свежесть майского ветра, напоенного густым ночным ароматом каштанов.

Крупный, сильный мужчина сел рядом с Демидом, тот оглянулся и чуть было не вскрикнул от неожиданности — Лубенцов!

— Ты что тут делаешь ночью?

— Гуляю, — вяло ответил Демид.

— Вот и я гуляю, — отчаяние слышалось в голосе профессора, — гуляю и жду решения своей судьбы.

— Александр Николаевич, что случилось?

— Софья в больнице, уже третий день. Поднялось кровяное давление, она сына собирается мне родить… Говорят, ничего опасного нет, но наверняка только успокаивают… Страшно подумать, человек, которого ты любишь больше жизни, мучается, — он кивнул на клинику, расположенную на бульваре Шевченко, — здесь, рядом, а ты ничем ему не можешь помочь. Если с ней что-то случится…

— Да ничего с ней не случится, — перебил его Демид. — Молодая женщина, спортсменка, легко родит здорового парня…

— Вот отвезешь свою жену в больницу, тогда и поговорим, молокосос, — неожиданно рассердился профессор.

— У меня такого счастья не будет, — тихо сказал Демид.

— Это почему же?

— Вы помните «медвежатника» по кличке Баритон? Он вместе с вами когда-то лес на Севере валил? — удивляясь собственной смелости, спросил Демид.

— Помню, еще бы… Аполлон Вовгура. Почему ты о нем заговорил?

— Есть причина. Может, вам покажется странный, но в какой-то мере вы виновник моего несчастья…

— Рассказывай толком, в чем дело, — сухо приказал Лубенцов. — И давай без эмоций.

Демид посмотрел в темную аллею, прислушался к тихому шепоту каштанов над головой и принялся рассказывать. Потом достал из кармана ключи, показал Лубенцову. Тот взял, повертел в руках и молча сунул в карман.

— Вот и все, — закончил свой рассказ Демид, — чепуховой оказалась мечта, а отравить мою жизнь сумела.

— Ну, будем надеяться, еще не все пропало, — сказал Лубенцов.

— А Лариса? Я ее потерял навсегда.

— Или наоборот, привязал навеки, — возразил профессор. — Ей это тоже послужит уроком. Поехали.

— Куда?

— К тебе, конечно. Меня дежурная сестра раньше четырех часов и на порог не пустит. Я ей уже надоел, как горькая редька. Так что часа два у нас есть. Вы там ничего не взяли? Влюбленные идиоты…

— Нет, не взяли. И мы не влюбленные. Лариса меня ненавидит, да и мне она сейчас просто опостылела.

— Правильно, все так и есть. Сейчас, А что будет завтра, посмотрим.

Лубенцов ехал быстро, уверенно ведя машину по пустынной улице, каштаны махали им вслед белыми султанами соцветий.

В квартире у Демида профессор, взглянув на пульт управления машины, на горящие лампочки, криво усмехнулся.

— Ничего не скажешь, хорош мастер, из дома ушел, а машину не выключил.

— Некогда было…

— Ну-ка, посмотрим схему.

Впился острыми глазами в чертежи, минут десять смотрел, думал, потом взглянул на Демида и улыбнулся. Сев к пульту управления, сказал:

— Давай первый том.

Демид послушно протянул квадратную коробку с магнитофонной лентой. Профессор поставил ее на место, нажал на кнопку «запись», а потом «пуск».

— Что вы делаете? — крикнул Демид.

— Стираю с ленты все твои записи, чтобы и следа не осталось. Покажи книги Баритона.

Демид безропотно подал книги. Лубенцов раскрыл тяжелые кожаные переплеты, полистал пожелтевшие от времени жесткие страницы.

— Талантливым мог бы быть работником, займись он настоящим делом…

А тем временем «Иван» стирал с ленты свои записи. Это заняло почти два часа, и Демид, не отрываясь, смотрел в лицо профессора, моложавое, хоть и изрезанное глубокими морщинами, мудрое лицо. Может, Демиду прежде всего нужно было посоветоваться с этим человеком? Он бы наверняка помог, подсказал что-то, и тогда бы Демид не запутался… И Лариса была бы с ним. Лариса… Теперь разве достучишься до ее сердца, разве подберешь к нему ключи? Он криво улыбнулся — это ведь не сейф старика Вовгуры. Как она добралась до дома, кто ее подвез?

Наконец выключился магнитофон. Профессор проверил катушки, все ли стерлось, и сказал:

— Книги эти я забираю с собой, сдам в музей. Они уникальные… И не жалей об этой потере, они — чем шут не шутит — могли тебя далеко завести. Соблазн велик.

— Не завели бы. И соблазна в них нет, во всяком случае, для меня. К машине потерял интерес, как только убедился, что она работает. Теперь нужно думать о другом, искать новую мечту… Настоящую, ради которой стоило бы жить. Посмотрели бы вы на эти деньги в сейфе… Тошно вспомнить!

— Есть тут над чем подумать… Сознаюсь, машина твоя — довольно любопытна, есть в ней кое-что… Умение мыслить, работать. Это немало и, главное, здорово пригодится тебе в скором времени… Ты, как говорится, мастер милостью божьей. А вот мечта, Демид, это совсем другое. Мечта Баритона — бескрылая, жалкая. Ты сам в этом убедился. Настоящая же мечта возвышает человека, побуждает к познанию нового, казалось бы, на сегодняшний день неразрешимого. И главное — в ней заложен огромный нравственный потенциал. Она ведет не к достижению личного счастья, а к труду на общее благо… так-то. Тебе сколько лет?

— Двадцать три скоро исполнится.

— Вот и запомни: кибернетика — наука молодых. Таким, как ты, принадлежит ее будущее. У тебя нет телефона? Жаль, надо бы в клинику позвонить… А машину свою демонтируй, она свою службу сослужила — многому научила тебя. Отныне начнем мечтать вместе.