Кое-что об архимагах

Глава 13

Что может сотворить огромное, разбуженное, оттого безумно злое создание за десяток минут? Оказалось – титанически много. Внешняя стена зияла двумя крупными прорехами, словно монстр примеривался, откуда зайти проще. Десятки домов стояли разваленными и сломанными в щепки. Довершали картину разгрома сваленные на землю заборы, следы-отметины в виде глубоких ям в земле и тревожный дымок над разрушенными постройками – как бы пожар не начался. Воистину, слон в посудной лавке.

К счастью, в момент пришествия ужаса в деревню люди были в поле, а стражники поступили соответствующе ситуации – попросту сбежали от неведомого, оттого человеческих жертв почти не было.

Даже померло чудовище на редкость мерзко и разрушительно – разлетелось кусками мяса и слизи, накрыв весь подъем поджаристым фаршем и порушив десятки крыш.

Люди, согнанные с полей дикими криками и ревом, быстро сменили страх на любопытство и с суеверным ужасом, издали, от самых ворот, рассматривали картину погрома. Подойти никто не решался – мало ли оживет чудище.

– Больше на рыбалку не ходи, – строго проинструктировала Фила Аркадия и зябко поежилась от открывшегося зрелища.

Дети рассматривали сцену с забора, вновь забравшись на самый верх. Дед куда-то подевался, родители стояли где-то в общей толпе, пациент стремительно поправлялся благодаря эликсирам, щедро подмешиваемым в еду. Словом – дел особо не было, кроме плетения паутины планов и слежки друг за другом.

– Я то причем, это все он, – Фил указал подбородком на самую высокую гору плоти, на котором гордо, с видом победителя, сидел Пират, – Только отвернулся – и на тебе!

– Ну-ну, – покачала девочка головой.

– Рыбачить все равно придется, запасы тайника не бездонные, особенно на такое количество едоков, – серьезно ответил Фил, – Кто же знал, что на дне дремлет вот это, – широко махнул он рукой.

– А я то думала, как селение все еще живо, соседствуя с лесом и его обитателями. – задумчиво озвучила свои мысли Аркадия. – Зверей что-то отпугивало. Не давало огромным хищникам пойти на штурм, лавиной пересечь рубеж, ворваться в дома и сожрать жителей. Что-то жуткое, древнее. Фил, перед нами главный защитник деревни.

– Бывший. Сейчас, когда главное пугало окрестностей умерло, зверье осмелеет.

– И виноват во всем ты.

– Я же темный, мне положено, – беззлобно огрызнулся Фил.

– А еще оно скоро начнет тухнуть на солнце, – Аркадия приложила ладошку ко лбу и посмотрела вверх, – На запах как раз соберутся едоки.

– Надо бы прибрать, – нехотя ответил Фил.

– Вот иди и заставь местных, – фыркнула девочка, – Да они в собственное село зайти боятся!

– Спорим? – ухмыльнулся парень, примериваясь слезть с высоты, – На новый наряд, – кивнул он на платье демонессы.

– Нравятся платья? – поддела названная сестра.

– Мне бы камзол, плащ. У меня одежда только на взрослого – удастся перешить, тоже хорошо. Пойдут даже просто штаны с рубахой, – не повелся на подначку Фил.

– А если у тебя ничего не получится, что получу я?

– Проиграю – с меня желание, в пределах разумного.

– Договорились, – Аркадия спрыгнула вслед.

– Только от тебя понадобится помощь. После каждой моей фразы произноси «Да ты что!».

– Идет, – кивнула девочка и поспешила за Филом, уверенно зашагавших к людям.

Остановились они в тылу крупной группы людей и ввинтились в их строй. Аркадия приподняла бровь – мол, начинай, мне любопытно. Фил подмигнул в ответ и громко произнес.

– Говорят, мясо монстра – волшебное! Мне тятька сказал!

– Да ты что! – убедительно ахнула Аркадия.

– Пошли дальше, – шепнул Фил и продвинулся дальше в толпу.

– Если съешь кусочек мяса чудовища, станешь сильным-сильным!

– Да ты что!

…

– … стоять будет до самого рассвета!

– Да ты что!

….

– Морщины пропадут!

– Да ты что!

…

– За один кусок торговцы золотой обещали!

– Да ты что!

…

– Если выпьешь отвар, сваренный в полную луну, да пролаешь с рассветом с крыльца, сразу десяток лет скинешь!

– Да ты что!

Вместе с передвижением детей, волна самых разных слухов проносилась по толпе. Поначалу люди усмехались байкам, услышав повторно – задумывались, узнав подробности приготовления волшебного мяса – загорались надеждой на вечную жизнь, молодость, силу и мудрость.

Понемногу люди стали расходиться по деревеньке, открещиваясь важными делами, по пути прихватывая крупные куски. Завидев такое, вся толпа хлынула на улицу, пытаясь урвать себе кусочек счастья и богатства. Со сворами и азартной толкотней, все следы былого буйства исчезли в жадных руках местного населения.

Фил с удовольствием и превосходством смотрел на сотворенное им.

– А они не отравятся? – скептически спросила Аркадия.

– Не-а, – протянул парень, указывая на Пирата, обедавшего в тени забора.

Храброго кота прогнали с огромной части поверженной твари, но что-то он умудрился унести с собой и сейчас азартно чавкал над спасенным кусочком.

– А если мясо действительно окажется с магической составляющей?

– Тогда деревню ожидают чудные времена.

– Кажется, они уже настали. Три дня назад.

Фил пропустил последнюю фразу мимо ушей, с интересом и по-новому присматриваясь к коту. Новая идея, подсказанная девочкой, захватила его. В конце концов, арбалет надо было как-то вернуть, так почему бы не натравить на магического пса магического же кота?

– Господин Пират, нас ждут великие дела! – Фил спрыгнул вниз и ловко подхватил не успевшее сбежать животное. Кот жалобно мяукнул, посмотрев на не съеденный остаток, затем обратил внимание на настрой мальчика и заорал совсем уж обреченно.

– Только не рыбачьте! – донеслось со спины.

– Рыбачить – прошлый век! Правильные коты должны летать!

Пират в очередной раз разбавил пасторальную тишину жалобным мявом.

Жизнь человека – словно нить, вплетенная в полотно мира. У кого-то эта нить из шелка, иным достается грубая пряжа. Пересечения нитей определяют встречи. Нити, ведущие путь рядом – близких людей. События, радостные и горькие, рождают на протяжении нити прихотливые узелки, мириады которых придают полотну объем и глубину. Иногда узлы оказываются слишком сильно затянуты, отчего нить лопается, порою наоборот – достаточно сильного рывка, чтобы многие хитросвитые узелки распрямились и не портили совершенство прямой.

Жизнь Энруна – старого хозяина конной подводы, встретившего и уже забывшего странных детишек на лесной дороге – сплошь состояла из узелков – иначе быть не может с тем, чей взгляд прозван дурным с самого детства. В ту пору, к слову, совершенно незаслуженно. Виновен же он был в лишь том, что родился сыном деревенской ведьмы. Отца своего не знал, мать же только грустно улыбалась на все расспросы и легко переводила разговор на другую тему – для ее таланта это было совершенным пустяком. По словам местных, в селение ведьма пришла уже в положении, так что родитель вряд ли был среди деревенских мужиков.

Жили они хорошо – теплый дом на самой окраине поселения, выстроенный общиной, казался огромным и очень уютным. Ведьма же использовала свои таланты, выплачивая цену за дом лечением людей и скотины, настоями и предсказаниями погоды. Роды принимать ей не давали – на то был храм в селе со слабым, но каким-никаким храмовником.

Умные люди ведьму уважали и кланялись, если встречали на улице. Остальные тоже кланялись, но из страха – стоило ведьме скрыться за поворотом, осеняли себя оберегающим знаком и добавляли к нему крепкое словцо. Иные же люто ненавидели, сжигая в яркой эмоции собственные страхи и трусость, обвиняли ведьму во всех своих несчастьях, бедах и нашептывали храмовнику сжечь ее, пока не поздно. Храмовник с решением не спешил, прекрасно понимая всю пользу от женщины с длинными волосами цвета вороньего крыла.

При рождении Энруну достался цвет волос матери, впрочем, довольно быстро сменивший расцветку на раннюю седину – слишком много всего довелось увидеть мальчику.

К ведьме бежали во время болезней, но чаще всего – в самый последний момент. Опасаясь за свои души, люди теряли жизни. Винили же во всякой смерти ведьму. Так вышло и в этот раз – за ведьмой послали в последние секунды. Нить жизни младшего из шести сыновей кузнеца готовилась оборваться – тело лихорадило, крупные гранулы холодного пота выступили на бледной коже. Тонкий звон оборванной нити раздался, когда ведьма вошла на порог. Единственное, что могла она сделать – закрыть мальчику глаза и удалиться. В глазах изрядно подпивших родичей, выглядело это совсем иначе – словно грязная колдунья пришла и забрала жизнь и душу их брата и сына.

В ту ночь на окраине деревни было ярко – огненное зарево моментально сожрало сухие связки соломы, принесенные безутешными родичами, и принялось за дом. Двери заведомо подперли бревном, ставни заколотили. Полукругом стояли люди, опираясь на древки вил, удерживая в руках дреколья – многие пришли поквитаться с ведьмой за все темное – за неурядицы в доме, свою неладную судьбу и увядшую красоту.

Позади толпы, прячась за деревьями, стоял Энрун. Ума мальчишке хватило, чтобы не показываться лютой толпе на глаза, а по рассвету, когда закончились слезы в глазах, бежать в храм – просить защиты. Храмовник его впустил, а позже – запретил сельским поднимать на него руку. Стала ли жизнь детеныша ведьмы от этого легче?

С той поры в жизни села пошли беды, одна за другой – неурожаи, болезни, непогодица, повышение налога. Одни говорили – проклятье на селе, другие полагали, что без предсказания погоды сложно вести хозяйство, а без хорошего лекаря и настоек – выстоять на ногах. Некоторые пытались покончить с ведьминым выкормышем, полагая его источником всех бед. Энрун пытался выжить, не выделяться, не смотреть на людей, замкнуться в своем маленьком мирке, но внешний мир не отпускал из тисков горя.

Уже после, через три десятка лет, на деревню легла тень безумия нового барона, выразившаяся в новых поборах, отрядах солдат, что забирали людей из домов, обещая вернуть через сезон. Через сезон вернулись только солдаты – за новыми людьми. Деревня собралась на общий сход, покидала на телеги, закинула на свои горбы пожитки, и двинулась в путь, к новой жизни.

К тому времени о происхождении старого – из-за седины – извозчика никто и не помнил. Деревня живет без памяти, страницы истории уходят со стариками. Все те, кто был виновен в смерти ведьмы, были уже мертвы. Энрун считал, что проклятие все-таки было, правда если оно все таки сбоило, и кто-то заживался на свете – сам наведывался к врагу. Никто за годы так и не подумал на безобидного, дураковатого старичка-извозчика. Мало ли опасностей в деревне? Упал головою о камень, в колодце утонул спьяну, в бане угорел – всякое бывает. В ту пору взгляд Энруна мог действительно называться дурным – от его пристального внимания умирали, хоть и безо всякого колдовства.

Было у Энруна и светлое в жизни – его лошадь, кормилица, любимица. Бессловесное, бесконечно доброе существо. Стоило ли говорить, что в ту пору, когда его единственный друг рухнул в пыль, нить жизни старика чуть не оборвалась вслед за лошадью? И каково же было его счастье, когда кормилица поднялась с земли! Словно приговоренному к смерти вдруг сообщили, что все это – не более, чем розыгрыш, и можно продолжать жить, как жил.

А вот дальше потянулась череда странностей, пугающих и радующих одновременно. Старик обиходил любимицу вечером, чистил, перемежая с лаской. Угостил морковкой, чтобы не пугала так его больше – и замер, когда увидел ослепительно-белые, чистые, здоровые, острые клыки в пасти лошадки. Волку впору позавидовать! Любимица морковку приняла, но съела без особого удовольствия.

Энрун подумал-подумал, да отмахнулся от эдакого чуда – самое главное, чтобы была жива.

Новая странность объявилась вместе с баронским мытарем, пришедшим изъять налог – в очередной раз надеясь, что у старика не окажется что брать и можно будет умыкнуть коня. Мысли его не были злыми, просто мытарь уж очень хотел повышения до дружинника, а без коня о таком и мечтать не следовало. Старик, якобы, уже пожил – зачем ему лошадь? Тем более, мытарь подумывал за копытное заплатить – попозже, не сразу. Без особого желания подумывал, если честно.

Словом, пошел Энрун собирать что-то, что можно будет предложить в счет налога, а как вернулся – не нашел никого в подворье. Десятком минут назад тут стоял государев человечек, по-хозяйски оглаживая старикову лошадь, а сейчас – никого. Хмыкнул Энрун, да махнул рукой – ушел, так ушел. Еще придет, куда денется. Был старик спокоен ровно до момента, как пришлось счищать навоз из стойла – тогда-то и сверкнул человеческий зуб. Старика пробрал озноб от такого зрелища – не из-за истинной природы зубастой кормилицы, а оттого, что кто-то мог заметить. К счастью, нашлись все двадцать четыре зуба – мытарь здоровьем не отличался – и были закинуты по пути в лес.

Старик некоторое время опасался лошадки, но к странному быстро привыкаешь – особенно, когда твой путь изо дня в день проходит мимо смертельно опасного леса. Чего тут только не бывает? И даже дети со странными вопросами – успокаивал себя Энрун.

В третий день после начала тех событий, случилось новое событие. Не было оно ни трагичным, ни радостным – просто в один момент Энрун почувствовал необычайную тоску, исходящую из леса. Словно плакал заблудившийся ребенок, скулил щенок, выброшенный из дома. Лошадь встрепенулась и повернула туда морду, а затем – глянула на хозяина, словно просила. Старик поборол опаску и повел телегу к опушке, выпряг лошадь и двинулся по лесу, избирая удобный путь для конного, хоть его красавице и было на это все равно – широкая грудь легко проламывала себе путь даже меж толстых ветвей.

Вскоре они вышли на неширокую поляну, сплошь покрытую опавшей, коричнево-желтой листвой. Где-то там, на середине поляны, был источник зова. Старик опустился на колени, оперся на руки и осторожно двинулся вперед, ощупывая руками место впереди, пока рука не натолкнулась на нечто теплое и мягкое. Энрун осторожно сгреб в сторону листву, открывая наклонившимся к поляне верхушкам деревьев тело крупного волчонка – бездвижное, свернувшееся в клубочек, словно тот пытался согреться в безумную стужу. Прозвучали шаги лошади – перерожденное создание ткнулось мордой в волка, безо всякого страха, затем посмотрело на старика, фыркнуло, словно призывая к чему-то.

– Khraal! – разнесся крик Энруна по лесу.

В деревню они возвращались уже втроем. Тело оживающего – он чувствовал – волка было укрыто в грязную мешковину. Стражники на воротах лишь мазнули по телеге взглядом не удосуживаясь проверить, что за хлам на этот раз вез безумный старик.

С самого рождения человека окружают страхи. В детстве они прячутся в темноте неосвещенного коридора, таятся под кроватью, скрываются в шкафах, жаждая выйти ночью и напугать ребенка. Только яркий свет или накинутое наголову одеяло способно спасти от чудовищ, сделать мир вновь безопасным – до того самого момента, как маленький найдет в себе силы заглянуть в логова монстров и убедиться, что там никого нет.

С первыми шагами во внешний мир за стенами уютного дома появляются новые страхи – юный человек начинает бояться большой и опасной коровы, шипящих гусей и лающей собаки. Эти страхи помогают преодолеть взрослые, объясняя и обучая малыша не бояться тех, кто ниже его по статусу в мире.

Во взрослой жизни человек понимает основной принцип, и боится только старосту, государевых людей, благородных, а так же тех, кто над ними – богов и демонов. Чуть позже он понимает, что богам нет до него дела – они слишком заняты перестановкой солнца и луны, вращением звездного свода над головами и вечными войнами меж собой. Короли и аристократы, подобно богам, могут ни разу не попасться на глаза человеку земли и сохи за всю его жизнь. Остается власть местная, насквозь понятная – есть местный глава староста, есть господский ставленник и мытарь с солдатами.

Иногда человеку достает решимости и воли сплотить вокруг себя единомышленников и стать выше тех, кто им правил. Чаще всего, бунт завершается виселицей. Когда же нет тех, кто должен следить за сохранностью власти и покарать бунтовщиков, на землях появляется новый Барон. Боится ли он, поднявшись на самую вершину? Безусловно. Он боится перемен, боится потерять власть, боится встретить утро с перерезанной глоткой, боится яда в своем бокале и ножа в спине. Но все эти страхи – в его руках, посильны его воле, контролируемы умом и жестко фиксированы в границах холодного разума. Иначе и быть не может – слабохарактерные во власти не выживают.

Однако порою случается нечто, что могучим ударом разбивает темницы страха, дробит в пыль логику и надсмехается над здравым смыслом.

Первая ласточка пронеслась днем ранее, в виде молнии с небес, оставив после себя чувство неуверенности. Вторая же, в виде монструозного спрута ростом в два высоких дерева, с сотней лап и пастью, что была способна поглотить человека, разбудила в душе Барона, казалось бы, давным-давно забытый суеверный страх.

Можно не верить в богов, можно ехидно поглядывать на храмовника и пропускать мимо ушей его пламенные речи, но нельзя отмахнуться неверием от чудовища, место которому было в преисподней, но никак не на ярких, солнечных улицах его селения.

Главный же кошмар таился совершенно в другом. В конце концов, в лесу тоже не невинные овечки обитают, некоторые виды хищников тоже вполне могут побороться ростом с домом, и разница меж ними и тем чудовищем – только в жутком облике. Тот самый кошмар был в оглушительной огненной вспышке, разорвавшей древнего монстра в клочья. Чистая демонстрация силы и мощи – а значит и статуса, куда более высокого, чем у Барона всеми забытого села. Старое правило страха вновь пустило щупальца в душу. Где-то близко обитал тот, кого надо было бояться, обходить десятой дорогой, кланяться земным поклоном для сохранения собственной жизни.

Кто-то бежит от страхов, кто-то стремится им навстречу, с ходу влетая в драку, у Барона же зыбкое чувство собственной беспомощности и обиды под влиянием крепкой настойки переродилось в невероятную ярость. Он бил посуду, сотрясал воздух ругательствами, пытаясь найти хоть кого-то живого в качестве собеседника-виновника всех его бед, но слуги и свита вполне разумно предпочитали скрыться и не попадаться на глаза.

Буйство Барона продолжалось ровно до того момента, как кружка, не глядя запущенная на звук приоткрывшейся двери, не раскололась о тяжелую створку и не упала на пол – не было грохота, стука и скрежета, уже привычных уху в последний час. Словно зависла в воздухе.

Барон с раздражением обернулся к двери, подхватывая со стола драгоценную вазу из настоящего стекла.

– Только попробуй, – холодный властный голос заставил вздрогнуть и поставить вазу обратно.

На пороге стоял худенький мальчишка, сжимая в левой руке тот самый стакан. Неестественно прямой, словно напряженная струна, он шагнул внутрь комнаты, прикрыл за собой дверь и безо всякого страха направился к Барону.

Облик безобидного мальчишки вновь позволил разгореться ярости в душе. Барон с рыком поддел вазу и метнул в лицо ребенка – расстояние плевое, всего с десяток шагов. Навстречу снаряду метнулась правая рука мальчишки, охватила ладошкой предмет, уводя его в сторону от себя и прекращая вращение. Мгновение – и сосуд лежит в руках странного паренька, совершенно целый и невредимый. Барон аж хекнул одобрительно, от такого зрелища.

– Теперь я, – недовольный холодный голос был последним, что помнил Барон до ослепительной, со звездами, вспышки в глазах.

Пробуждение было неприятным – холодные доски пола под спиной, онемевшие руки и ноги, жестко связанные полосками тряпок. Попытка позвать на помощь обернулась хрипом из-за кляпа. Избавиться и выплюнуть тряпку изо рта было невозможно – затылком, упираясь в пол, он чувствовал завязки в два узла. Нестерпимо болела голова.

– Не иначе кружкой попал, паршивец, и как только исхитрился, – с ненавистью подумал Барон, пытаясь покатиться по полу. Что-то было подоткнуто под бока, препятствуя этим попыткам. Он дернулся всем телом, постарался подняться хоть немного над полом – без результата. Недовольно посмотрел вбок и вниз, пытаясь углядеть хотя бы размер препятствия. В голову лезли самые разные причины происшествия, но прагматичный разум никак не связывал утренние события и мелкого негодяя. Барон сосредоточенно обдумывал список тех из своих ближников, кто посмел посягнуть на его жизнь, и их мотивы, решал, как перессорить заговорщиков и что им пообещать. За свою жизнь он собирался бороться до последнего.

Неожиданно на грудь навалилась солидная масса. Барон приподнял голову и сходу натолкнулся на внимательный взгляд того самого мальчишки. Яростный рык пробился через толщу кляпа невнятным полустоном.

– Твои руки и ноги связаны очень неудачно, – словно сочувствуя, произнес парень, – кровь не поступает. Скоро начнется омертвение тканей. Через какое-то время ты необратимо лишишься конечностей. Поэтому, рекомендую экономить мое время и слушать внимательно.

Барон осознал, что не может смотреть в глаза наглому щеглу более пары секунд – взгляд уползал в сторону, а в душе вновь возникло то самое чувство Главного кошмара, сковывая душу никак не слабее пут, что были на руках и ногах. Но сдаваться он не собирался! Барон еще раз дернул руками, засучил ногами по полу, стараясь разорвать веревки и дотянуться до шеи сопляка.

– Увы, разговор затянется, – с сожалением констатировал парень, наклонился к полу и выпрямился с острым обломком глиняной кружки в руках.

Через десяток минут Барон осознал свою ошибку, еще через пять был готов на все, через половину часа сломался вовсе.

– Ты отстанешь от моей семьи и моих родных. Совсем. Отнятое – вернешь. Добавишь от себя. В остальном – живи. Кивни, если понял, – продолжил мальчик.

Барон привычно кивнул раньше, чем понял слова господина. А как осознал, закивал истово, с безумной радостью – ему оставляют жизнь! Когда унялось кружение в глазах от бурной радости, в комнате никого не было. Не было и пут на руках и ногах. Не было вазы, так удачно пойманной господином. Только обломки кружки все еще валялись по полу – Барон отпихнул их ногой, словно ядовитых гадов. Мужчина вытащил кляп и принялся растирать окоченевшие конечности, стараясь не задерживаться взглядом на окровавленных пальцах рук и ног. Затем, морщась от сотен мелких иголочек, вонзающихся в занемевшие ноги при каждом шаге, преодолевая слабость и головокружение, доковылял до стола и с жадностью присосался к горлышку бутылки, отмечая неплановый день рождения.

О том, кто к нему приходил, Барон предпочитал не думать.