Кольцевой маршрут

Глава 11. Друзья и соседи

— И кто в этом виноват? — выкрикнул Вилле Хохгрейзер.

— Догадайся.

— Брехло!

К исходу третьего часа воздух в «Леммеле» можно было рубить топором.

Едучий дым витал над пивными кружками. Людей собралось немного, но они стояли так тесно, что к стойке было не протолкнуться. Сам хозяин, Альфред, в вязаном жилете угрюмой глыбой сидел в углу, прислушиваясь к разговорам. Председательствовал, как обычно, Цойссер, — с ним-то мы и схлестнулись.

Точнее, не с ним, а с его свитой. Короля делает свита, или клика, а в этот вечер кликов было достаточно. События последних дней, помноженные на ночной поджог, дали реакцию, а спирт многократно взвинтил градус.

Ещё чуть-чуть, и с бочки сорвёт крантик.

— Не финти нам мозги! Мы-то знаем, откуда зараза. Хорош цацкаться! Я сразу говорил — брать в руки! Вот эдак, брать — и…

Хохгрейзер потряс кулаком.

За его спиной одобрительно загукали. Цойссер оскалил желтоватые зубы. Это он настропалил сельчан, а теперь пожинал плоды успеха. Чтоб ему провалиться!

— Что ты собрался брать?

— Да уж знаю что, — Хохгрейзер сплюнул.

Плевались здесь часто и много. Видимо, слюна заменяла зубной порошок. Мне бы тоже стоило освоить это искусство, потому что местная полиция и харчка не стоила. Единственный представитель властей, Меллер, так сосредоточенно изучал потолок, словно деревенская сходка проходила в парадных залах Версаля. «Посмотрите направо — здесь вы увидите панно из плесени, а выше — табачную кляксу времён первого рококо!»

— Много развелось приезжей дряни, вот что тебе скажу! Расплодились как вши! Свинская шайка!

— Верно!

— Так оно…

— И на кого ты намекаешь? — я развернулся к Цойссеру. — Твоих забот дело?

— Охолонь, Эрих!

Меня схватили за плечи. Мясник Хёмерхоф и его подручный, Штирер. Я злобно стряхнул чужие цепкие пальцы. От крепкого пивного духа кружилась голова. Было тесно, почуяв стычку, задние наступали на передних, и всё это людское тесто находилось в постоянном брожении, постепенно сдавливая к стойке.

— А на кого бы мне намекать? — голос Цойссера был певуч и сочился мёдом.

— Вот и я спрашиваю — на кого?

— Так, может, и намекать не надо? С тех пор как в нашем краю расселились всякие загорелые, всё пошло кувырком! Режут девчонок как кур. А теперь и карманы решили выдоить. Или ты в деле? Это твои дружки огоньком развлекались? Или дружки твоей жены?

— Твоей задницы!

Цойссер ухмыльнулся. Но прежде чем он смог что-то сказать, вмешался голос разума в лице самого богатого крестьянина, Хуби Койффигена, владельца сети сыроварен «Глокен»:

— Долго ещё будем собачиться? Дело-то к вечеру.

Люди загомонили. Снаружи опять подступала гроза, было тяжко и муторно. Белокурая Клери зажгла лампы, но они светили вполнакала, создавая больше чада, чем пользы. У меня разболелась голова. В группке заводил я не видел Гегера, и это действовало на нервы. Когда мухи летят на дерьмо, отсутствие даже одной — чем не повод для размышлений?

— Нужно телефонировать в Бюлль, — обратился я к Меллеру.

Тот пожал плечами.

— Уже. Как видишь, там не торопятся.

— Значит, ещё.

— А повод? Гости уже убрались.

— Они вернутся.

— Ты так в этом уверен?

— Они не достигли своей цели. Если, разумеется, цель не в том, чтобы погреметь канистрой. Нет, они вернутся. Поздно вечером, а вероятнее — ночью. Или под утро. За полчаса до того, как начнёт светать.

— Почему?

— В темноте зрелищнее горит.

Точно! Как в детстве, мучаясь с арифметической задачкой, наталкиваешься на ответ. Я произнёс — и ощутил странную уверенность. Должно быть, она отобразилась в голосе: Меллер перестал разглядывать потолок и с любопытством посмотрел на меня:

— Зачем бы это арабам? Ты что-то крутишь, Краузе…

— Странно, что они забыли привязать к фургону баранью голову. Разве не так поступают арабы и прочие фремды? Взрывают, испражняются на улицах и пачкают стены надписями «Бей неверных!» Жаль, что в «Леммеле» не нашлось подходящих стен.

Звон разбитой бутылки заставил нас вздрогнуть. Меллер схватился за пояс и опустил руку — напрасная тревога. «Славься, Гельвеция!» — выкрикнул кто-то, и хор голосов подтянул старый гимн. Молодёжь глушила иностранную водку, а дочь хозяина, Клери, принесла фрикадельки. Собрание перерастало в обычный бардак. Я поискал взглядом Цойссера, намереваясь дать ему в морду, но Меллер остановил меня. С полминуты изучал красными, ничего не выражающими глазами, после чего спросил:

— Думаешь, стоит ещё раз телефонировать?

— Думаю, мы опоздали, — сказал я.

Община похожа на пчелиный рой.

Если пчелы упьются, трутни найдут в себе силы встать под ружьё.

Вопреки пессимистичным вздохам Леммеля, охрана с горем пополам оцепила периметр. «Оцепила» — конечно, громкое слово. Да и периметр по сути ограничился ключевыми точками: трактир, школа, полицейский участок и администрация — приземистое желтое здание, совмещавшее в себе функции конторы, банка и концертного зала. Школу заняли Ференцы — дед, отец и сын; они засели на втором этаже, окружив себя частоколом бутылок. Шумовой набор из свистка и козьих гремушек гарантировал бдительность дружины, вставшей между площадью Грюнермаркт и памятным мне вязом.

— Я подежурю в участке, — пообещал Меллер.

В администрации веселились подростки. Я мог лишь надеяться, что, играя в охотников, они не подожгут кипы бумаг и не прострелят башку петардой. Одну из трёх петард я дал школьному сторожу. Боезапас следовало беречь.

В трактире окопалась пьяная шваль, вроде Цойссера и его подпевал. Гегера до сих пор не было, что начинало меня тревожить. Куда он подевался? Пока вся деревня предаётся групповой паранойе, землемер что-то вытворяет. Что именно?

Потрошит очередную девчёшку?

Или прячет поглубже настоящие документы? Судя по рассказам учительницы, во время войны наш сосед косил траву на других пастбищах. Поездка к родственникам — универсальное прикрытие. Будь у меня тесная связь с Бюро, я бы докопался до правды. Разумеется, есть и центр Фридмана, но что-то подсказывает, что интересы двух служб лежат в разных плоскостях. Что до меня — то я из племени огородников, а не крысоловов.

К чёрту их всех!

Одинокий в лесочке шиповник цветёт,

Скоро-скоро умрёт,

Скоро-скоро…

Полечу в небеса

За кусочком свинца,

Потеряюсь в траве

Через ночь или две,

Скоро-скоро…[1]

Разгулявшийся ветер гнал облака прямиком на сколотые вершины. В умирающем свете горы казались покрытыми сахаром. Улица тоже не подавала признаков жизни. Идеальная ночь для вандала и террориста. Маньяки аплодируют стоя.

Я приехал в Альбиген, рассчитывая похоронить остаток дней под грудой навоза, а грядки вспыхнули и превратились в окопы. Короткоствольный Мидас. А что обнаружится под вялой ботвой «Флоретты»? Может, какой-нибудь шутник привязал мне к пяткам порванный парашют, и я волоком тащу за собой всю военную херабору?

Перезвоном лопат

Отпевают солдат

Скоро-скоро…

Россыпь девичьих слёз

Упадёт на погост

Скоро-скоро…

«Прости, — сказала Франхен. — О, прости, прости….» Но разве в таком деле — в том самом деле — не участвуют двое? За два года, что мы жили вместе, я ни разу не подумал о возможном итоге. И даже сейчас…

А вот сейчас имеет смысл отложить самокопание и заняться собиранием головоломки. Картинки, в которую затесалось слишком много лишних частей. Одно туго монтировалось с другим, и я совсем не уверен, что вся эта свистопляска последней недели представляла собой единое целое. Что-то неизменно вываливалось.

Девчёшки, взрыв общежития, беглый краут, поджог в Вильдорфе, беспорядки в кантоне, угрозы и «вспомогательная полиция» в драных штанах…Это ещё куда ни шло. Но они стреляли в Афрани! Франхен, носящую под сердцем моего ребёнка!..

— Паскудство!

— Эрих, ты?

Настойчивый голос, позвавший меня из гущи листвы, принадлежал горному гному. Или Траудгельду.

— Я.

Шорох, и старый мастер выбрался на дорогу, похрипывая и чертыхаясь. Занятые руки не давали ему отодвинуть колючие ветки. Я осторожно принял груз: коробку патронов, огромный фонарь и что-то продолговатое, в ножнах.

— Топочешь, будто на войну собрался…

Он замолчал и приблизил лицо. Изъеденное темнотой, оно напоминало маску какого-то лохматого божества.

— Что, вправду собрался?

Вместо ответа я пожал ему руку. Он засопел.

— Это имущество Берндта. Фонарь совсем проржавел, сгодится только в металлолом. А вот нож чистенький, и лучше бы тебе его не брать, если не хочешь смертоубийства. И ружьё не бери. Мало ли чего. По дуропьяни, опять же если споткнуться…

— Не споткнусь, — пообещал я. — А ружьё я не возьму. Оставлю вам. Тео, вы можете побыть с моей женой? Если здесь начнутся беспорядки, ей может понадобиться помощь. Ей и Матти.

— Ясное дело. Глаз с них не спущу.

Ножны пахли обугленным деревом. Я потянул за рукоять. Это оказался траншейный боевой нож с неразборчивым клеймом на клинке. Что ж, лучше так, чем ничего. Берндтовская винтовка «Зильбер» нужнее Траудгельду, на случай, если какая-нибудь сволочь, вроде Гегера, вломится к жене в моё отсутствие. Я бы с удовольствием заминировал все подходы к дому, но единственную доступную мину следовало искать в коровнике.

Одиноко трепещет цветок на ветру:

Багрянится рассвет, скоро-скоро умру…

Скоро-скоро…

Траудгельд вздохнул:

— Ну и певец же из тебя, Эрих. Несмазанная телега — и та скрипит краше. Ну да не беда, руки зато привешены куда нужно. А всё-таки зря ты это затеял. Ей-богу зря. Не понимаю, куда ты навялился на ночь глядя и главное — какого чёрта хочешь там найти?

— Знакомых, — ответил я. — Старых знакомых.

_____________________________

[1] По мотивам немецкой народной песни «Bald allzubalde».