Кольцевой маршрут

Глава 5. Дождь

— Надеюсь, поездка получилась приятной? — осведомился Кунц, наклеивая мне пластырь.

В его голосе не было издёвки, только вежливое сосредоточение. С толикой недовольства — кровь капнула на пол и нарушила стерильность аптечного интерьера.

— Скорее, шумной.

— Да, я уже слышал.

Когда успел? Впрочем, слухи здесь распространяются со скоростью пули. Вот только радиус поражения несравненно шире.

— Тут больно?

— М-мх…

— Под кожей кусок стекла, — проинформировал Кунц. — Но глаз не задет. Вот уж, можно сказать, счастливчик.

Нет, можно, конечно, и так сказать. Но ведь кто-то меня окликнул? А потом быстренько смазал пятки салом. Этакий скромняга. Видать, побоялся, что я пришлёпну ему медаль.

С другой половины помещения меня рассматривал розовый кокон, увенчанный стожком волос. Постоянная клиентка пришла освежить причёску. Многостаночник Кунц работал на две руки, и я мог лишь уповать, что он не перепутает флакончики с перекисью.

— Просто возмутительно! — заявила фрау Шильбек, едва отплевавшись от обрезков, попавших в рот. — Нужно делать что-то, а, как по-вашему? Ждём, ждём и вот дождались! Давно было пора взять в руки…

— Сейчас сполосну руки, — пообещал Кунц, — и мы начнём. На височках я бы чуть подобрал. А что вы думаете насчёт фигурной чёлки?

— Как хотите. Как хотите, но добром это не кончится! Или их выставят из страны, или…

— Или профилируем?

— Как угодно… Как угодно их облизывай, всё одно — толку не будет. Дикари — они и есть дикари! А нынче совсем спятили. Бомбы взрывают. Правду Хартлебов Манни говорит, всё дело в проклятых иностранцах, Господь меня прости!

Такие дела. Эта старуха обвиняла ребят в том, что они сами себя взорвали. Я вспомнил, как один из зевак бросился к пареньку и разбил ему нос. То, что осталось от носа.

Неужели мир сходит с ума?

Мерное пощелкивание ножниц как бы опровергало мои опасения. Ну нет, крыша мира на месте. Просто кто-то дирижирует этим оркестром. Там, за неровной цепочкой гор, я пристрелил лидера реваншистов, Дитриха Трассе, а здесь, похоже, нашёлся свой. Лезут, как грибы после дождя. Интересно, есть ли у грибов идея? Вряд ли. Скорее, речь идёт о витаминной подпитке.

Я шевельнулся, и фрау Шильбек испуганно дёрнулась, как будто я произнёс «мутабор». Всё правильно. Будучи женат на пакистанке, я определенно играл на другой стороне поля. И какая-то сволочь назойливо маячила за воротами и подмигивала арбитру.

Так что теперь? Соседка плюнет мне в физию? Скажет, чтобы я убирался в ту благословенную колыбель, откуда мы все и вылезли — от кипучего гунна до хладнокровного алеманна? Или возьмём глубже — в ту колыбель, что даёт начало любому из нас?

— Вот увидите, — назидательно сказала фрау Шильбек. — Могу побожиться, эти чумазые и зарезали девочку. И остальных. Хотя уж кой-кому я бы посоветовала не шлёпать подолом. Сначала приваживают, а потом плачутся.

— Что?

Но фрау Шильбек замкнула рот.

— Вуаля. — Кунц встряхнул простынёй, и пряди седых волос спикировали на пол.

— Благодарю, — чинно проскрипела старая дама.

Когда дверь за её спиной захлопнулась, он повернулся ко мне и спросил:

— Чаю?

— Нет уж, спасибо!

Не обращая внимания на мои возражения, Кунц плеснул в кружку щепотку дежурного сена. Отказаться было бы просто свинством, а выпить — самоубийством, поэтому я сделал вид, что отвлёкся на созерцание заката. Кровавая полоса горизонта становилась всё шире. Это солнце садилось за край обгрызенного хребта, на котором, по местному выражению, даже эхо пятится трижды.

— Как дела у фрау Афрани? — осведомился Кунц.

— Неплохо.

— А Маттиас? Ему пришлось много пережить.

— Держится молодцом.

По тому, как дрогнули и опустились веки, я понял, что сейчас последует вопрос. И он последовал.

— Возможно, я лезу не в своё дело, Эрих, и заранее прошу меня извинить, но… мальчик ведь не родня твоей жене?

— Нет.

— Нет, — повторил он почти с удовлетворением.

— А что?

— Ничего. Говорю же, это не моё дело. Но генетика редка исключениями. У мальчика голубые глаза, а любой фермер знает, что васильки не растут на грядках. Что поделать, я любопытен. Иногда сплетничаю. В Альбигене так мало загадок.

— Это не загадка, — сказал я. Чай пришлось отхлебнуть, он оказался горьким на вкус, и язык едва ворочался от усталости. — Его мать умерла при родах.

— Какая трагедия, — сказал он мягко, но безучастно. Так дантист берётся за зуб, не раскачивая его, чтобы не причинить излишней боли.

«Трагедия» — удобное слово, ничем не хуже многих других. И эта страна тоже удобна для тех, кто не любит воскрешать прошлое. Сколько здесь таких беглецов? Среди пёстрых кантональных валют память редко имеет хождение: она без остатка разменивается настоящим.

Может, оно и к лучшему.

Выйдя из аптеки, я увидел полицейского Меллера.

Вид у него был загадочным. Он поманил меня пальцем. В столице и этот жест, и приглашение выглядели бы по-другому. Но здесь нет ни кожаных плащей, ни личных автомобилей, и даже тюрьма совмещает в себе функции вытрезвителя и кладовой.

— Что ты там делал, Краузе?

Очевидно, мы опять были на «ты».

— Хлопнул баночку йода.

— Пошли, — сказал он. — Ты всё это заварил, ты мне и поможешь. Браннинг в отпуске, уехал на лечение в Кур. Напарника обещали прислать еще в четверг, но теперь даже не обещают. У меня никого нет.

— А что стряслось?

— Понятия не имею. Но перед участком толпа, они уже подогреты. Ума не приложу, кто им сказал.

— Сказал о чём?

— О том, что парень здесь. Гафар Паргути, язык сломаешь, пока выговоришь. Он проживал в общежитии, в котором нашумели сегодня, и я попросил привезти его сюда. Полчаса не прошло, а уже базар. Кто-то мутит воду. Надеюсь, не ты.

— Точно не я.

Он что-то пробормотал и размашистым шагом двинулся вверх по улице. Я поспешил следом. Фонари горели, хотя вечер ещё не наступил. Ветер выжимал редкие капли из нахмуренных туч, и, казалось, вот-вот разразится гроза.

Перед участком действительно собралась толпа. В окнах кирпичного одноэтажного здания не горел свет, люди мыкались, прижимая носы к решётке, стараясь разглядеть, что творится внутри. Рядом стоял белый фургон оперативной группы. В машине никого не было. В толпе я увидел Гегера. Он набычился и сжал кулаки, словно хотел разбить стекло.

— Слушайте, — сказал Меллер.

Несколько голов обратилось к нему.

— Разойдитесь, вы мешаете следствию!

— С каких это пор ты заделался следователем, Анри? — язвительно выкрикнул Цойссер.

Одобрительный гул. Один из подростков присвистнул.

— Я пытаюсь помочь расследовать преступление. Вы все знаете, что рук не хватает. Вот и не мешайте работать.

— Мы поможем! — выкрикнул тот же подросток.

— Чёрта с два вы поможете.

Толпа сжималась. Я пожалел об отсутствии монтировки. Я отлично знал этих людей, а они знали нас с Меллером, но в такие моменты всё опрокидывается вверх дном. Главное без резких движений. На сегодня я хлебнул уже достаточно резких движений.

— Захватил дружка, Анри? А чего ж он такой побитый?

— Споткнулся на лестнице, — сказал я.

— Здесь же нет лестниц.

— А у меня с собой.

Подросток блеснул зубами, как обезьяна. Это был Франкеров Паули, я чинил его мотоцикл. Остальные беспокойно переминались. Восемь крепких мужчин, не считая молодняка.

Скверный расклад.

— Отойди, — потребовал Бертли Штирер.

— Проспись, дурья башка, — возразил Меллер.

Минуту они глядели друг на друга в упор. Всё замерло. По моей спине гулял озноб, и свет фонарей двоился, окружённый белесым, дрожащим ореолом. Время, казалось, застыло.

И тут начался дождь.

Когда тяжёлые капли замолотили по крыше, толпа выдохнула.

Что-то переменилось. Ледяной душ охладил горячие головы, и на лицах крестьян появилось недоумение, как у человека, который внезапно проснулся.

— Ладно, — выплюнул Вилле Хохгрейзер, длинный мужчина с прокопчённым лицом. — Пойдём отсюда! Здесь толку не будет.

Пауза, — и недовольно бурча, люди начали расходиться.

Нехотя, один за другим.

Вскоре только мы остались стоять под проливным дождём. Видимо, он зарядил надолго. Моя рубашка прилипла к телу, а форменный китель Меллера запестрел пятнами и наконец потемнел, пропитавшись водой.

— Ну вот, — сказал я, когда молчание стало невыносимым. — Могу я теперь войти?

Поскальзываясь, мы прошли внутрь.

Там было полутемно. Меллерша и еще один полицейский неподвижно сидели в углу, а за столом, скорчившись под лампой и положив голову на руки, плакал какой-то человек.

Услышав шаги, он поднял голову. В карих глазах отобразился испуг, и я узнал смуглого паренька с ярмарки. Он тоже меня узнал, и попытался улыбнуться разбитыми в кровь губами.

— Почему он здесь? Разве ему не нужен врач?

— Может, и нужен, — сказал Меллер.

Остановившись у притолоки, он долго задумчиво рассматривал паренька. Я тоже смотрел и не мог понять — жертва перед нами или задержанный? Зачем его привезли? В Бюлле есть свой полицейский участок. И свой комиссар. Казалось, я начинаю читать книгу с конца, причём часть букв стёрлась и перепутана.

— Ты был знаком с Лени Харпер?

— Да, — шёпотом сказал парень. Он отвечал Меллеру, но глядел на меня.

— Вы встречались?

— Да.

— Жили вместе?

— Нет, — он потупился. — Нет, мы иногда просто… Она говорила, что ей нельзя… Что отец не позволит. Мы познакомились на празднике, весной…

— Занимались любовью? Как мужчина с женщиной?

Гафар молчал. На стене тикали часы. Меллерша и другой полицейский сидели бездвижно, как истуканы.

— Ты её убил?

— Нет! — паренёк в ужасе вскинул голову, глаза умоляюще заблестели. — Вы что?

— Но ведь она понесла.

— Что?

— Забеременела. Понимаешь это слово? Ждала от тебя ребенка. Ты об этом узнал? И потому убил её ножом?

Он даже не мог отвечать, только мотал головой. Вид у него был совершенно обезумевший и несчастный, по щекам текли слёзы.

— Вы встречались пятого сентября? Во вторник.

— Я не мог… Я дал записку… девочке… Лени говорила, у нее нет этих… когда у женщин. Она хотела показаться доктору, но боялась.

— И ты тоже боялся, — тихо сказал Меллер. — И есть чего. Ей было едва ли шестнадцать. И ты выпотрошил её как индейку.

— Нет! — рыдающим голосом вскрикнул Гафар. — Я не делал! Я её не убивал!

Он опять скрючился, перехватив руками живот, как маленький ребёнок. Фигуры в углу наблюдали за ним бесстрастно в жёлтом свете настольной лампы. Я повернулся и вышел в крошечную прихожую, а оттуда в другое помещение со столом, электрическим чайником и каталажкой, отделённой от места охранника решётчатой дверью.

Голоса проникали сюда с задержкой, слегка приглушенно. Я снял рубашку, вытряхнул ее и надел опять, поёжившись от холода. Плеск и шум дождя стал громче, капли долбили по крыше с артиллерийским грохотом. Дороги наверняка развезло. Если преследователь решит пойти за мной, то увязнет в грязи.

Из соседней комнаты доносились всхлипы, их перемежал говор — то бубнящий, то урезонивающий. Потом зазвучал женский голос. Он говорил мелодично, и я задремал. Сквозь сон я слышал, как кто-то ходил, потом стукнула дверь, заурчал мотор — всё сквозь скворчащий плеск дождя, не желающего уняться.

— Вот и всё, — сказал Меллер.

Он вошёл и сел напротив, обрюзгший и раздраженный.

— Всё это чушь, — сказал я. — Парень не виновен.

Он хмуро покосился на меня и на пустой чайник.

— Мы ничего не знаем.

— По-твоему, Ирму Бригельрих месяц назад убил тоже он? Этот цыпленок?

— Может быть, он обгулял обеих. В любом случае, разбираться будут в центре. Я просто хотел на него посмотреть. Дурак, наверное.

— Наверное, — согласился я. Он начинал мне нравиться.

— Ирма тоже была тяжела, — нехотя признал Меллер. — Так сказали коновалы из судебного медуправления. Сам бы я сроду не догадался. Хорошая девочка, кто мог подумать, что она с кем-то путается. И Лени…Я до сих пор не верю.

— А откуда?..

— Сестра. Они шушукались по вечерам. Старый хрыч прибил бы дурёху и пацана, если бы прознал. А теперь я должен ему сообщить.

Незавидное поручение. Для рядового вахмистра он и так проявил излишек инициативы. Одно дело браконьерство и драки, и совсем другое — убийство, совершенное с такой жестокостью, что даже меня, привыкшего ко всякой мерзости, пробрала дрожь.

К тому же, граната.

Кто-то метнул в общежитие ручную гранату. Это же не фунт соли в задницу. Браво, Эрих! Потрясающее везение! В поисках рая земного я изучил путеводитель, перебрал все карты и направления, воспользовался компасом и секстантом, — и всё ради чего? Чтобы в итоге заехать в солдатский бордель. Но основная проблема даже не в этом.

А в том, что я заехал туда не один.

После утренних хлопушек и фейерверков я бы не очень удивился, получив на ужин старое холостяцкое блюдо «дырка в кляре».

Но дома меня встретил запах тушеной капусты. Уютный запах, нисколько не ностальгический, потому что в детстве я чаще всего перебивался сухомяткой.

— Что ты сегодня купила? — спросил я Франхен.

И поразился её реакции.

— Ничего, — она посмотрела на меня как птичка на крокодила. — Ничего, Эрих! Совсем ничего!

— Хорошо, — ответил я, недоумевая. — То есть… если ничего не было.

— Ничего, — повторила она уже спокойнее. Но пальцы еще подрагивали, а под тонкой кожей угадывалось учащенное биение сердца.

Что происходит?

По крайней мере, в подвале происходило нужное. Я перетащил из мастерской содержимое охотничьего сундука и нашёл несколько полезных вещей. Самой полезной, безусловно, оказалась малокалиберная винтовка, предназначенная для отстрела косуль. Самой бесполезной — тот самый коллиматор, обнаруженный Матти: он требовал батареек, которых в окрестностях попросту не достать. Я словно услышал скрежещущий смех фельдфебеля Вугемюллера.

— Что это? — спросила Афрани.

— Барахло. Но может и пригодиться.

Никогда. Я от всей души надеялся, что эта ржавчина сгниет прежде, чем в ней наступит нужда. В наше время модно быть пацифистом. Но если рядом играют в футбол гранатами, то я бы не хотел отпинываться картошкой.

— У тебя разбито лицо, — тихо сказала она.

— Просто царапина.

Отличная всё же вещь — собственный погреб. Небольшой, но в меру вместительный — аккуратные ящики, белая лампа на проволочном шнуре… Ненавижу желтые лампы. Под одной из них меня били в подвале, похожем на этот, но тогда в происходящем был смысл, и было желание выбраться и вытащить девушку, испуганную «девчёшку», глядевшую на меня так, словно я — Рюбецаль, а не тупое мазло, просвиставшее жизнь в подобии полупокера.

Дом — это место, где не стреляют в спину. А теперь я чувствовал, что мои тылы оголились. Тревожное ощущение. Всё из-за этого испуга в её глазах. Пока мужчины получают по морде от настоящего, женщины мыслят прошлым и будущим.

Неужели Франхен впервые поняла, кто я такой?