Кольцевой маршрут

Глава 4. Альпенблют

— А на ярмарке только коровы? — поинтересовался Матти.

Он крепко держал меня за руку. В окружающем гаме и толкотне это было, пожалуй, самое умное, что он мог сделать. Я и сам схватился бы за руку Траудгельда, но он куда-то пропал.

Ярмарка Альпенблют проходила раз в сезон и собирала гостей со всей общины. Сюда приезжали даже из города — главным образом, за фермерским сыром и молоком, лучшим во всём кантоне. В павильоне «Штудер» проходила выставка сельскохозяйственной техники. Туда-то я и решил направиться. В конце концов, все механизмы сродни друг другу. Если хорошенько напрячь воображение, можно представить, что сепаратор — просто-напросто пулемёт, переживший с десяток пластических операций.

— В основном. А ты хочешь купить слона?

— Нет, — сказал Матти, мрачно оглядываясь по сторонам. — Слона я не хочу.

— Он не хочет, — подтвердила Афрани.

День выдался солнечным. У киоска с журналами продавали сладкую вату и леденцы. Я купил Матти один. Поколебавшись, он взял, поблагодарил и сунул в карман курточки. Видимо, сделал запасы на зиму.

— До чего здесь красиво! — восхитилась фройляйн Кройц.

Увеличенные очками глаза учительницы горели восторгом. Закутанная в жакет и шаль, она выглядывала из своей безразмерной одежды, как воробушек из-под стрехи. Она радовалась всему: людскому водовороту, блеянью овец, запаху навоза и рёву трактора, который тащил связанные вместе брёвна.

Мы миновали группку людей в национальных костюмах. Потрясающая страна! Отделённая от разрухи только цепочкой гор и тугим самодовольством. Впрочем, картофель здесь рос отменный. Я надеялся, что «Флоретта» не подведёт.

— Хочешь посмотреть на корморазгрузчик?

— Нет.

— Он не хочет, — перевела Афрани.

С некоторых пор она объясняла мне всё, что хотел сказать Матти. Я и сам отлично знал транслингв, вероятно, дело было в чём-то другом.

Я чувствовал себя странно. Здесь, среди этих безмятежных людей, бродило что-то, не поддающееся пониманию. За полгода, что мы провели здесь, я обзавёлся знакомыми, но так и не смог разобраться, что творилось в этих головах, одинаково бойко считающих деньги побеждённых и победителей.

— Что с тобой, Эрих? — шепнула Франхен.

— А что со мной?

— У тебя воинственный вид.

— И совершенно зря, — фройляйн Кройц уловила нить разговора и притиснулась ближе. — О чём вы спорите, мои дорогие? Мы живём в мирной стране! В этой кипучей жизни я чувствую дыхание Божье. Маттиас, ты чувствуешь дыхание Божье?

— Нет, — хмуро сказал Матти. — Только коров.

К полудню людской поток рассосался.

Приезжие из города скучковались около ультрасовременного павильона с автоматической доилкой и закрытыми стойлами. Этакий концлагерь для скота. Я опять вспомнил Меллера. Чёрт бы его побрал!

— Эрих, — сказала Афрани. — Мы с фройляйн Кройц хотели бы прогуляться.

Вид у неё был смущенный.

— Куда?

Она зарделась. Смуглая кожа сделалась ещё смуглее.

— По магазинам.

— А, — я наконец сообразил.

У нее не было денег. Ни гроша.

— Конечно.

Я отдал ей кошелёк и был вознаграждён благодарным взглядом, всякий раз выбивающим меня из колеи. В этом было что-то неправильное.

— Мы быстро, — виновато шепнула Афрани.

И ускользнула.

А я остался один. С яблоком от собственной яблони.

— И куда мы пойдём? — спросил Матти.

Хороший вопрос.

Я мог бы наведаться в администрацию к чиновнику, способному соединить меня с Йеном. Тактическая разведка. Щедрая порция информации — то, что нужно в базарный день. Но куда деть ребёнка? Впрочем, сообразим на месте. В крайнем случае, я мог притвориться, что Матти взял меня в плен и теперь тащит выкурить последнюю сигарету.

— На шпацир.

Нормальный ребенок на этом бы не успокоился. Но Матти кивнул, выпятив нижнюю губу. Что, по-видимому, означало «готов».

Улицы в Бюлле проектировал сумасшедший водопроводчик. Иначе не объяснишь хаотичное сплетение ответвлений толщиной в руку, непременно приводящих в тупик. Или к расстрельной стенке? Кирпичная кладка была выщерблена, словно эта мысль пришла в голову не только мне. Всё время, пока мы плутали, я чувствовал на спине чужой взгляд. Знакомое ощущение.

Неужели преследователь проник и сюда?

Каким-то непостижимым образом мы вырулили на площадь и оказались перед зданием городского совета. Белая краска на стенах заметно облупилась. Поблизости играла музыка — предвыборное собрание.

Внутри было пусто и холодно. Пахло мелом.

— С детьми нельзя, — встрепенулась женщина в сером халатике.

— Это не ребёнок, — сказал я. — Это наказанье Божье. Мне нужен комиссар Бергер.

— Комиссар занят.

— Передайте ему, что его беспокоит бывший сотрудник Бюро.

Она ушла, смерив меня недоверчивым взглядом. Со стен смотрели плакаты — яркие, глянцевые, с рекламными лозунгами. Вот и кандидат от ШПН, Манфред Хартлеб. Породистая волевая морда. Рядом с ним действующий советник, Рёуф, казался тщедушным библиотекарем.

— Вы ко мне?

Я и не заметил, как он появился. Низенький человек с прядью седых волос, зачёсанных через лысину. Почему-то я думал, что комиссар должен выглядеть более атлетично.

— Господин Бергер…

— Точно так.

Я представился.

Мы прошли в кабинет — скромный кабинет с деревянной мебелью. Канцелярский прибор, папки, неброские шторы на окнах. Комиссар сел и переплёл пальцы. На его мягком, отёкшем лице отобразилось затруднение.

— Догадываюсь, чего вы хотите. Но помочь не смогу. Международные звонки нам сейчас запрещены. С прошлого месяца.

— Это связано с выборами?

— Можно выразиться и так. Вы, наверное, слышали о беспорядках… В некоторых районах ситуация напряжённая. Слава Богу, в нашем кантоне всё довольно благополучно.

— А как же убийства девушек?

«Девчёшек», чуть не вырвалось у меня. Мы сидели, разделённые дубовым столом. Солнечный свет, проникающий через окно, золотил бумаги — огромное количество старых бумаг. Даже кисть руки, выглянувшая из форменного рукава, казалась сделанной из пергамента.

— Разбираемся, — он не смотрел мне в глаза. Плохой знак.

— Вы знаете о расследовании, которое предпринял центр Фридмана? — спросил я.

— Лишь в общих чертах, — он пожал плечом. — Это не в моей юрисдикции. Здесь у нас хватает и своих проблем. В некоторых вопросах я солидарен с Хартлебом. Иммиграция — зло. Будем откровенны, я имею в виду, «загорелую» иммиграцию. Жители устали, их можно понять. Ведь это грязь, болезни… На кирпичном заводе много приезжих. Я бы и сам заволновался, гуляй моя дочь с каким-нибудь Мушмуллой.

— Да, — медленно сказал я. — Я понял.

— Я на это и рассчитываю, — комиссар опять повёл плечом, будто сдвигая застрявшую за воротом вешалку. — Вы же тоже приезжий. Но другого толка. Уж простите, что я так откровенно. Но вы должны хорошо представлять… наши проблемы.

— Конечно. Я даже знаю решение.

Он бледно улыбнулся.

— Будем надеяться, до этого не дойдёт.

После золотого света приёмной коридор отзывался моргом. Уже знакомая женщина в сером халате шоркала тряпкой по стенам. От ведра невыносимо пахло хлоркой. С улицы долетали отзвучия духового оркестра, перемежаясь нестройным: «…жданство», «…арод», «…ация». Очевидно, предвыборная речь подходила к концу.

Я взял Матти за руку, и мы вышли наружу.

Через площадь семенила колонна детей, одетых фруктами и овощами. Сопровождающая их монахиня вилась над ними как курица над яйцом, сгоняя к автобусу, припаркованному у церкви. Ярмарка была в самом разгаре. Если поспешить, мы ещё могли успеть на качели и карусели. Я отдал Франхен свой кошелёк, но в кармане позвякивала пара-тройка монет.

Как раз хватит на имбирный пряник.

— Ударим по сладостям?

— Каким? — настороженно спросил Матти.

— Каким хочешь. Мишки. Карамельный миндаль.

— Миндаль?

— Угу. И жареные каштаны. На весь пиратский сундук.

Он удивлённо моргнул и вдруг засмеялся.

Я смотрел в его живое лицо и вспоминал тяжесть мокрого дерна. Запах школьного мела и солнечный зайчик, намертво увязший в пыли. Потёртый дубовый стол. Кипы бумаги на столе намекали на нераскрытые преступления.

Преступления, которые никто не хотел раскрывать.

Вскоре я имел все основания торжествовать.

Сколько бы Матти не изображал позицию непричастности, зов ярмарки оказался сильнее.

Бодрым галопом мы пробежались по всем позициям, которые уготовил Альпийский музыкальный ферайн «Старые песни» и сорвали аплодисменты. В старых песнях я знал толк. Мне вручили надувной микрофон и переносную аптечку. Кажется, в этом скрывался тонкий намёк. Я предпочёл его не заметить. Солнце палило жарко, на Шпигельгассе продавали каштаны, и среди фермерских чудес, выставленных на край тротуара, я не встретил ни одного образца, достойного моей «Флоретты».

— По-моему, я наелся, — сказал Матти.

Икнул и постучал себя по туго набитому животу. Через живот проходил ремень, а на нём болтался игрушечный барабан, выигранный на аттракционе «Юный охотник».

— Просто вусмерть наелся.

Неудивительно. Этот потомок Вильгельма Телля потребил такое количество сладостей, что я уже начинал с тревогой поглядывать на призовую аптечку.

— Лишь бы не слиплось.

— Не слипнется, — заверил он с самонадеянностью, свойственной только детям и нацистским преступникам.

Предвыборные мероприятия начинали рассасываться. Будучи лицом посторонним, я мог констатировать, что агитация Рёуфа провалилась. Он действовал по старинке. На открытках, которые нам раздавали одетые в традиционные дирндли белокурые девушки, значилось: «Открытость, терпимость и благоденствие». Прямо скажем, сомнительный лозунг. Последняя его часть ещё могла найти отклик в крестьянских сердцах, но две первые напрочь обнуляли усилия.

Зато Хартлеб оказался фокусником.

Я ожидал, что он тоже начнёт бряцать на народных струнах и выйдет в белой рубашке, тирольской шляпе и каких-нибудь ледерхозе как дань традициям, завезённым после первого разгрома наших доблестных армий.

Но нет. Он предпочёл не косить под крестьянина. Он вышел на сцену в простом сером костюме и армейских ботинках, сопровождаемый мальчиками в зелёных беретах. Я напрягся. Я всякий раз напрягаюсь, когда вижу волевое лицо в обрамлении детских головок с лапшой, развешанной по ушам.

Начал он довольно неплохо.

— Дорогие соотечественники! Если вы думаете, что я в этот прекрасный день займу ваше время пустой болтовнёй, можете сразу…

Он выдержал паузу.

— …послать меня к свиньям!

Да, вот это я понимаю — начало! После вялой речи Рёуфа бодрое вступление впечаталось в потные лбы как футбольный мяч. Толпа выдохнула. А оратор, расстегнув пиджак, приблизился к краю сцены и воспарил над площадью.

Сначала он сделал пробный круг и отпустил несколько шуточек про вегетарианцев, вдову и рабочий кредит. Толпа довольно заулюлюкала. Я было расслабился, но тут почувствовал взгляд на своей спине.

Наблюдатель вернулся!

Зажатый между двух толстых женщин, с ребёнком, прицепившимся к боку как пластырь, я не мог как следует оглядеться. Беглый взгляд влево и назад выцепил раскрытые рты, кудряшки, разгоряченные щёки… Слишком много людей. Если кто-то и следил за мной, ему нужно было лишь улыбаться, топать ногами и не отсвечивать.

Впрочем, может это паранойя? Синдром переселенца-краута? После разгрома «Ультрас» я сменил фамилию и документы. Может, стоило вооружиться тяпкой и прибегнуть к пластической хирургии?

Медленно-медленно я повернул голову.

Есть!

Сзади произошло движение, и кто-то раздраженно зашипел: наблюдатель отдавил ему ногу. Я крутанулся — и теперь зашипели уже на меня. Всё, что я смог увидеть, — край темно-зеленой куртки, вроде штормовки. Ничего выдающегося: средний рост, средняя худоба — крестьянин, горожанин или работник с завода. Или студент. Или… Подсознание, разлакомившись, принялось выдавать варианты один другого краше. Когда я добрался до отставного зуботехника с манией выслеживать встречных, в толпе захохотали.

— … и тогда мы скажем: валяйте откуда пришли! Молитесь хоть пню, хоть коврику. В наших ресторанах не подают ишачий навоз…

Манфред Хартлеб опять шутил.

— … и перекрыть границы. Потому что наше терпение не безгранично. Мы терпеливый народец, но можем и дать раза, если кто-то обгадит наш цветник!..

А вот теперь не шутил.

— Пойдём-ка отсюда, — предложил я Матти.

Он бросил на меня понимающий взгляд, и мы начали пробираться к газону. Сжав челюсти, я раздвигал чужие бока и думал о Франхен. Не стоило ей уходить без меня. Не сегодня. И не в ближайшее время. Я чуял: атмосфера портилась, и Хартлеб имел к этому прямое отношение. Если бы не праздник, я бы, наверное, зарядил ему в челюсть. А потом скрупулезно и обстоятельно обсудил проблемы с ишачьим навозом.

— Там дяденька на нас глядит, — сказал Матти.

— Где?

Меня словно подбросило.

Тёмно-зелёная куртка опять была здесь.

Куртка — в такую-то теплынь?

— Эй!

Я подхватил сына и бросился через площадь. Куртка юркнула за угол. Врезаясь в людей и отчаянно работая локтями, я выскочил в переулок. Ни следа преследователя. Чёрт возьми! Куда он делся?

Плотнее перехватив Матти поперёк груди (барабан врезался мне в печень), я припустил вдоль по улице. Паскудство! Дома ютились так плотно, что между ними не проскользнула бы и блоха. Свет падал отвесно, и казалось, что шторы из окон плещутся прямо перед глазами. Да где же он? Неужели я свернул не туда?

Впереди мелькнул просвет. Не площадь, но что-то вроде — пятачок с парой столов под холщовым зонтиком. В призывно распахнутой двери бара показалась удивлённая физиономия. Не та. Обладатель физиономии был облачён в праздничный костюм выпивохи: тугую рубашку, клетчатый жилет и брюки до щиколоток. В таком не побегаешь.

От декорации Бирфеста отходили три переулка, ещё более узеньких и извилистых. В самом правом я заметил вывеску на незнакомом языке. Видимо, здесь обитали иммигранты. Что-то вроде общежития. С балкона свешивалось бельё. По логике кинематографа именно сюда должен был скользнуть злоумышленник, и я предвкушал появление стекольщика с зеркальным шкафом поперёк улицы. У распахнутой двери уже поджидала корзинка с яйцами. Законы жанра диктовали, чтобы я вляпался в неё ботинком.

Резко выдохнув, я дёрнулся к этому переулку и тут услышал:

— Эрих!

Зов доносился слева.

Стоп. Задний ход.

Я развернулся, отметив краем глаза вышедших на крыльцо людей — смуглого парня и женщину в разноцветной одежде, они с изумлением таращились на меня — «Эрих!» — ну, до чего настойчив, кар-р-рамба, лево руля! — Матти ударил локтем по барабану…

И тут прогремел взрыв.

Когда это произошло, я стоял вполоборота, прикрывая Матти собственным телом.

Потом раздался «БДАМХ!» и нас отшвырнуло в сторону.

Осколки стекла просвистели мимо щеки. Матти вскрикнул и вцепился мне в плечо. Мне едва удалось сохранить равновесие. В пылевой взвеси я увидел, как из пивной выбегают люди. Потом ощутил влажность — металлический привкус крови. Один из осколков рассёк кожу. Я боялся повернуть голову. А когда повернул, встретился взглядом с тем смуглым парнем: всё его лицо было в крови и глаза как плошки, в них плескался дикий страх!

— Где?

Он не ответил. Был в шоке.

За его спиной скорчилась женщина. Дело плохо.

Чёрный дым валил из окна общежития. Взрыв раздался внутри. Или кто-то метнул гранату? Чёрт возьми! Занятый своими скачками, я всё проморгал. Если бы не оклик, сунулся бы прямо в пекло.

— Лиам! — прорыдал истеричный голос.

Растрепанная старуха доползла до перевёрнутого стола и упала. К ней подскочили. Народ прибывал. С площади взрыв был отлично слышен, вскоре здесь станет жарко. Да вот, уже…

— Что там?

— Доктора! Эй, тут есть доктор?

— …лиция!

— Это же у этих… Свиньи! А ну-ка!..

Как в тумане, я разглядел, что один из подбежавших вразвалку подходит к окровавленному парню. Что-то спросил и ударил его в лицо. За спиной загикали. Камень ударился в стенку, рядом с разбитым окном. Творилась какая-то чертовщина.

Я хотел вмешаться, но колени ослабли. Матти прижался плотнее, я чувствовал бешеный стук его сердца. Ударившего оттащили, издалека слышалось пиликанье полицейских сирен. Нужно уходить. Прямо сейчас. Пока не стало поздно. Пока не стало…

А где Франхен?

Замычав, я проломился сквозь стену зевак и припустил назад, выгребая против течения. С дороги! Скорая помощь, прах вас возьми!

Они стояли у прилавка с грушами. Целые и невредимые. Франхен и фройляйн Кройц жались друг к другу, как воробышки, а перед ними, красный от натуги, выплясывал Траудгельд, доказывая, что пора убираться.

— Господин Краузе! — слабо вскрикнула учительница.

— Срань господня! — проскрипел Траудгельд.

А Франхен ничего не сказала. Она смотрела распахнутыми глазами, в которых отражались небо и розы, и виноград, и пламя дворцов небесных, и наши с Матти бледные лица, вытянутые как груши, и я понял, что никуда не уеду, и никуда больше не отойду, и не отступлю, пока не разберусь с этим бедламом. И я передал им ребёнка, а заодно моё сердце, игрушечный барабан и аптечку, отёр со щеки кровь и сказал:

— О чём же вы спорите, мои дорогие? Мы живём в мирной стране. Чувствуете дыхание Божье?

_________________________________

[1] Дирндл — народный костюм, традиционная «одежда девушки», распространенная в немецкоязычных странах Европы. Костюм состоит из длинной юбки, лифа, кофты и фартука.

[2] Ледерхозе — кожаные штаны (шорты), национальная одежда баварцев и тирольцев.