Комиссаржевская

«Я ВСЕГДА БУДУ ЖИТЬ »

Он вспоминал то время, когда глотал

биографии великих людей, стремясь

поскорее добраться до описания их

смерти. В ту пору ему страстно хотелось

знать, что могут гений, величие,

чувствительность противопоставить смерти.

10 февраля 1910 года в Ташкенте, после двух недель мучительной болезни, перед самым концом внезапно отступившей, а потом столь же внезапно возвратившейся, скончалась Вера Фёдоровна Комиссаржевская. Её смерть явилась неожиданным финалом, прервавшим, как казалось, активное развитие интриги.

Незадолго до своего трагического появления в Ташкенте она приняла никому не понятное и в общем никем не одобренное решение — покинуть сцену. «Я ухожу потому, — объясняла она 15 ноября 1909 года в своём открытом письме труппе, — что театр в той форме, в какой он существует сейчас, — перестал мне казаться нужным, и путь, которым я шла в исканиях новых форм, перестал мне казаться верным»[6]. Идея создания театральной школы захватила её и волновала тем сильнее, чем более отчётливо она чувствовала тупик своей сценической деятельности. Перед труппой она обязывалась довести до конца намеченные гастроли, которые географически охватывали огромные российские пространства. «Еду за счастьем!»[7] — декларировала она.

Из Харькова, где режиссёр А. П. Зонов по поручению Веры Фёдоровны огласил её открытое письмо, труппа перебралась в Полтаву, затем — Екатеринослав, Ростов-на-Дону, Тифлис, после небольшого перерыва в середине декабря — Баку, Ашхабад, Самарканд, Ташкент... 19 января, вскоре после приезда в Ташкент, неизвестная болезнь свалила двух актрис из труппы, днём позже — двух актёров и парикмахера. Диагноз поставили только через неделю — 26 января доктору М. И. Слониму стало очевидно, что болезнь, настигшая труппу Комиссаржевской, — оспа.

В тот же день вечером по программе гастролей шёл спектакль по пьесе Г. Зудермана «Бой бабочек», и с первыми признаками болезни Вера Фёдоровна всё-таки вышла на сцену и отыграла всю пьесу до конца в сложнейших условиях, когда почти половина исполнителей была экстренно заменена. Уехала из театра уже в сильном жару. Несмотря на неоднократное привитие оспы (а может быть, как раз вследствие этого), болезнь развивалась очень быстро, жар не спадал в течение недели. Однако 2 февраля наступило долгожданное облегчение. Несмотря на потерю сил, отсутствие аппетита — естественные результаты тяжёлого заболевания, у близких появилась и крепла надежда. Уже велись разговоры о возможном продолжении гастролей, о скором возвращении Комиссаржевской к делам. Но улучшение длилось только несколько дней.

В ночь на 9 февраля наступила резкая перемена к худшему: вновь сильный жар, оспа приняла самую опасную — гнойную — форму, начался сепсис, отказали почки. Консилиум врачей признал, что положение безнадёжно. Очень страшно описывают свидетели её последние часы. С их слов А. А. Дьяконов запишет: «Вновь сильнейший жар... Назревшая оспенная сыпь обнаруживает под собою страшное количество гноя... Малейшее движение — нечеловеческая боль... Вера Фёдоровна теряет сознание... Гной, сходя с тела, срывает его покровы. <...> Ночью страшное разрушение тела продолжается... Омертвели ткани туловища, рук и ног... К утру деятельность пульса прекратилась. <...> Рассказывают, что Вера Фёдоровна ещё накануне вечером, когда пришли врачи — с неистовою силою, в исступлении воскликнула: — Довольно! Довольно! Довольно!»[8]

А ведь совсем незадолго перед тем она говорила с уверенностью, которая поражала многих: «Я всегда буду жить». Она «думала в то время не о жизни в памяти людей, не о бессмертии своего искусства (об этом она никогда не думала), атакой каталось, что она живая — такая, какая она есть — не может перестать быть*[9].

На следующий день, 10 февраля 1910 года, Вера Фёдоровна скончалась.

Случившееся было абсолютной неожиданностью даже для родственников, ободрённых недавними сообщениями об улучшении состояния больной. А для широкой общественности извещение о смерти Комиссаржевской было подобно грому: 45-летняя актриса, находившаяся в расцвете своего таланта, энергичная, полная планов, внезапно умерла от неведомой болезни на окраине империи. Как выразился А. Р. Кугель, «есть что-то беспощадно злое, как трагикомическая маска, в том, что Комиссаржевская скончалась в Ташкенте от оспы. Почему оспа? Именно оспа? Почему Ташкент? Именно Ташкент? Что за странные, что за обидные, глумливые сочетания! “Бальзак венчался в Бердичеве”, — повторяет беспрестанно один из чеховских героев. Бальзак венчался в Бердичеве; Комиссаржевская умерла в Ташкенте от оспы. В этих подробностях кончины словно нашла завершение вся иррегулярная, своеобразная мятущаяся жизнь Комиссаржевской»[10]. Её брат Ф. Ф. Комиссаржевский писал о том же: «Вера <...> умерла одиноко, во время своей последней гастрольной поездки, вдали от семьи и друзей, по ту сторону Каспийского моря, в азиатском городе Ташкенте, сломленная ужасной болезнью — чёрной оспой, которой она заразилась на Самаркандском базаре»[11]. Оспа была не только мучительна в самом примитивном, физическом смысле, она доставляла умирающей ещё и дополнительные психологические страдания, связанные с искажением её внешнего облика.

Комиссаржевская очень трезво относилась к своей внешности и красавицей себя не считала, более того — говорила о себе с известной и иногда спасительной иронией. Тем не менее брат запомнил и впоследствии записал её фразу: «Ничто не заставит меня отчаяться и потерять мужество, кроме ужаса стать безобразной»[12]. Во время последней болезни она, конечно, поневоле думала об этом.

Владимир Афанасьевич Подгорный, актёр труппы, раньше её заразившийся оспой, вспоминал: «7 февраля я вышел из больницы. Мне сказали, что в этот день Вере Фёдоровне стало значительно лучше. Беспокоились лишь за то, что болезнь может оставить следы на её лице. Опасность для жизни миновала. На другой день я купил цветов и отправился навестить её, хотя я знал, что не увижу. Она распорядилась, чтобы никто не видел её во время болезни: в тот день, когда она почувствовала, что оспа стала высыпать на лице, она позвала к себе Зонова и попросила его больше не входить в её комнату и никого не впускать к ней, кроме врача и сестёр, ласково простилась с ним и прибавила, что в случае плохого исхода она просит его сделать так, чтобы никто не увидел её мёртвой»[13]. Это распоряжение было выполнено в точности.

По существовавшим тогда карантинным правилам тело Комиссаржевской нужно было захоронить на месте смерти, в Ташкенте. Однако официальные препятствия были преодолёны, и двойной плотно закрытый гроб всё же доставили в столицу — уж очень несправедливым казалось всё происшедшее, чтобы добровольно отказаться от доступной для поклонения могилы, осязаемого знака памяти. Ф. Ф. Комиссаржевский, много лет проживший в Лондоне, вспоминал впоследствии: «Когда гроб с телом Веры привезли из Ташкента в Петербург, встречавшая его толпа была так велика, что могла бы заполнить собой Трафальгарскую площадь, Стрэнд и Уайтхолл»[14]. Пресса с ужасом внезапной потери и болью скорби писала о происшедшем: «Дружный взрыв искренней печали, охвативший печать русскую, с давно неслыханною силою, — этот долгий по сроку, но короткий по выражению (я не читал ни одной “длинной” статьи о Комиссаржевской) надгробный вой, в котором то и дело различаешь голоса, давно отвыкшие от какой бы то ни было впечатлительности, — явление совершенно исключительное. Этого даже после смерти Чехова не было»[15].