Королевство Русское. Книга первая. Андрей Юрьевич

Глава 12

Событие тридцать четвёртое

Ad impossibilia nemo tenetur

Нельзя заставлять выполнить невозможное.

Кузнецов в замке теперь больше десятка… А, не так. Пятеро из них обитают теперь в бывшем Зимненском Святогорском Успенском женском монастыре, что расположился в нескольких верстах от Владимира на реке Луга. И они металлурги настоящие — только плавками чугуна занимаются. Интересное получилось предприятие. Хотел Андрей Юрьевич там только литейщиков держать, чтобы секреты за забором схоронить, но оказалось, что у них жёны с дитями есть. А раз пока Виноградов решил их в народ не пущать, чтобы секреты не выдали, то пришлось в бывший монастырь переселять и семьи литейщиков. Благо монашек было много, и келий освободившихся хватало. Следом понадобилось переселить и плотников, перепрофилированных в модельщики. Ещё две семьи, хоть модельщиков и трое. Один оказался вдовцом. Первыми родами жена померла. Ну, профессор видел, что у кого-то из кузнецов бывших есть дочка великовозрастная, в замкнутом пространстве глядишь и найдут друг друга.

Вслед за плотниками потребовался настоящий кузнец. Нужно ковать гвозди для опок и моделей, нужны специальные обрубочные молотки и кувалды, прибыли отделять. Даже напильники нужно попробовать сделать, чтобы выпускаемая продукция имела товарный вид.

Из-за следующего специалиста пришлось целую битву выиграть у епископа Владимирского Афанасия. Модели, чтобы они снимались хорошо, обязательно нужно красить. Ещё бы хорошо молотым графитом натирать — посыпать, но где же его взять, хоть покрасить пока. Андрей Юрьевич обратился к ключнику, а тот руками развёл, дескать с красками токмо иконописцы работают, а они по монастырям сидят и всяко разно под рукой владыки Афанасия ходють.

— То секреты великие и в чужие руки их давать нельзя, — послал его сразу подальше в целом довольно лояльный епископ.

Не на того напал. Виноградов отлично понимал, что пусть самый простой и неопытный маляр ему нужен, а то при формовке регулярно будут срывы идти.

— Мне секреты не нужны. Мне нужны кисти большие и самая дешёвая масляная краска.

Через полчаса препирательств и обещания Андрея Юрьевича позаниматься ещё и разработкой красок…

— Есть же в твоих ромейских книгах чего про краски. Как они там фрески писали?

— Хорошо, владыко. Займусь и красками. Были там секреты.

После этого епископ даже сам провёл князя в мастерскую, где работали иконописцы.

— Это знаменщик — брат Феодор.

— Знаменщик?

— Это самый опытный иконописец, что создаёт рисунок будущей иконы. А это личник — брат Аврамий. Он лики святых али самого Господа бога нашего, али матери его, создаёт. Великий мастер. А вон у окошка сидит платечник — брат Иван. Смотри, княже, изображённые им ризы переливаются всеми красками, словно святой только что пошевелился, и одежды его чуть ворохнулись, заиграли на солнце самоцветами. Красота же? — перед сидящим за невысоким столиком тщедушным молодым человеком в перепачканной красками серой рясе лежало пара икон небольших. Нет, никакой красоты там не было. Краски блёклые и икона лаком пока не покрыта, не играют краски. Да ещё и освещение в этой мастерской так себе. Окна скорее на бойницы похожи. Полумрак в мастерской.

— Последний — это наш травщик. Зри княже, воистину же травы и ветви дерев, выписываемые им, смотрятся как живые. Звать инока сего брат Иннокентий. Грек он. Можно сказать, что остальные ученики его.

Ну, лысый дедушка с белой козлиной бородкой и в самом деле на учителя похода. Где-нибудь в Хогвартсе. Нос крючком. Седой нимб из редких волос на затылке и борода, как у Хоттабыча из кинофильма.

— Мне нужны кисти, самые большие ваши, ну, которыми грунтовку делаете.

— Левкасчик тебе нужен тогда, — поманил из угла самого тёмного горбатого монашка знаменщик Феодор.

— Левкасчик? Пусть будет левкасчик. Дальше пойдём, мне нужна олифа и самая простая дешевая краска. Мне много нужно будет, потому лучше всего мастер, который будет делать её там, либо научит человека, которого я к нему приставлю.

— То невозможно, княже. Краски мы-то получаем из Галича почти все и секреты их производства неведомы нам.

— Почти все? — уцепился за слово Виноградов.

— Да мы делаем несколько из перетёртых каменьев на яйце.

— Это секрет? — Виноградов уже понял, что тут ему ничем не помогут, но решил «секрет» выведать, вдруг в жизни пригодится.

— Нет, то любой иконописец ведает. Из яйца треба удалить белок, опосля мешочек с желтком проколоть и выпустить сам желток в маленькую кринку. А дальше в неё добавить одну ложечку едва тёплой воды, остывшей после кипячения, и одну чайную ложку винного уксуса. Перемешивать необходимо деревянной палочкой, стараясь не взбивать смесь, иначе в ней появятся пузырьки воздуха. Всё, дальше основу распирают с молотым камнем и далее пишут этими красками.

— А олифу вы не варите сами?

— Нет, княже, нам сей секрет неведом, нам её привозят из Галича, — повторил знаменщик.

— Хорошо. Мне нужны тогда только кисти или лучше мастер, что умеет кисти делать? — Виноградов понял, что тут нечего ловить, вообще нечего. Теоретически он знает, как олифу получить. Придётся и это производство создавать. А также и производство кистей, чтобы от этих товарищей с их секретами вообще больше не зависеть.

— Так… — начал было епископ.

— Вы мне мастера по кистям, а я вас научу делать олифу. Двух цветов даже, — решил поддержать отечественного производителя профессор.

Событие тридцать пятое

Ad totalem evaporationem

До полного испарения .

Теперь всякие опыты делать стало проще. Литейщики выплавили уже третью порцию чугуна. Получалось примерно по триста кило в плавке, а значит уже почти тонну всяких чугунных изделий налили. Часть идёт в брак. Из-за того, что Андрей Юрьевич стремился сделать минимальный питатель, чтобы потом не мучиться на обрубке, часть деталей не пролилась. Пришлось увеличивать питатель и литник. Ну, приноровятся металлурги. Теорию им Виноградов объяснил и последнюю или крайнюю, вернее, плавку они уже без него делали. И в ней был приличный такой котёл чугунный. Всё и затевалось, чтобы такие котлы лить. Теперь ещё увеличить его в два раза и самое то для производства селитры.

Как делать олифу понятно, это просто нагретая до высоких температур льняное или конопляное масло. Точную температуру и время Андрей Юрьевич не знал, ну, вот теперь узнает. Будут варить пока не сварят.

Где-то на краешке сознания была информация, что для ускорения процесса нужны сиккативы. Читал где-то. Но очень давно. Сиккативы — это вещества что быстрее высушивают краски. (латинское siccativus — высушивающий). Там вроде ацетаты. Свинца, например. Получить не тяжело, уксус у него есть, свинец тоже. Пропорции? Вот и будут люди, посаженные на варку олифы, разное количество добавлять. Эксперименты проводить. «И опыт, сын ошибок трудных…».

Первую порцию олифы Виноградов варил сам. Опять с глаз долой перенесли производство в женский монастырь. Налили в два чугунных котла по двадцать примерно литров конопляного и льняного масла и долили по пол-литра получившегося сиккатива, а на самом деле — винного уксуса, в котором сутки варили под почти герметичной крышкой обмазанной толстым слоем глины свинец. Варили на медленном огне, чтобы не вскипел и не угробил всю конструкцию.

Котлы с маслом долго булькать не хотели, пришлось даже меха настраивать. Выходит, температура не меньше трёхсот градусов нужна.

Как такую температуру определить без термометра? Напрашивается простой ответ. Все же читали знаменитое произведение Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Это температура воспламенения бумаги. Если перевести в привычную нам шкалу по Цельсию, то это приблизительно 233 градуса. Нормально. Хрена с два. Ни при каких обстоятельствах бумага не вспыхнет при 233°С. Это интересное заблуждение, про которое тоже любил профессор Виноградов студентам первокурсникам рассказать. Скорее всего получилось так. Назвал тогда ещё не очень великий фантаст Брэдбери свою книгу «Пожарник», а редактор ему и говорит: «Дурень ты Рэюшка и кремлёвский мечтатель. Название должно притягивать к книге, как может слово „Пожарник“ притянуть. Иди-ка ты дурень к этому пожарнику со своей книгой. Пусть он её сожжёт».

И Брэдбери пошёл. Дошагал до пожарника, и по дороге ему интересный вопрос в голову пришёл, а при какой температуре горит бумагу.

«Элементарно, мистер Брэдбери, бумага воспламеняется при 450 градусов, это я вам как Старший пожарный Мериленда говорю». Ну, или Иллинойса, где там в те времена фантаст столовался?

«Эврика»! — воскликнул Рэй Дуглас. — «Вот замечательное название. Только цифру лучше сделать не круглой. Пусть будет 451 градус. Может бумага воспламениться при такой температуре»⁈

«При такой и воспламеняется, сэр Брэдбери», — утвердительно кивает головой старший пожарный Лос-Анджелеса, кажется в Голливуде всё же писатель жил.

Прибежал фантаст к редактору и кричит с порога:

«Давай переименуем книгу. Она будет называться „451 градус по Фаренгейту“ — это температура воспламенения бумаги».

«Другое дело, старина, даже такому прожжённому волку, как я, захотелось её прочитать».

Вот, а 451 градус по Фаренгейту — это 233 по Цельсию. Хрен вам, товарищи студенты. Пожарный в Лос-Анжелесе назвал Брэдбери цифру в градусах Цельсия. Температура воспламенения бумаги 450 градусов Цельсия. Сами себя тупые американцы запутали, и никому ведь не придёт в голову проверить. У вас духовка даёт 250 градусов. Придите домой включите духовку и суньте туда мою лекцию. Потом расскажите.

А на самом деле, как же без термометра определить температуру в 250 градусов по Цельсию?

Конечно же… с помощью бумаги. Только воспламенение тут не при чём. Эту табличку профессор спёр в кабинете пожарной безопасности, где сдавал экзамен на пользование газовой плитой. Запомнить было не сложно, нужно просто следить за временем обугливания краешка листка, отмечая температуру в градусах Цельсия:

· 5 секунд — 270−300°С;

· 15 — 250−270°С;

· 30 — 230−250°С;

· 1 минута — выше 200°С;

· 5 минут — 180−200°С;

· 10 минут — менее 180°С.

А ему нужно как раз больше 270°С. Выходит, через пять секунд бумага должна начинать по краешку обугливаться.

И не нужно путать процесс обугливания и воспламенения. Разные процессы.

Олифу сварили замечательную. Льняная получилась светлая, а конопляная темная, почти коричневая. Следующую партию варили в присутствии левкасчика, ну, грунтовщика церковной мастерской. Пусть будет на продукт во Владимире больше. Пусть богатеет церковь и строит на заработанные гривны и ногаты храмы и монастыри.

Добавили окиси свинца и получили замечательную жёлто-оранжевую краску. Ею и стали красить модели, и чтобы хранились дольше, и чтобы снимать было легче, без срывов земли.

Так к металлургам добавился ещё и мастер по выделыванию кистей с семьёй, потом мастер по изготовлению красок. Тут уже сразу нашли увечного воина бывшего, из которого теперь какой воин с одной-то рукой, а олифу варить и краски на её основе мешать вполне одной управляется. И у этого жена с малым дитятей.

В результате, на территории монастыря оказалось довольно много детей.

— Будем делать школу для них, — обрадовал Андрей Юрьевич старосту этого поселения того самого однорукого десятника бывшего Илью, — А женщин посадим пряжу вить и ткань ткать.

— Так дети? Кто за дитями будет смотреть? — обвёл двор с бегающими пацанами единственной рукой Илья.

— Сделаем детский садик и столовую общую, как и было в монастыре. Так и на питании экономить будете. Коммунизм построим в отдельном монастыре.

Событие тридцать шестое

Age, libertate decembri utere

Ну же, пользуйся свободой декабря (употр. в знач. воспользуйся передышкой).

Оказалось, что из болотной руды на севере в Берестье крицы в небольших домницах получает масса народа. Берестье, сопоставив названия близлежащих поселений Виноградов для себя определил как Брест. Тот самый, где потом будет Брестская крепость. Так в том регионе полно рек и озёр со дна которых добывают болотную руду. Что-то там у профессора в голове при упоминании болот Бреста вызывало воспоминание, про то, что там должны быть огромные залежи торфа. А торф — это удобрение на поля. Ни коим образом. В торфе нет ни фосфора, ни калия, ни азота. Ну, почти нет. Десятые доли процента. Внесение торфа в почву ничего кроме вреда не принесёт. Он кислый, а кислые почвы не родят. Тогда торф — топливо. Ну, так себе. Пока есть дерево и главное уголь, то торф невыгодное топливо. Тогда чего? Там от шести до девяти процентов воска и парафинов в смеси. Правда они будут загрязнены смолистыми веществами, но как отделить Виноградов знает. Раздробленную до фракции 0,5–10 мм и высушенную до влажности 20–25% торфяную крошку подвергают экстракции бензином при температуре около 80° С. Просушить до такой влажности можно просто на солнце. Бензин, ну — это продукт, который сливали в землю сотни лет, оставляя керосин. Нефть у него в закромах Родины есть. Построить нефтеперегонный завод, керосин пойдёт на лампы, а бензин на производство воска. И удалить смолу тоже легко. Обессмоленный торфяной воск получают обработкой сырого воска охлаждённым до 0–5°С бензином, в котором растворяется смолистая часть. Тот же бензин никому пока не нужный.

Откуда знания по переработке торфа у металлурга? Всё просто. Этот самый воск, точнее смесь воска и парафинов в том числе идёт и для приготовления модельных составов в производстве точного литья. А профессор Виноградов в том числе и по этой теме лекции студентам читал. Задали на семинаре вопрос, а мол откуда берут… Пришлось залезть в интернет и найти ответ, честно говоря, был удивлён, думал это из нефти делают или вообще химия. А тут всё экологически чистое — природное.

Ладно. Это на будущее.

Сейчас важнее наладить производство нормальной стали. Можно пойти двумя путями. Тупо скупать крицы, в которых мало углерода и полно шлака, а потом снова их в печь совать с древесным углём, но при больших температурах (выше девятисот градусов) и обеспечить медленное остывание. Ну, второй способ правильнее. Нужно из болотной руды выплавлять самому сразу нормальную сталь. Правильнее, но дольше. Пока не до жиру. Нужно начать производство арбалетов, и нужно срочно. В любой момент ляхи или жупаны, то есть венгры могут напасть. А ещё убежавший с поля боя Узбек вернётся с новым войском и сделает это до осени. Вот на конец лета стоит ждать и орду в гости и ляхов с венграми. Сейчас те времена, когда летом не воюют. Сначала надо этим воинам посеять рожь с пшеницей, потом собрать, а в перерыве накосить сена. Накосить не тот термин. Кос нет. Слишком большой кусок железа. Серп-то огромная ценность, которую передают из поколения в поколение.

Именно крестьян набирают в пехоту. Так что все войны либо ранней весной, либо осенью. Ну, татары не пашут же. Нет. Но у них там тоже страда, они в это время тоже заняты. Идёт окот овец, жеребые кобылы производят жеребят, коровы телятся. Вот к осени и они освободятся и придут в гости.

Есть три месяца, потому не до развития правильной металлургии, сначала надо сливки снять.

Препятствием является то, что в казне нет денег. Вообще. Никто крицы просто так не отдаст они приличных денег стоят, в них вложена уйма труда. И то что это простой феррит на цену не сильно влияет. Шведское железо чуть дороже, но не в разы. Немецкое из соседней Саксонии, тоже дороже, и тоже не сильно, а оно в основном тоже из шахтной руды, но в отличие от шведского оно не легировано марганцем или никелем, и потому тоже просто феррит.

И где же деньги взять? Пошёл Андрей Юрьевич по складам и амбарам с ключником.

— Глеб Зереемеевич, давай продадим всю пушнину или поменяем на крицы.

— Немочно, княже, нам ордынцам теперь точно придётся выход платить. А им именно мягкая рухлядь и потребна. Можно железом ещё али серебром, но лучше векшами да соболями, — замахал на него руками управляющий хозяйством.

— В корень зришь, Глеб Зеремеевич, железом им дань заплатим. Болтами железными. Всю мягкую эту рухлядь пусти на закупку криц. Наши так наши, шведские, так шведские, немецкие так немецкие. Все! Это приказ.