Король сусликов

ГЛАВА 28

Мне позвонила библиотекарша Мириам и сказала с удивлением и подозрительностью в голосе, что мина «клеймор» весит один килограмм шестьсот граммов.

— Ты что, статью там пишешь?

— Вроде того.

— Типа твоей очередной колонки про сусликов? Как же я обожаю этих милашек. Мне так их жаль!

— Ну… в общем… да… — промямлил я.

— Слушай, Стэн, ты до сих пор работаешь на своей доисторической печатной машинке? — спросила Мириам. — Если что, приходи ко мне в библиотеку, я научу тебя пользоваться компьютером. Тогда ты сам сможешь искать все, что нужно. Сэкономишь целую прорву времени. Это проще пареной репы.

— Как и моя печатная машинка, — отрезал я.

Я представил, как семь сотен крошечных стальных шариков разлетаются на пятьдесят метров по дуге в шестьдесят градусов, выкашивая мой взвод. Мне вспомнился Андерс во время того боя, когда на нас напали из засады. Он стоял на коленях в траве, силясь срезать разгрузку с раненого солдата. В зубах медик сжимал упаковку бинтов. Сине-зеленые трассеры мелькали прямо у него над головой, но Андерс даже не подумал хотя бы разок пригнуться. Он занимался раненым, которого мне было не разглядеть. Несколько раз Андерс выхватывал кольт и стрелял в сторону деревьев. Через пару мгновений его скрыл разрыв мины, и я его больше не видел.

Да какая, в сущности, разница, сколько весит «клеймор»? Мне вспомнилось, как я однажды выкапывал ложкой сделанную на скорую руку вьетконговскую мину-ловушку. Я лежал на животе, собираясь ее обезвредить. Мою щеку отделяло от растяжки сантиметров пять. Я отковырял пальцем присохшую грязь и вгляделся повнимательней. Чтобы защитить мину от влаги, вьетконговцы покрыли металлическую крышку, по форме напоминавшую пирожок, каучуком. Детонаторов было два: нажимной, похожий на паучка, и капсюльный — к его кольцу крепился провод растяжки, натянутый, словно гитарная струна. К счастью, деревце, к которому тянулся провод, было небольшим, и мне удалось снять петельку провода со ствола.

Лейтенант одобрительно хлопнул меня по плечу, довольный проделанным мной фокусом, но остальные бойцы во взводе, наверное, решили, что я слегка тронулся умом, раз пошел на такой риск. Мы запросто могли вызвать саперов, но тогда бы опоздали на вертолет и нам пришлось бы заночевать за пределами базы. Вот поэтому я гордился своей удалью, а остальные сочли меня идиотом, решившим выпендриться.

Моя жена то и дело спрашивала, почему меня перевели после того, как я получил эту дурацкую медаль, вызывавшую у меня жгучее чувство стыда. После награждения меня повезли в турне, словно пса, выигравшего престижные соревнования. В госпитале в Пусане у меня снова взяли интервью. Потом началось мое путешествие по реабилитационным центрам — сперва в Бангкоке, потом в Сайгоне. Затем меня повезли в Токио — в турне по торговым центрам. На базе Йокота прямо у трапа самолета меня встречал аж полковник, который провел экскурсию по штабу, а потом помог организовать бесплатную доставку моих покупок до дома — я приобрел огромную стереосистему «Панасоник» и пару фотоаппаратов «Никон».

С моей стороны было бы бесчеловечно рассказывать жене, чем я еще занимался во время второй командировки во Вьетнам.

Я изложил ей более чем правдоподобную версию, поведав историю с внятным сюжетом, четким началом, серединой и вполне себе приемлемым концом. Кому в здравом уме захотелось бы слушать правду? Как, например, объяснить человеку, что при мумификации трупа язык высыхает в последнюю очередь и потому птицы стараются склевать его первым? Такие вещи лучше вообще никому никогда не рассказывать.

Впрочем, может быть, я когда-нибудь поведаю доктору Нгуену, как распухают руки у трупов на жаре. Распухают до такой степени, что лопаются рукава гимнастерок.

Меня давно подмывало признаться Нгуену, до какой степени я был удивлен, узнав, что убить человека куда как проще, чем вытащить крючок из пасти рыбы, которой не желаешь зла. Если мы заведем речь о войне, мне придется со стыдом признать, что служба во Вьетнаме была самым захватывающим периодом моей жизни.

Если что, я скажу доброму доктору, что боюсь умирать только по одной причине. Я страшусь, что волею неведомых мне высших сил встречусь с теми, кто погиб от моей руки. Я то и дело представляю, как люди, которых я убил, стоят в очереди, словно на торжественном приеме, в тех одеждах, что были на них в момент смерти, стоят без рук, без лиц — просто куски тел, — требуя, чтобы я умолял их о прощении. О прощении, которое (и я это прекрасно понимаю) мне никогда не получить.

Я еще раз проверил гранки газеты и внес кое-какие изменения, оставив свободное место на первой странице. Затем пробежался глазами по платным объявлениям, за которыми следовали информационные бюллетени городского совета, которых набралось в этот раз аж на шесть полных страниц. В бюллетенях в основном шла речь о передаче тех или иных муниципальных земель в собственность компании «Золотое ущелье». Еще там имелся огромный пространный договор об использовании водных ресурсов, который никто в здравом уме и не подумал бы читать. В договоре говорилось о разрешении курорту увеличить водозабор из реки для производства искусственного снега. Я так понимаю, Дора Маккой могла бы кое-что добавить к этой информации.

На моем стуле лежала стопка папок, содержавших в себе еще кучу официальных извещений: тут и объявления об окружной распродаже недвижимого имущества должников, и ежемесячный бюджет города, и конкурсы строительных контрактов, и ворох уведомлений о банкротстве, и чек из Денвера на четыре тысячи семьдесят пять долларов пятьдесят три цента с указанием отправить заказчику по экспресс-почте вырезку с опубликованными рекламными объявлениями не позднее следующего дня после выхода газеты.

Кэсси, практикантка, которая заменяла Среду, когда та не могла выйти на работу, вручила мне листок с телефонными сообщениями и сказала, что к нам заходил выпускающий редактор из Си-эн-эн и спрашивал разрешения припарковать рядом с моим домиком грузовичок со спутниковой связью.

— Я разрешила. Надеюсь, вы не будете возражать. Они обещали заплатить. Нет, вы только подумайте! В нашем городишке — и Си-эн-эн!

— Я вне себя от восторга, — кивнул я.

Я кинул фотопленку в плетеную корзину на стойке, после чего отметил синим маркером на макете газеты тридцать сантиметров под колонку о поджигателе, которую мне еще предстояло написать.

Затем просмотрел телефонные сообщения, одно из которых оставила окружной судебный эксперт Кармен Руз. Я кивнул на фотолабораторию и посмотрел на Кэсси.

— Мне нужно, чтобы пленка была проявлена к вечеру. Договорились?

— Там фото трупа?

— Ты же знаешь, это не в моем стиле.

— Вообще-то мы с Мелиндой были знакомы, — промолвила Кэсси. — Не то чтобы близкие подруги, но… Она была хорошей…

Кэсси подошла к монтажному столу. Неплохая девчушка. Дерзкая, правда. А еще у нее огромные влажные черные глаза. Сегодня она нарядилась в тонкую майку, шорты и шлепанцы. Волосы были стянуты резинкой. Загорелое запястье опутывала татуировка, изображавшая колючую проволоку. Кэсси посмотрела на фотопленку, перевела взгляд на пол и глубоко вздохнула. Вытерла глаза основанием ладони и тихо простонала:

— В последний раз, когда мы виделись, она была такой счастливой…

— В этом номере мы ограничимся некрологом и последними новостями о деле, так что пока держи рот на замке. Справишься?

— Мистер Пэ… Она ведь занималась археологическими исследованиями… Ну… костями, которые нашли на стройке курорта. Так?

— Ну да, — кивнул я. — И приехала из университета весной.

— Ее в школе каждая собака знала. Она была настоящей знаменитостью. Стипендию выиграла, чтоб в университет поступить. Красавица. И умница. И кому только дорогу перешла?

— Я оставил немного свободного места. — Меня словно обухом по голове ударило. — Расскажу тебе кое-что сегодня вечером, чуть позже. Часть подробностей узнаешь от Тома. Ну а пока мне нужно к судебному эксперту.

— Пожалуйста, можно я сама напишу о ней статью? Я справлюсь, честно-честно, — взмолилась Кэсси.

— Я доверю тебе последние новости от судебного эксперта, — ответил я. — Но некролог напишу сам.

Несколько мгновений назад меня осенило, что следует расспросить отца Мелинды о том, какие отношения были у Йергена и его дочери. Но желанием затевать этот разговор я, мягко говоря, не горел.