Король сусликов

ГЛАВА 4

Здание главпочтамта в Сайгоне построили по задумке того же самого дядьки, который забабахал в Париже знаменитую железную башню. Стены покрывал мрамор, а над головами посетителей выгибался стеклянный потолок-крыша. Внутри главпочтамта стояла ужасная жара, наводившая на мысли о том, что коммунисты могли бы сжалиться над пролетариатом и установить кондиционеры. У многочисленных выходов над вращающимися, отделанными латунью дверьми еще виднелись следы, где некогда висели ныне сорванные таблички со старыми, французскими названиями улиц.

Очертания дверей отражались в стеклянном потолке. Школьники в синей форме стояли и показывали руками на исполинский портрет Хо Ши Мина. Гигантское знамя заливал медовый свет, струившийся из настенных светильников в форме тюльпанов. Мимо меня прошли двое монахов в красных тогах, с обнаженными плечами, шлепая грязными ногами в веревочных сандалиях. Я следил за ними взглядом, покуда их бритые головы окончательно не затерялись в толпе.

Затем я переключил внимание на торопившихся куда-то молодых парней в модной обуви на босу ногу, мятых льняных штанах и легких спортивных куртках. Парни неотрывно с серьезным видом смотрели на экраны своих телефонов. Они говорили по-английски, но не с британским акцентом, а вот с каким, я уже не успел разобрать. Когда у одного из них зазвонил телефон, юноша, прежде чем ответить, задрал голову и долго смотрел в потолок.

Я обратил внимание, что сейчас тут у всех есть мобильные телефоны. Даже старики в драных шортах и шлепанцах, едущие куда-то на мотоциклах, груженных бамбуковыми клетками с курами, — и те говорят по телефонам. Теперь можно увидеть морщинистую старуху, оживленно болтающую по мобильному и одновременно стирающую одежду в реке, совсем как ее предшественницы за тысячи лет до наших дней.

На улице лил дождь — мелкая тропическая морось, напоминавшая водяную взвесь в турецкой парной, так что я решил укрыться в старом французском соборе напротив главпочтамта.

В храме оказалось полно народу. У алтаря проповедовал священник — высокий человек с острыми, ястребиными чертами лица. Он ходил туда-сюда и орал, совсем как одуревший от кофеина пастор-пятидесятник во время проповеди со змеями. А я-то полагал, что католики не ведут себя подобным образом.

В соборе стояла невероятная жара, и все присутствующие обмахивались сборниками гимнов. На скамьях не нашлось ни одного свободного места, и потому я остался стоять позади. Священник за кафедрой пребывал в постоянном движении. Даже когда он переставал ходить, его руки время от времени подергивались, словно от ударов током.

Проповедник будто бы взмыл над полом — так высоко он воздел сжатые кулаки. Брыли на шее над тугим воротничком задрожали, и священник весь затрясся, словно его только что окунули в священные воды реки Иордан. Его било дрожью как от лихорадки, а глаза закатились так, что остались видны одни белки. На руках ярко поблескивали запонки. Проповедник снова принялся нервно ходить перед алтарем маленькими шажками. Время от времени он останавливался, чтобы свериться с Библией, из которой торчала куча закладок.

— Первое послание Петра, глава пятая, стих восьмой! — проорал священник. — Я остановлюсь на этих словах апостола чуть позже, ну а пока просто хочу, чтобы вы прочувствовали их всем сердцем. «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить!»

Истертый мраморный пол храма был белого цвета, а стены отделаны светлыми деревянными панелями. С деревянного распятия на меня страдальчески взирал Христос, его раны сочились кровью. Священник будто бы сделался выше ростом. Он навис над Библией, пальцем поправил бифокальные очки на носу, после чего окинул взглядом присутствующих и быстро облизал губы.

— Истинно, истинно говорю я вам, братья и сестры. Бдите! Ибо в Послании к Коринфянам сказано, что сам Сатана принимает вид ангела света.

Я и не подозревал, что католики устраивают у себя на проповедях подобные спектакли. Впрочем, я это уже говорил.

В зале сдавленно заахали, по собору пронесся преисполненный боли стон. Паства начала раскачиваться. Кое-где я увидал восторженные улыбки. Сидящие люди перебирали ногами, издавая шаркающие звуки, и при этом никто не вставал с места, отчего создавалось впечатление, что в собор вошла невидимая толпа.

— Спасение — это не одномоментное событие! — возопил священник, воздев над собой Библию. — «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».

Эти слова будто бы послужили условным сигналом, поскольку все присутствующие снова стали раскачиваться. Да и я тоже. Просто ничего не мог с собой поделать.

Пастор поднял руку с Библией еще выше, словно силясь дотянуться до потолка.

— У Матфея об этом сказано яснее ясного! — С торжественным видом он медленно опустил священную книгу, будто опасаясь рассыпать слова, содержавшиеся в ней. — Не закрывайте глаза на знамения! Бдите же, или воздаяние да настигнет вас!

То срываясь на крик, то переходя на шепот, священник, выпучив глаза, принялся рассказывать о Гедеоне, руне и расправе с мадианитянами. Потом, очертив перед собой круг длинной правой рукой, он перескочил на Самсона и его силу, с помощью которой удалось сокрушить филистимлян. Затем баритоном, устало, скорбно, проповедник поведал о пленении Самсона и мучениях, которые пришлось ему претерпеть.

Пастор сглотнул слезы и облизал губы. Жара стала еще нестерпимее. Мне хотелось пить. Стало интересно, что подали на банкете в отеле. Наверное, сочные стейки. Холодное пиво. А еще там прохладный кондиционированный воздух.

— И что же все это доказывает, братья и сестры? — вопросил священник, закрыл Библию и принялся ее поглаживать. — Когда филистимляне взяли его в плен! Когда выкололи ему глаза! Когда привели в Газу и сковали цепями! Сможет ли он когда-нибудь обрести искупление?

Повисло гробовое молчание. Я понял, что присутствующие даже дышать стараются по возможности беззвучно. Тишину нарушало лишь поскрипывание вращавшихся высоко под потолком старых вентиляторов, которые в этой адской жаре были совершенно бесполезны.

— Грех! — просипел пастор. Этот его сип растянулся, доложу я вам, на несколько секунд. Напоминал он свистящий пар, вырывающийся из радиатора. — Грех-х-х-х-х… расплата за него будет куда серьезней, чем вы думаете, а последствия гораздо пагубней, чем вы рассчитываете!

Проповедник с такой силой ахнул Библией о кафедру, что в воздух поднялось облако пыли, которое заклубилось в лучах света, образовав вокруг его головы подобие нимба.

Затем священник, то и дело срываясь на крик, принялся рассказывать о том, как Самсон поймал триста лисиц, связал их хвост к хвосту, привязал по факелу между каждой парой хвостов, пустил на поля к флистимлянам и выжег «и копны, и пожатый хлеб, и виноградные сады, и масличные».

— Только подумайте об этом!

Я изо всех сил исправно попытался об этом подумать, но у меня ничего не получилось. В голову начали лезть мысли о лесных пожарах в Булл-Ривер Фолз. Потом вспомнился труп девушки у реки. Затем — изображение моего мозга на экране в больнице.

Я расположился рядом со столиком, на котором лежали стопки журналов, а поверх них — глянцевая брошюра. На ее обложке широко улыбался напоминавший скандинава Иисус, державший в руках сияющий крест. Его загорелые ноги утопали в пышном белом облаке. Заголовок на английском языке призывал паству отправиться на экскурсию в Израиль с посещением Иерусалима и Тверии и завершить все лодочной прогулкой по Галилейскому морю.

Я снова окинул взглядом зал. По всей видимости, служба подходила к концу. Многие из присутствующих кивали, слушая проповедь, тогда как священник принялся конвульсивно подергиваться, словно сам Господь щекотал его, тыча невидимым пальцем. На лицах некоторых людей появилось озадаченное выражение. Многие вытирали слезы. Большинство сидели и улыбались, будто околдованные.

Проповедник, все так же дергаясь, продолжал ходить взад-вперед, качая головой. Он улыбался, глаза его были прикрыты, словно священник вслушивался в нечто глубокомысленное, которое кто-то невидимый нашептывал ему на ухо.

Пожилая вьетнамка на заднем ряду повернулась, улыбнулась и подвинулась, освобождая мне место. Я покачал головой и помахал рукой в знак того, что не хочу садиться. С ее стороны было очень мило проявить заботу обо мне. Паства начала раскачиваться из стороны в сторону, словно пассажиры на угодившем в шторм корабле. Люди воздели к потолку руки. В свете ламп заблестели браслеты и часы. Все дружно, но не очень складно затянули вслед за пастором гимн: «Славься Господи, не я один согрешил пред тобой».

Женщина уронила голову на руки и начала всхлипывать. Мужчина вскочил, воздел сжатый кулак вверх и закричал: «Аллилуйя!»

Длинные руки и ноги пастора подергивались словно от судорог. Фальшиво, не попадая в ноты, он выл: «…не я один согрешил пред тобой». К этому моменту с мест повскакали уже буквально все, в безумном ликовании продолжая воздевать руки.

У меня закружилась голова, мне сделалось дурно. Когда проповедник принялся рассказывать о Данииле и Навуходоносоре, я спешно двинулся к выходу.

В точности как учили в детстве, я повернулся лицом к церковному нефу, перекрестился и, пятясь, снова вышел на мокрую оживленную улицу.