Король сусликов

ГЛАВА 62

«Тем вечером стояла непроглядная темень. Лил дождь, дул шквалистый ветер…» — именно этими строчками его величество решил начать свою автобиографию, озаглавленную «Чаз: Моя подземная жизнь», которую я с огромной неохотой взялся редактировать. Ха! Будто мне больше заняться было нечем!

Поначалу перспектива такой работы вызвала во мне лишь ужас, и я отказался, но передумал, как только Чаз вручил мне полулитровую банку из-под соуса для спаггетти, наполненную золотым песком.

— Мрачновато как-то у тебя получается, — произнес я, просмотрев первый десяток страниц. Я старался говорить как можно мягче, чтобы не обидеть Чаза.

— А может, так: «Тем вечером стояла ясная погода и ярко светила луна. Я сделал предложение своей невесте, пообещав ее любить, хранить верность и вместе рыть норы и поедать семена циннии, покуда смерть не разлучит нас»?

— А вот это уже гораздо лучше, — похвалил я. — Романтика в большой цене.

Объем рукописи Чаза составлял тысячу двести страниц, отпечатанных с одинарным интервалом — непомерно много для изменчивого рынка бумажных изданий, который он хотел завоевать своим шедевром. Ведь если разобраться, что сейчас публикуют? Всякие книжонки про вампиров подростков и сказки про бунтарей молокососов с идеальными губами, которые таскаются повсюду с луками и стрелами, поднимая ровесников на мятеж против взрослых.

В книге Чаза куча повторов, и она ужасно затянута. Кроме того, его величество убежден, что один из ключей к успеху — обилие сексуальных сцен, и потому его мемуары изобилуют пассажами вроде этого: «…ее эластичные, как резина, губы задрожали, словно пара оживших мармеладных червячков. Она обхватила мою влажную от пота шерстку длинными чувственными лапами. Ночную тишину разорвали ее пронзительные вопли. Крича от страсти, она стала делать сальто назад, совершая кувырок за кувырком».

А вот вам еще эпизод, в котором он с удовольствием и во всех подробностях описывает свою супружескую жизнь с Тинкой: «Из всех моих жен лишь она одна знает, как правильно ласкать впадинку на моем лбу — след от давнишнего удара клюшкой на четвертой лунке гольф-клуба „Золотое ущелье“. Со временем эта впадинка стала одной из моих самых чувствительных эрогенных зон, и лишь Тинка научилась должным образом на нее воздействовать, погружая меня в океан страсти и чувственного наслаждения, доселе мной неизведанного и полностью изменившего мою жизнь».

В книге также полно сцен насилия, описанных крайне натуралистичным языком. Я сказал Чазу, что издатели не гнушаются втюхивать читателям целые романы с пальбой, фонтанами крови и летящими во всю сторону кишками, но всему есть предел, о чем ни в коем случае нельзя забывать.

Именно поэтому я предложил ему выкинуть целый кусок главы, название и стиль которой покажутся знакомыми всякому, кто когда-либо увлекался американской литературой. Глава именовалась: «Прощайте, оружие и ноги!»

«К концу лета того года я перебрался в глубокую нору с видом на реку, равнину и горы.

В реке было полно гальки и валунов. И галька, и валуны были очень круглыми. В них застревали пластиковые пакеты из „Волмарта“, набрякшие кусочки лука из бургеркинговских вопперов и разбухшие картонные коробки из-под пиццы „Папа Джонс“. Кусочки пеперони и подгнившие шампиньоны, оставшиеся от пицц, ярко поблескивали на солнце.

Несмотря на то, что большая часть рыбы в реке передохла, валуны и галька были сухими и выбеленными солнцем. А еще они были очень круглыми, потому что постоянно подвергались гидравлической эрозии. Вода была очень чистой и быстро текла, и была голубой. На берегу стояли люди в дорогущих рыбацких сапогах, модных непромокаемых жилетах, и они закидывали удочки с фальшивыми насекомыми, но отравленная серебристая форель не выказывала признаков голода.

Мои солдаты, вооруженные автоматами Калашникова, шли по дороге мимо моей норы. Пыль, что они поднимали, оседала на листьях деревьев. Стволы деревьев тоже были покрыты пылью, а еще в том году рано начался листопад, потому что войска постоянно шли по дороге, поднималась пыль, листья дрожали от жаркого ветра и опадали, а солдаты всё шли. Потом дорога опустела. Она была белой, если не считать опавших листьев и пластиковых пакетов из „Волмарта“, которые иногда взмывали в воздух и трепетали на ветру, словно на буддийском дне рождения для старых методистов-лютеран Миннесоты, на котором они служили бы вместилищем для запеканки из стручковой фасоли и пили бы пиво „Шлиц“, словно изголодавшиеся пьяные викинги, потерявшие свои любимые мечи».

Далее следовали еще пятьдесят две страницы маловразумительного бреда с красочным описанием сражений: там было столько оторванных частей тел, со свистом проносящихся в воздухе, что их с лихвой хватило бы заполнить все телеги для вывозки трупов, которые использовались во время эпидемии чумы, опустошившей Европу в 1346 году.

Затем Чаз на страницах мемуаров внезапно перескакивает на 1512 год, когда предки его величества, проследовав за испанским путешественником Франсиско де Коронадо, перебрались на территорию современного штата Нью-Мексико, осев неподалеку от города Аламогордо, где, как вам уже известно, появился на свет Чаз, впоследствии, в 1944 году, подвергшийся облучению изотопом плутония-240, в результате которого король сусликов приобрел свои магические способности.

Одним словом, сами видите — работы у меня непочатый край.

Я взялся за дело две недели назад и по-прежнему никак не могу закончить даже с первой главой, самой сильной, по словам Чаза.

Я содрогаюсь при мысли о том, что меня ждет на остальных тысяче ста сорока шести страницах.

Впрочем, деньги не пахнут, а искусство требует жертв. Одним словом, отступать я не собираюсь.