Котнэппинг

Пролог

Полуночник Луи, P.I. [1]

У меня хороший нюх и полное отсутствие тормозов. Именно поэтому я вечно натыкаюсь на трупы.

На этот раз дохлый чувак был засунут за один из трех тысяч стендов, которыми были уставлены полмиллиона квадратных футов восточного крыла выставочного павильона в Конференц-центре Лас-Вегаса.

Как обычно, присутствие на месте событий — не говоря уже о непосредственной близости от трупа — поставило меня в довольно деликатное положение.

К счастью, моя неаппетитная находка была сделана в глухой предрассветный час. Хваленая охрана с большой буквы “О” пребывала в блаженном неведении относительно моего присутствия среди разного барахла в павильоне — и такое положение вещей меня устраивало.

Вообще-то, Лас-Вегас — это город, который колбасится круглые сутки. А я — парень, гуляющий двадцать четыре часа. Поэтому меня и зовут Полуночник Луи[2].

Вегас у меня в крови. Я знаю здесь каждый темный переулок и каждую безвкусную вывеску на чересчур ярко освещенном Стрипе[3]. Вегас — это люди на стреме, люди на рубке бабла, а также те, кто просто приехал поразвлечься, — немножко выиграть или, наоборот, много проиграть. Временами с моей стороны было бы мудрее удрать отсюда, (да, я не ангел), но я остаюсь и даже стараюсь держаться на плаву. Однако, в этом городе не стоит знать слишком много — туристы не подозревают и о половине вещей, которые тут творятся. Для них Лас-Вегас — всего лишь трехдневная прогулка с блэкджеком, звоном “одноруких бандитов” и бесплатными напитками, в которых бумажных зонтиков больше, чем выпивки.

Некоторые говорят, что Лас-Вегас теперь не то классное место, каким он был, когда Багси Сигал повесил здесь первую вывеску отеля-казино в сороковых. Кое-кто даже намекает, что волосатая лапа мафии уже не так прочно удерживает доходы от азартных игр, девочек и прочих нелегальных развлечений, включая разные фармацевтические субстанции. Кстати, наркотики, чтоб вы знали, не мой выбор, хотя я позволяю себе время от времени пощипать кошачью травку.

Впрочем, не подобает такому скромняге, как я, признаваться в своей осведомленности. Я скрытен, моя повадка бесшумна, и, хотя в этом городе у меня имеется определенная репутация, это-таки вопрос выбора знакомых. А большинство из них придерживаются аналогичного со мной мнения, что осмотрительность при находке трупа не помешает

Учуять смерть несложно — она по-особенному воняет. Никакие зловещие лужи крови не нужны, чтобы ее констатировать. Все пять чувств испытывают инстинктивное отвращение к неживому — неважно, чьи останки перед тобой, человека или мыши. Я еще никогда не встречал труп, который бы мне нравился, но, подозреваю, покойник чувствовал бы то же самое, будь я на его месте. В философские моменты я иногда размышляю о том, как когда-нибудь потом, — возможно, оплакиваемый (в этом городе ни в чем нельзя быть уверенным), — я буду обнаружен кем-то вроде меня самого (а в некоторых кругах я известен как бродяга, если не сказать игрок).

И вот я стою над corpus delicti[4] как flagrante delicto[5] и думаю о хрупкости границ между жизнью и смертью в Лас-Вегасе и о моей склонности постоянно вляпываться в криминал. Кругом темно, если не считать слабого отблеска лампочек на охранном пульте, но я вижу достаточно хорошо, чтобы заключить, что на теле нет видимых следов насилия. Впрочем, это не гарантия смерти от натуральных причин — даже в этом городе, который вполне способен нанести смертельный удар не бумажнику, так организму.

Я представляю себе, как объясняю свое присутствие здесь местной полиции. Это жуткая картинка, если учесть, что я всегда держу пасть на замке — захлопнутой крепче, чем плащик эксгибициониста, когда он обнаруживает себя взятым под стражу. Полуночник Луи вообще молчалив. Впрочем, у меня есть способы высказаться, и я иногда могу рассмотреть варианты. Я же не из тех, кто станет трусливо обходить проблемы.

Главное, Конференц-центр Лас-Вегаса довольно далек от моей обычной сферы влияния! Как, в таком случае, я здесь оказался, спросите вы. Очень просто: я агент под прикрытием, детектив в “Хрустальном фениксе”, классном отельчике с казино, чья вывеска сияет огнями на Стрипе. На этой, сделанной со вкусом, я бы даже сказал — изящной, вывеске изображено мифическое существо птичьей породы: взрыв сверкающих голубым и пурпурным неоном перьев с изумрудно-зеленым проблеском. Словом, двоюродный братец павлина из Эн-би-си — еще одного мифического существа, только более позднего производства.

Кое-кто в этом городе удивляется, как это чувак с моим, скажем так, полосатым, если не сказать, в клеточку, прошлым мог надыбать такую ответственную работенку, как частный сыщик. Этой работой я обязан основателю “Хрустального феникса” — Ники Фонтане, весьма душевному парню, который, к тому же, единственный из всей большой семейки мафиозо, остался честным и прямым, как Стрип.

Ники получил восемь миллионов вполне законной зелени в наследство от бабки, владелицы зеленной лавки в Венеции (той, что в Калифорнии). Ну, и вложил этот немаленький куш в реконструкцию заброшенного отеля, превратив его в конфетку, которой вполне мог бы стать весь Лас-Вегас, если бы только у каждого отеля в городе хватило ума нанять сладкую куколку вроде Вэн фон Райн управлять кабаком.

Эта куколка размером с рюмку, вдобавок, управилась с самим Ники, женив его на себе, — и в этом причина моего нынешнего разочарования. Союз, выгодный для отеля, произвел на свет потомство. В “Хрустальном фениксе”, бессонном царстве покерных столов с высокими ставками, царстве блеска, сияния, бесплатной еды, теперь слышался топот маленьких розовых пяток.

А ведь были времена, когда единственные розовые пятки — мои! — принимались с распростертыми объятиями везде, от раздевалки хористок до хозяйского пентхауса.

Тем не менее, теперь этот вторженец, не имеющий ни единого достоинства, кроме сомнительной способности орать по ночам, точно гарем очумевших от страсти сиамских кошек, сделался центром всеобщего сюсюканья, от которого у меня мороз по коже.

Я выразил свое неудовольствие, сбежав подальше из ставшего враждебным дома, и направил стопы в Конференц-центр. В местной газетенке сообщалось, что в нем проходит ярмарка ААК — Американской Ассоциации Книготорговцев. Я намеревался пошарить там в паре киосков, поскольку всегда был книголюбом, сколонным подремать над увесистым томом — включая собрание сочинений Динькинса. Ничего не может быть лучше, чем уютно устроиться на хорошей книжке. Я даже лично знаком с парочкой литераторов, самый знаменитый из которых, — не считая Главного Придурка[6], чьи мемуары довольно неплохо продаются выше по реке, — мой упертый приятель Арчи[7]. Его ежевечерний цокот по клавишам пишущей машинки (Арчи несколько старомоден) доставляет мне массу удовольствия и приносит ему хороший доход.

Короче, я решил расширить свой кругозор, что довольно сложно в Лас-Вегасе, который сам похож на кругозор, и намылил пятки в сторону Конференц-центра. Я планировал обследовать задний двор, который обычно пуст в полуночный час, если не считать нескольких местных кошек, рыщущих по помойкам в поисках лакомых кусочков. Даже в Вегасе теперь полно этих бомжей, впридачу к нашим обычным проигравшимся до нитки нищебродам.

Есть тысяча способов проникнуть в запертое помещение, особенно если ты незаметен в ночи, ловок и жилист, и Полуночник Луи знает их все. Вскоре я уже пробирался по лабиринту стендов, поглядывая на груды книг, постеров и пластиковых пакетов, украшенных картинками всех мастей. Рассеянно порыскал по стенду “Бэйкера энд Тейлора”[8], где, как я понял, выставлялись две знаменитых особи семейства кошачьих. Похоже, любая живая струя на книжной ярмарке заслуживает освещения в прессе: эта парочка заполонила все газеты, поскольку являлась, так сказать, официальными “библиотечными котами” в маленьком городке на Западе. Судя по их фото на кофейных кружках, Бэйкер был бело-серый кошак не пойми какой породы, и Тейлор такой же. Не вижу смысла распространяться про конфигурацию их ушей, придающую им вечно хмурый вид. Что касается хвостов, про них я вообще промолчу, поскольку всегда был джентльменом. Тем не менее, звездный кот — тем более два — это то, на что стоит посмотреть. Не так уж много их было со времен Рубарба[9], давно покойного красавчика, распятого киношной славой.

Оставаться у “Бэйкера энд Тейлора” на ночь не было смысла: их стенд не мог предложить ничего, кроме пустых компьютерных стульев и скользких каталогов. Я все обнюхал и уже собирался убраться оттуда — наверное, я был единственным в истории существом, покинувшим ярмарку ААК без книги в подарок, — когда мой неугомонный нос учуял страшную правду: затхлая атмосфера указывала на то, что в этом месте кто-то сдох.

Я сунулся за шторы, вскарабкался на эверест помятых коробок, разгреб несколько пустых бумажных стаканчиков и вылизанных дочиста оберток от бигмаков и очутился нос к носу с белым мужчиной возраста около шестидесяти лет, в очках толщиной с линзы от телескопа обсерватории в Маунт-Паломаре — и таких же отныне бесполезных в земной жизни.

Он лежал навзничь среди миазмов и был мертвее, чем аудитория стиптизерши в “Лэйс энд Ласт” в даунтауне в понедельник после обеда.

Я порысил в обход, чтобы взглянуть на номер стенда. Стенд сам по себе был — не ошибешься: разукрашенный фотографиями разнообразных тел в точно такой же, если не более впечатляющей, кондиции перманетного паралича, как найденный мной труп. Там были также изображения разного зловещего инструментария, вроде инъекционных иголок с каплющей кровью и гравированных серебряных скальпелей, которые выглядели достаточно убийственно для того, чтобы Лиззи Борден[10], будь она жива и здорова, могла пустить их в ход для своей незаконной медицинской практики.

Я зафиксировал в памяти название стенда — “Пенниройял Пресс” — и смотался в более приятное место, чтобы дождаться утра и придумать способ довести мою находку до сведения властей, исполнив долг гражданина и одновременно исключив свое имя из списка подозреваемых.