Кровавая Мачеха (СИ)

Часть 2 Глава 1

Эвитанско-Мидантийское пограничье.

Середина Месяца Рождения Осени.

1

В прошлый раз был шатер, теперь — замок. Жаль. В шатре было удобнее. Уютнее.

Особенно в обществе маршала Тенмара, Октавиана и… Евгения. А сейчас с ней один Мидантийский Барс Октавиан, да и тот остался за дверью.

Виктор Вальданэ попросил переговоров наедине. И Юлиана согласилась. Почему нет? Ее репутация со времен девичества не стоит и ломаного медяка, и поздно об этом сожалеть.

А ее беременность, что вот-вот станет заметна всем, уж точно никак не приписать Виктору Вальданэ.

Шатер, два кубка вина, ратная доска. Кое-какие привычки Евгения Юлиана переняла давно.

А Виктор боится отпить из своего кубка — как забавно. Зачем ей травить короля Эвитана — чтобы на престол взошла его вдова Элгэ Илладэн? Вот только войны им сейчас и недостает.

— Когда-то вы обещали мне императорский престол, Юлиана.

— Да, когда еще не занимала его сама, — очаровательно улыбнулась она. — Чужое дарить легко — сами знаете.

Он ведь обещал когда-то присоединить Аравинт к Мидантии — в обмен на престол Эвитана или Мидантии, любой. Об этом так и не узнал никто, кроме Юлианы, даже Евгений. Но он просто не спросил.

А вот что сказали бы мать, сестра и, главное, дядя-король Виктора — узнай они о его планах? Уже неважно. Потомок Зордесов волей Анри Тенмара получил не один трон, так другой. И единоличную власть. А вся его семья мертва. Некому в нем разочаровываться.

Но то давнее письмо в руки Иоанну Пауку не попало. Как и к Борису Самодуру. Они вообще не получили ни одного письма, полученного Юлианой. Она их уничтожала сразу.

А вот Виктор Вальданэ был менее осторожен.

Нынешний король Эвитана не дрогнул. Только что-то во взгляде. От злости. Пока еще маскируемой.

Осторожности он всё же научился — видимо, в Мэнде. Но всё равно — недостаточно.

— Без вашего мужа вы — императрица, лишь пока не вырастет ваша падчерица.

— Лучше быть матерью императрицы — пусть и приемной — и вдовой императора, чем всего лишь одной из его любовниц. — Юлиана пригубила лишь глоток сильно разбавленного вина. Пусть Виктор Вальданэ считает, что она боится опьянеть в его присутствии. Но своего будущего ребенка Юлиана уже любит. И верит светилам Академии, что с недавних пор запрещают напиваться будущим матерям. — Имя императора при этом не важно. Ведь вы, Виктор, уже женаты?

Чем покроешь?

— Мы — разумные люди… — постарался пообаятельнее улыбнуться нынешний король Эвитана, да еще и Аравинта.

— Не надо лжи и пошлости, Виктор. Вы не разведетесь с женой и уж точно не убьете ее ради моего… расположения. Вы ведь не идиот. — Только пытается счесть таковой ее. — А пойди вы на это — я бы вас отвергла. Никому не захочется стать следующей.

— Юлиана, — еще слаще улыбнулся он, — но разве вы стали не второй женой вашего покойного супруга Евгения?

Мимо.

— Евгений был правящим императором, а я — всего лишь провалившейся заговорщицей. Неоспоримый аргумент, не находите? У вас его нет. И я уже занимаю трон. Пусть и в качестве Регента.

— Когда-то вы относились ко мне совсем иначе. В прежние годы, — достал Виктор из рукава замшелый козырь.

Только масть уже сменилась. Кон другой.

Жаль, здесь сейчас нет его жены. Элгэ Илладэн не показалась Юлиане готовой терпеть всё подряд.

— Я помню, что высылала вам мой портрет, Виктор, — холодно прищурилась Мидантийская Лисица. — В голом виде. Не сомневайтесь, у меня хорошая память. Но даже отдай я вам при личной встрече в придачу еще и мое прекрасное тело — средь шелковых простыней… Для таких, как я… или вы, это ничего не меняет. И не делает никого из нас более выгодным союзником.

И мог бы сообразить, что она рассылала свои портреты, а не просила с кавалеров ответные. Так неужели не ясно, насколько ей были и есть неинтересны чужие тела?

Впрочем, чему вообще удивляться? Виктор Вальданэ не понимал ее совсем прежде и сейчас понять даже не пытается. Иначе не предложил бы теперь Юлиане вдруг «восстановить отношения». Которых, по большому счету, и не было никогда.

Им сейчас крепкий военный союз между странами нужен, как воздух. Но как его заключать с обиженным, вечно голодным до всего сразу идиотом, именно сейчас разинувшим рот на чужую бабу и чужую империю? Нашел время. Будто своих нет — и бабы, и страны. Даже двух стран, по большому счету.

И отпускать его вот так нельзя. Он еще сдуру и войну начнет. И все провалимся к змеям. Причем, в самом прямом смысле.

Здесь должны сидеть еще двое — Октавиан Мидантийский Барс и Анри Тенмар. Раз уж нет Евгения.

И раз одного из двоих столь сейчас необходимых полководцев его король сдуру забыл пригласить, вторая сторона переговоров исправит глупую ошибку. А до его прибытия потянет время с этим новым эвитанским кобелем… королем. Куда деваться-то?

2

Ирония судьбы. Этот утонувший в вишневых садах дворец когда-то так любила мама. Молила императора позволить ей удалиться сюда и в скромной глуши воспитать будущего ребенка. А может, здесь же и встречалась с тайным любовником.

Иоанн Паук категорически отказал. Заявил, что сына может воспитать только мужчина. Только близкий родич — и не со стороны матери. Только его достойный пример. И твердая рука.

Возможно, это потому что замок Такарис — слишком близко к эвитанской границе. Вдруг мама сбежала бы вместе с новорожденным?

Родилась всего лишь не слишком ценная дочь, но это только ускорило мамину гибель. Даже не смогла подарить наследника императорскому брату. Ни одному, ни второму. Не оценила оказанного доверия. А плодить бесполезных девчонок сможет любая.

От них ведь нужно немного — лишь бы родились красивыми. А такое от любой красавицы получить легко.

Тонкие руки тихой принцессы Анны касались здесь всего. И, может, даже этого восточного письменного прибора. Изящной статуэтки в виде золотого дракончика. В него мама опускала перо и безукоризненным почерком писала письма и сонеты.

А ее взгляд смотрелся в это старинное зеркало — в бывшем будуаре. Оно и сейчас где-то в потаенных глубинах изумрудной рамки хранит тень несчастливой жены двух принцев. Тянет взглянуть туда лунной ночью. Вдруг на миг в свете неверной луны там мелькнет печальный лик одной из самых знатных и самых несчастных женщин Мидантии?

Мама была редкостной красавицей. И несмотря ни на что — скромницей. Настоящей, а не вышколенной придворной жеманницей. Урожденная герцогиня Анна не была рождена для жизни в насквозь протравленном императорском дворце. Потому и мечтала оттуда сбежать. В вишневый замок на пограничье, где в тишине и покое вырастить свое дитя. Рожденное от всего лишь самого младшего из братьев императора. Без шансов на Пурпурный трон.

Или всё же вообще от любовника? В измену при жизни первого мужа Юлиана не верила, но вот от горя и одиночества можно совершить многое. Особенно если считаешь, что уже нечего терять. А от тоски хочется отчаянно выть на луну.

Во всяком случае, мама была много скромнее своей дочери. И застенчивее. А может, просто стала такой в пропитанном ядом дворце. Особенно когда овдовела. В том возрасте, когда ее жестокая и нескромная дочь только еще вышла замуж.

Скромность и беззащитность маму и погубила. А еще — подлость и жадность Бориса Кантизина. И его же ревность. Нельзя во дворце быть хрупкой розой без шипов. И без собственного яда. Особенно прекрасной розой. Уродине, может, и разрешили бы удалиться — куда пожелает. Красивый же цветок нужно непременно срезать — и воткнуть в собственную дорогущую вазу. Как приз. Неважно, что теперь он скоро увянет.

«Юлиана Кантизин, милостью Творца милосердного и справедливого — императрица Мидантии…»

Сколько раз в самых смелых мечтах она жаждала услышать это? И в глубине души понимала, насколько такое будущее маловероятно. Женщине не дадут править Мидантией — хоть сколь она знатна и даже переживи вдруг всех прочих претендентов.

Не дадут править без мужчины. А уж он не оставит ей и слабой тени истинной власти.

Ведь женщинам на троне доверять нельзя. Они руководствуются лишь капризами, жестокостью, ложью, двуличием и похотью. В отличие от мужчин, конечно же. Иоанн Паук, Борис Самодур, Мигель Кровавый Мэндский, Гуго Жирный, Карл Идиот и Эрик Кровавый Бастард это с радостью подтвердят первыми.

А Юлиана Мидантийская, императрица-Регент при юной императрице Виктории, подтверждает самые жуткие подозрения. Даже те, в какие не верят до последнего. О Мидантийской Лисице шепчутся — особенно ночами. Рассказывают легенды — одна другой невероятней. Само имя повторяют с ужасом.

А иногда еще и с придыханием. Особенно юные кавалеры. Когда бормочут, что плата за ночь с императрицей — жизнь любовника. Небось, мечтают попасть в число счастливчиков?

Маму же забыли, будто ее и не было. Будто по дворцу проскользнула лишь ее печальная тень и навечно растворилась в изумрудной глади зазеркалья. Юлиана ничего не взяла от нее, кроме красоты. И потому еще жива.

Евгений так и не смог Юлиану полюбить — что ж. Она и так получила много больше, чем рассчитывала. Даже в живых-то задержалась непозволительно долго. Любой враг подтвердит.

Черепаховый гребень скользит по густым рыжим волосам. Наверное, тоже мамин. Будто ее рука — в далеком детстве. Полузабытая ласка. Нет, уже тоже — ее тень. Слишком давно река времени смыла все воспоминания. Слишком маленькой была Юлиана, чтобы запомнить родное мамино лицо — иначе, чем на портретах. А на них ее порой очень сложно узнать.

На них вообще все малоузнаваемы. Только последний портрет Евгения очень похож. И Юлиана его сохранит — ради Вики. И ее маленького брата или сестрички.

Тени скользят, как в памяти далекого детства — случайная шутка гвардейца. Наверное, совсем еще молодого. И уж точно северянина. Он-то вряд ли мечтал о коварных, кровожадных императрицах.

И даже вообще о слишком знатных дамах.

' — Я — принцесса Юлиана…

— Какая же ты еще Юлиана? Ты еще просто Юльхен…'

Имя Юли понравилось надолго, а вот кто его придумал — вспоминалось редко.

Где этот веселый северянин, какая судьба его постигла? «Юльхен» впереди ждало слишком много несчастливых лет, чтобы помнить о ком-то еще.

Юлиана так и не успела попросить у Эжена Вишневый замок себе в подарок. Хоть бы и к свадьбе. Или просто не решилась. Зачем показывать свою слабость? Даже ему.

Эжен как-то полушутливо заметил, что ее красота его завораживает. Как, каким чудом Юлиане это удалось? Огромный ведь прорыв вперед — с учетом того, что они выросли вместе. А такое не только хорошо, но и плохо. Евгений столь привык к редкостной красоте кузины Юли с раннего детства, что потом уже и не замечал. Как ей самой было плевать на внешность Романа. Да и добрый, мягкосердечный Константин Юлиане нравился совсем не за красоту. И Марии — далеко не поэтому. Как и она ему…

Где вы сейчас, Констанс и Мариита? В Вольных Городах? В солнечной Идалии? Вам повезло больше всех.

Как была бы рада Юлиана сейчас путешествовать вместе с вами. И показать Вики другие страны, не опасаясь соперников и наемных убийц. А заодно и черных змей.

Роман стал первым, кто поцеловал Юлиану. Прокусив при этом ей губу. Кузина вернула долг с лихвой, чем завела кавалера еще сильнее. Он даже принял это за страсть. Только тут же попытался объяснить, что сам боль не любит. Повеселил этим изрядно.

А то она этого и так не знала. Еще с раннего детства. С самой крапивной ямы.

Но взрослому Роману нравилась усмешка взрослой Юлианы. Ей тогда уже было шестнадцать…

Юлиана нынешняя (пережившая постылого Романа и, увы, почти наверняка и любимого Евгения) грустно усмехнулась. Она ведь готовилась в любовницы к отъявленному садисту. Раз уж иначе грозили садисты в мужья. Не Мэндский, так Эвитанский. Не один Эвитанский, так второй.

А с любовника можно хоть что-то взять. Мужу-то тебя просто преподнесут на блюде. Законная жена — дешевле любой портовой шлюхи, ведь ее завоевывать не нужно.

Готовилась Юлиана ко всему. Но долго бы выдержала?

Ну, сколько-то продержалась бы. Деваться-то куда? А там… чем змеи не шутят?

Всем. Включая потерю Эжена. Вот уж пошутили, так пошутили. Вручили взамен корону Регента и мамин замок. Несостоявшийся мамин. Зато ее самый любимый. Недостижимую мечту. Несостоявшиеся мамину долгую жизнь и счастливое детство Юлианы.

Виктор Вальданэ — самовлюбленный эгоист и бабник, но даже не садист. Далеко не Роман. И союзники сейчас и впрямь необходимы. Почти позарез. Так откуда в Юлиане столько отвращения? Или это тут кое-кто разбаловался не вовремя?

Голубоглазую пустышку Софию Юлиане хотелось пришибить на месте — за всё, что та исподволь вбила в голову юному Евгению. Но за одно пугливую дуру и впрямь стоит поблагодарить…

Евгений привык обращаться с ней, как с чем-то хрупким и эфирным. Как с цветком или с легкокрылой бабочкой. И по-другому просто не умел. Не на Феофано же переучиваться.

Юлиана могла это оценить, хоть с другими так далеко не заходила. Обходилось поцелуями, весьма умеренным тисканьем (за большее нужно платить, а цена слишком высока!) и голыми портретами.

От Евгения она ждала не так уж много, а получила куда больше, чем когда-нибудь мечтала. Ну, за исключением, что он в нее так и не влюбился, но сказки сочиняют для нежных и трепетных романтических принцесс из баллад. Не для реальных императриц-интриганок.

Даже забавно — с учетом, что за пределами алькова Эжен легко пригрозил Юлиане смертью. Тут он ей причинить боль отнюдь не боялся. Смог бы сдержать слово? Скорее всего.

Сначала угрозами смерти пригнать к алтарю и без того любящую женщину (готовую отдаться ему еще лет пять назад), потом — чуть не сбежать самому с порога спальни. В этом весь Евгений. Абсолютное понимание политики, ратников, войны, правил любой игры. И полное незнание женщин.

3

Здесь всегда светит родное южное солнце. Почти как в Илладэне. Встречает рассветом, провожает день красивейшим ярким закатом.

Только в Сантэе ведь тоже был не Север.

День и тепло их любви завершились давно. Не сейчас, когда Виктор бешеным зверем носится по их временным покоям. Не когда сыплет проклятиями и угрозами.

И не когда уже сам проговорился про портреты Юлианы. В образе новорожденной богини любви. И в том виде (и наряде), в каком на свет и рождаются.

— Ты пересылался с нынешней императрицей Мидантии как раз, когда клялся мне в любви? — улучив момент, перебила мужа Элгэ. — Кому из нас ты врал? Или обеим?

— Прекрати, — досадливо поморщился он. — Я никогда не верил этой предательнице собственной семьи. И избавился бы от нее сразу — едва получил бы власть.

Да, это легко. Пистолетный выстрел, арбалетный болт, меткая стрела с чердака. А то и публичная казнь. Или тихое удушение в тюрьме. Мидантия на такое горазда.

Вот только кто от кого бы тут еще раньше избавился? Если Юлиана Кантизин изначально это и планировала — у нее больше опыта в таких делах. И предсказать всё она могла заранее. А вот если бы и впрямь влюбилась в Виктора… Если он и правда планировал расчетливо и цинично использовать любящую женщину…

А почему — нет? Использовал же Элен Контэ. Она — глупая, наивная горлица, а не ядовитая змея, вроде мидантийской принцессы. Но именно Виктор горлиц презирает еще сильнее, чем ненавидит змей.

— Предательницы — кого? Отчима? — в отличие от мужа, Элгэ по покоям выделенного им дворца метаться не намерена. Ей хватало выдержки даже против Валериана Мальзери. Или Поппея Августа. А ведь оба легко могли ее уничтожить. Медленно, мучительно и со вкусом… в таких делах. — Я тоже предала дядю, он же свекор. Забыл?

— Это ты забыла. — Виктор застыл на фоне очередной картины. Заслоняет багровый пылающий город и темно-пенное бушующее море. Как в Мэнде. Элгэ не была там. Даже меньше, чем Виктор. Но видела всё это в кошмарах много раз. — Как мы мечтали отомстить, как были готовы на всё! Ты сама пудрила бы мозги кому угодно, лишь бы дорваться до мести и крови врагов. До шанса порвать их в клочья! До пляски на их могилах.

В реальном прошлом или в легенде погиб от рук врага благородный герой — и его город оказался беззащитен. А враг-победитель и впрямь плясал на его могиле, упиваясь своей воинской славой.

Просто ли так Юлиана Кантизин выделила гостям именно этот дворец? И именно эти покои?

— И потому понимаю право на месть других, Виктор. И не презираю за то, на что готова сама. Я — далеко не святой агнец милосердного Творца. Но я и не врала любимому человеку ради призрачных интриг.

— Призрачных⁈ С помощью мидантийской армии мы перебили бы всех врагов моего отца. Еще тогда.

— Ты рисковал жизнью своих сестры и матери. Еще тогда. Ты чуть не лишил свою семью единственного убежища. Тебе мало было в злейших врагах Эвитана — ты дразнил еще и могущественного императора Мидантии. Каковы тогда были твои реальные шансы на победу — твои и принцессы Юлианы? И ты сейчас у власти — без всякой Мидантии. И где же убийцы Алексиса Зордеса? Среди твоих министров. Мстишь ты одному Всеславу Словеонскому, да и то — не силой оружия.

Злая, недобрая улыбка ползет по его лицу. Змеей. Уродует по-настоящему красивые черты.

У Элгэ у самой здесь рыльце в густом пушку. Но она хоть это честно признает.

— Лучше признайся, что обезумела — от смерти Октавиана Мальзери? Но ведь это и есть месть, Элгэ. Истинная, по-настоящему выдержанная… мидантийская. Последний сын нашего врага мертв. А его отец верно служит нам, потому что куда ему еще деться? Или ты и впрямь спала с наглым сопляком Октавианом?

— Даже если и так? С ним, с его братом ли — он же мой муж… Был им тогда. Да хоть с самим змеем Валерианом. Хоть с ними со всеми — по отдельности и сразу. Пожелай граф Мальзери мое тело — что я смогла бы ему противопоставить? Я же была полностью в его руках. У него в плену. Виктор, умер не подлый убийца, а его юный невиновный сын. Благородный и честный юноша, на чьих руках — ни капли крови наших близких. Спаситель моего брата, черные змеи всё дери! Даже дважды спаситель. А истинный убийца — жив и даже у тебя в союзниках. Алексис Зордес-Вальданэ презрел бы такую месть.

— Ты — его любовница или нет?

— Твоего отца? Ты знаешь ответ.

В далекой древности один принц украл прекрасную принцессу. Точнее, подбил с ним сбежать. Единственную наследницу своих земель. Почему-то все помнят любовь, но забывают золото и власть.

Принц тоже любил дразнить чужеземных гусей. Могущественных и вооруженных до зубов.

— Оставь в покое моего отца! — заорал Виктор. — Люби его хоть до конца твоих дней, если сама в это веришь! Или люби его во мне, если предпочитаешь так. Моего отца уже нет — и ты не вернешь его никогда. Сейчас я спросил тебя про щенка Мальзери. Октавиана Мальзери!

— Да, — бросила ему в лицо Элгэ. — И что? Я никогда не клялась тебе в любви. В отличие от тебя.

— Клялась, любимая! — прошипел он. — Иногда твое тело клянется вместо тебя, Элгэ. А оно жарко клялось мне много раз — очень много, Элгэ. Уже не помнишь?

— Тогда тебе поклялась еще и Элен Контэ. А твое тело поклялось ей. И много кому еще. Уже не помнишь?

Старший брат вступился за юного принца. Не мог же он его предать. И город пал.

И уже на всех парусах плывет быстроходный корабль, что увезет драгоценную красотку домой. Она уцелеет, выйдет замуж вновь или вернется к бывшему мужу, родит десяток детей.

— Хочешь, Элен умрет? — абсолютно равнодушно вопросил муж.

— Прямо в родах?

— Или до них. Она сейчас в Лютене.

— Виктор, ты спятил? — Элгэ постаралась заморозить тон хлеще любого Мальзери. Уже привычно. — Это же твой ребенок.

Были ли беременные среди замученных рабынь Поппея Августа? Наверняка.

Кто-то не принял вовремя нужных трав, кто-то не знал, что именно принимать. И всегда есть те, кто наивно верят, будто смогут спасти себе жизнь именно так. Что самый жестокий зверь пощадит свою плоть и кровь. Свое будущее дитя.

— Разве ты не требуешь доказательств моей любви?

— Любви, а не безумия. — Его уже и доказывать излишне. — Оставь в покое Элен и ребенка. Твоя мать умерла, чтобы они жили.

— Да. И это был ее выбор — отнюдь не мой. Я никогда не обменял бы маму на Элен. И каждый раз, когда я вижу эту жалкую, безвольную овцу, я вспоминаю всё. Вспоминаю, кого лишился.

Неужели даже прежняя Элгэ могла бы его сейчас пожалеть? Та онемевшая от горя дурочка — по дороге в Аравинт? Неужели даже тогда была бы настолько махровой идиоткой? Так не выражается никакая любовь к матери, Виктор. И ни к кому другому.

«Если поймешь, что я — это уже не я…»

У Юстиниана хватило смелости попросить о смерти вовремя. Это Элгэ опоздала.

Но почему несчастный кузен и первый муж вспомнился именно сейчас? Почему — он? Потому что бедный Тиан безумно боялся того, что с ним происходит, но ему хватило мужества это осознать. И вовремя попросить об избавлении.

Не окажись Элгэ в Эвитане, не пройди такой путь — так ничего бы и не поняла? Осталась бы прежней девочкой — из теплого, но игрушечного мира Прекрасной Кармэн? Поэтессой и художницей? И еще будущим кабинетным ученым — среди таких же, как сама?

Или наоборот — именно в долгом, бесконечном пути, под жестоким ветром чужих стран, Элгэ напрочь растеряла понимания чести и подлости, добра и зла? И даже былые праздные рассуждения за бокалом вина или чашкой кемета о длине шерсти единорогов стоили больше всего ее будущего опыта, обретенного столь высокой ценой?

— Если хочешь доказательств любви, убей не дурочку Элен, а Валериана Мальзери.

— А обоих Ревинтеров? — недобро прищурился Виктор. — А заодно и старших сыновей старика Бертольда? Можно даже на его глазах. Они все виновны не меньше.

Хорошо хоть не предложил еще и Эйду с девочкой! Впрочем, это ни о чём не говорит. К Алисе Ормхеймской и грудному Рене Виктор просто послал убийц тайно.

— Это не Бертольд Ревинтер держал меня в плену, грозил мне изнасилованием и смертью моего брата. Не он собирался принести Диего в жертву на черном змеином алтаре. И не его люди всадили в меня четыре пули. И да — я с ним не спала. И ни с одним из его сыновей. Так что совсем не пристрастна.

— Значит, речь уже не о моем отце. Ну что ж. Ты — моя жена. Я сумею отомстить за обиды моей женщины.

— Я рада, — усмехнулась она. — А сумеешь вернуться назад?

— Я пугаю тебя? — Кажется, сейчас он доволен.

Прежний Виктор любил казаться опасным. Этот и впрямь вот-вот полюбит чужой страх. Если уже не полюбил.

— Да. Ты уже не тот Виктор, кого я любила.

— Так ты всё же меня любила? Значит, стоило устроить весь этот дешевый спектакль.

— Я не шучу, Вик. Мне страшно от того, во что ты превращаешься.

— Я всегда был таким. Я получил страну, где творится полный бардак, и наведу в ней порядок. Уже почти навел.

О да. Люди голодают, кругом развалины, а ты возрождаешь «родовые устои» змеи знают какой замшелой эпохи! И влезаешь в долги, чтобы увеличить Стражу Нравов, следящую за всем этим. А заодно и Добровольную Дружину Почтенных Горожан, доносящую на соседей.

— Я — не покойный дурак Евгений Мидантийский, разваливший всё то ценное, что получил от более умных предков. Ему достались готовые железные законы, только правь по-старому. Но нет, он пошел отменять всё, что так хорошо работало веками. В угоду ядовитой женушке. Я бы никогда до такого не опустился.

Это уж точно.

— Змеи с Октавианом Мальзери — он и впрямь сопляк и мальчишка. Но вот Анри Тенмар… У вас и впрямь что-то было или нет?

Еще не легче. Опять. Где? Под носом Олафа? На могиле Кармэн? Когда Элгэ считала, что проклята?

А что? Переспала же Элгэ с Виктором, не относив траура по Алексису. Что теперь о ней можно думать?

— Когда бы я успела, Виктор? По-твоему, я всё жизнь только и делала, что скакала по чужим постелям? А Анри Тенмар любил твою мать, женился на Элен, а потом — на Ирии Таррент.

— Ирия Таррент спала с его стариком-отцом. А в перерыве — с каким-то кузеном-поэтишкой, на чьей могиле в Тенмаре оставила гору цветов, я об этом слышал. И Анри Тенмар точно не был верен моей матери — все эти годы. И моя мать ему — вряд ли, или я ее совсем не знаю. И ты тоже не клялась мне в любви и верности. Твои ведь слова?

— Ты — неблагодарная свинья, Виктор, если и впрямь считаешь так, как говоришь. Это Анри спас тебя. И он же возвел тебя на трон.

А ты уже его успел подставить. И не единожды.

— Да. Потому что у него не было выбора. Он уже заменил бы меня — да не на кого. Тенмар ведь лишился своего золотого, драгоценного Грегори.

— Прекрати. Не смей так про Гора! Вы росли вместе, дружили с рождения. Вы же были братьями!

— Так хотели наши семьи. Мой отец был принцем из великого рода, моя мать — принцессой. Я с раннего детства соображал в политике лучше, чем Грегори в двадцать один. Он всю жизнь только сопли жевал и плыл по течению — бревно бревном. Даже дурак Фредерик Юбочник был лучшим королем, чем когда-нибудь стал бы Грегори. Но нет — никогда никакого Виктора. Только Грегори. Никто и никогда вообще не рассматривал в этой роли меня. Не принимали всерьез. В том числе и потому, что моя бабка Анна Ларнуа думала не головой, когда ложилась под Тенмарского Дракона.

— Виктор, имей уже хоть какую-то совесть.

— Я ее уже давно поимел. Она для меня больше не привлекательна.

— Виктор, прекрати. Грегори уже нет в живых.

— Да, к счастью. Иначе мне пришлось бы или присягнуть ему, или драться с ним насмерть.

«Если поймешь, что я — это уже не я…»

Куда смотрела Элгэ все эти годы? Собственное имя — будто насмешка. Назвали — в честь богини Мудрости и Памяти…

— Если я вдруг узнаю, что ты и Тенмар… Хватит с меня Драконов! Особенно этого! Хватит с меня возомнившего о себе невесть что Тенмара — и маршала, и его земель!

— Давай я лучше соглашусь на развод. Хоть сейчас. Я хочу свободы, Виктор. Тебе тоже лучше взять в жены более подходящую тебе женщину. Разделяющую твои взгляды на страну, людей, друзей и врагов. Попроси об этом Юлиану Кантизин. Она накоротке с самим Его Святейшеством Патриархом. Если пожелаете оба, ты сможешь жениться на ней, получишь вторую корону, объединишь ваши страны.

Если императрица Юлиана, конечно, пожелает…

И Элгэ спятила, что ли? Чтобы Виктор что-то там объединил — куда ему придется деть свою маленькую тезку — императрицу Викторию Кантизин? И он вполне себе на это готов, не сомневайся. Одна надежда — Юлиане Мидантийской такой муж не нужен даром. Да и с приплатой — без надобности. Видит она все его «великие» интриги насквозь.

— Я люблю тебя! — раненым зверем прорычал Виктор. — И будь я проклят, если отпущу тебя!

Ты уже проклят. Осталось лишь понять, давно ли.

Элгэ не видела в лицо ни Мигеля Мэндского, ни Эрика Ормхеймского. И здесь нет ни Кармэн, ни Арабеллы, ни даже Ирии Таррент. Но в Лютене осталась Элен Контэ. Наивная, влюбленная Элен. И даже она способна что-то понять и запомнить. А потом Элгэ доберется и до Ирии Таррент.

Она давно расспросила бы юную бывшую графиню — если бы знала, что уже пора спрашивать.

— И она не накоротке с Патриархом. Он обвенчал Юлиану с покойным Евгением, когда тот приволок ее к алтарю за косы.

— Это сама Юлиана тебе сказала? При личной встрече?

— Дождешься от этой гордячки. Чтоб она призналась, что кто-то ее укротил и взнуздал… Элгэ, поверь: эта пышногрудая шлюха сразу не стала бы так заигрывать со мной, если б совсем ничего не чувствовала. И не стала бы сейчас юлить. Юлиана — лживая дрянь и потому была готова продаться даже никакому во всех смыслах Евгению, чтобы выжить. Но меня она хочет до сих пор. Я это прочел в ее глазах.

Типичная логика некоторых мужчин: либо моя, либо ничья. А раз чужая — значит, шлюха. Да и своя — почти в той же цене.

— Просто она понимает, что мне нужна только ты. Вот и изображает липовую гордость. Я же привез тебя с собой.

Элгэ готова уехать хоть прямо сейчас, но тогда переговоры оборвутся сразу же. Потому что по каким бы причинам не «юлила» Юлиана Кантизин — это точно не страсть к Виктору.

А если б даже была и страсть — такие женщины не живут порывами сердца. А уж тем более, тела. Присланные портреты говорят лишь о попытках манипулировать своей красотой — больше ни о чём.

— Виктор, выданная против воли женщина не станет хранить верность погибшему мужу. Особенно, если она — «лживая, продажная дрянь» и «шлюха». Поверь мне, уж в этом я разбираюсь.

— Я превосхожу этого бесцветного Евгения во всём, это очевидно любой девице или бабе. Даже ей. Но она мне не нужна, Элгэ. Разве что ради помощи от Мидантии. А потом — да пошла она. Соси, детка.

Когда именно у Элгэ исчезли последние мозги, а? Когда она с чего-то решила, что Виктор ей напоминает Алексиса? Что он вообще хоть чем-то удался в родного отца?