Кровная связь

Глава двадцать пятая

Дед ждет меня в кабинете. Он сидит в том же кожаном директорском кресле, что и два дня назад, когда рассказывал мне старую лживую сказку о смерти отца. Интересно, что он хочет сказать мне сейчас?

Он не произносит ни слова, когда я вхожу в комнату. Дед сидит, выпрямившись в кресле, нянча в левой руке стакан с шотландским виски, и его голубые глаза выглядят странно влажными. На нем костюм и галстук, и со своим загаром и седыми серебристыми волосами он похож на голливудского актера-ветерана, ожидающего выхода, – не актер, играющий характерные роли, а стареющий главный герой.

– Твой водитель сказал, что ты хочешь поговорить со мной.

– Правильно, – говорит он, и в его командирском голосе удачно сочетаются бас и баритон. – Мне нужно задать тебе один вопрос, Кэтрин. Присаживайся, пожалуйста.

Шестое чувство подсказывает, что я должна попытаться перехватить у него инициативу.

– Зачем ты держишь возле себя этого негодяя?

Дед, похоже, сбит с толку.

– Кого? Билли?

– Да. Ему здесь не место, и ты знаешь об этом.

Дед смотрит в пол и поджимает губы, как если бы ему не хотелось обсуждать со мной этот вопрос. Потом он произносит извиняющимся тоном:

– Деловое предприятие с казино не похоже на наш семейный бизнес, Кэтрин. Сегодня Лас-Вегас примерил на себя корпоративный имидж, но в ходу по-прежнему предосудительные действия. Большим мальчикам из Невады не по душе конкуренция, и доля их участия в игорном бизнесе в Миссисипи достаточно высока. Мне нужен кто-нибудь, кто знал бы это дело как свои пять пальцев. Билли проработал в Лас-Вегасе двенадцать лет, и еще три года он провел в индейском казино в Нью-Мексико. Мне не хочется углубляться в действительную природу полученных им знаний и опыта. Мне нечем гордиться в решении данного вопроса, но иногда для того, чтобы сделать что-то хорошее, приходится заключать сделку с дьяволом. Такова суть игорного бизнеса.

– Мне удивительно слышать от тебя такие речи.

Он пожимает плечами и меняет положение.

– Этот город умирает. Мы больше не можем позволить себе придерживаться высоких идеалов. Пожалуйста, присаживайся, дорогая.

Я опускаюсь в клубное кресло. Теперь мы сидим напротив друг друга, а на полу между нами лежит бухарский ковер.

– По-прежнему воздерживаешься от алкоголя? – интересуется он, указывая рукой на буфет.

– Пока что воздерживаюсь.

– Хотелось бы мне иметь твою силу воли. Должно быть, ныряние приучило тебя к дисциплине.

– Ты сказал, что хочешь задать мне один вопрос.

– Да. Сегодня утром ты упомянула о том, что хочешь нанять команду профессионалов, чтобы осмотреть свою старую спальню. На предмет обнаружения следов крови и других улик, по твоим словам.

Я молча киваю в ответ.

– Ты не отказалась от своих планов, учитывая то, что я рассказал тебе сегодня утром о смерти Люка?

– Нет.

Сначала дед никак не реагирует на мои слова. Потом он подносит стакан с виски к губам и делает большой глоток, зажмурив глаза от удовольствия. Спустя несколько мгновений он вновь открывает их и опускает стакан на столик рядом с креслом.

– Я не могу позволить тебе сделать это, – меланхолически роняет он.

«Что ты имеешь в виду?» – мысленно спрашиваю я. Но вслух произношу нечто совсем другое:

– Почему нет?

– Потому что это я убил твоего отца, Кэтрин. Я застрелил Люка.

Поначалу я не улавливаю смысла сказанного. То есть я слышу, что он говорит. Я слышу его вполне отчетливо, распознаю порядок слов в предложении. Но их смысл и значение все еще не доходят до меня.

– Я знаю, что для тебя это должно стать потрясением, – продолжает дед. – Мне очень жаль, что нет никакого другого способа покончить с этим делом. Мне бы очень хотелось, чтобы ты никогда не узнала правды. Но ты обнаружила следы крови, и теперь у меня нет другого выхода. Я знаю тебя. Ты очень похожа на меня. Ты не успокоишься, пока не узнаешь всю правду. Поэтому сейчас я расскажу тебе все.

– Я думала, что сегодня утром ты говорил правду.

Он ерзает в кресле.

– До этого момента я лгал тебе, дорогая. Мы оба понимаем это, и ты, наверное, спрашиваешь себя, почему должна верить мне сейчас. Я могу лишь просить об одном: выслушай меня, а потом ты сама поймешь, что все так и было. Сердце подскажет тебе, что на этот раз я не обманываю. Хотя мне бы очень хотелось рассказать тебе другую правду.

– О чем ты говоришь? К чему все это?

Дед потирает загорелое лицо правой рукой, потом задумчиво обхватывает ею подбородок.

– Кэтрин, когда-нибудь ты состаришься и врач скажет тебе, что ты умираешь. Но то, что ты услышишь сейчас от меня, намного хуже. Сегодня умрет часть твоей души. Я хочу, чтобы ты собралась с духом и выдержала.

У меня холодеют руки и ноги. Я испытала нечто подобное, когда увидела, как полоска экспресс-теста на беременность порозовела. Меня тогда разбил временный паралич – пока мозг пытался осмыслить перемену, которая должна была произойти в моей жизни. Нечто подобное я чувствую и сейчас, но теперь меня охватывает дурное предчувствие. Должно произойти нечто ужасное. Я боюсь, что мой мир развалится на куски, стоит мне узнать то, что от меня скрывали. Но самое странное заключается в том, что я ничуть не удивлена. Такое впечатление, что я всегда знала, что нечто подобное когда-нибудь обязательно произойдет, знала еще с той поры, когда была маленькой девочкой. Я знала, что когда-нибудь наступит такой день и я окажусь в этой самой комнате или другой, но очень на нее похожей, и кто-нибудь откроет мне страшный секрет, почему я такая, какая есть.

– В ту ночь, когда умер Люк, здесь не было никакого грабителя, – говорит дед. – Ты уже заподозрила это. Вот почему ты спросила меня, не совершил ли Люк самоубийство.

– А он в самом деле покончил с собой? – раздается слабый голос, который срывается с моих губ.

– Нет. Я уже сказал тебе, это я его убил.

– Но почему? Ты поссорился с ним? Или это был несчастный случай?

– Нет. – Дед расправляет плечи и смотрит мне прямо в глаза. – Два дня назад ты спрашивала у меня, за что я не любил Люка. Тогда я не сказал тебе всей правды. Да, его реакция на военную службу вызывала у меня беспокойство, и тот факт, что он не мог содержать тебя и твою мать, не способствовал нормализации отношений. Но у меня с самого начала были дурные предчувствия в отношении этого парня. Что-то с ним было не так. Твоя мать не видела этого, потому что была влюблена. Но я-то видел. Хотя и не мог бы объяснить, что именно. Просто чувствовал что-то, что вызывало во мне отвращение как в мужчине.

– Я больше не вынесу этого. Просто скажи мне, в чем дело.

– Ты помнишь, что когда у Люка случались приступы дурного настроения – хандры, как выражалась Пирли, – то ты была единственной, кого он подпускал к себе? Единственной, кому он разрешал входить в амбар, когда работал?

– Разумеется, помню.

– Он проводил с тобой много времени, Кэтрин. Ты связывала его с реальным миром. У вас были очень необычные отношения. И со временем у меня появилось чувство, что это ненормальные отношения.

Холодок оцепенения подбирается к моему сердцу.

– Что ты имеешь в виду?

– В ту ночь, когда умер Люк, я не читал внизу. Я выключил свет и сделал вид, что лег в постель, но на самом деле не спал. Я поступал так вот уже несколько ночей кряду. Предполагалось, что Люк должен был уехать на остров. В ту ночь, вместо того чтобы наблюдать из окна, я вышел во двор с фонарем в руках и сел на траву. – Очередной глоток скотча. – Примерно через час я заметил Люка, поднимавшегося по склону холма со стороны амбара. Он был сам на себя непохож. В темноте я даже подумал, что это другой человек. Я подумал, что он и есть грабитель. Но это был Люк. Он тихонько вошел в двери вашего дома. Я обошел дом и приник к окну. Я увидел луч света, когда он отворил дверь твоей комнаты. Я подумал, что он хочет проверить, все ли у тебя в порядке… но у него были другие намерения. Дверь открылась и закрылась, и я понял, что он вошел в твою комнату и остался в ней.

Я сплю, и мне снится сон. Если я сумею проснуться, то мне не придется выслушивать все это. Но я не могу проснуться. Я сижу неподвижно, а дед продолжает рассказ.

– Я проскользнул внутрь дома. Дверь комнаты Гвен была открыта, но она крепко спала. А потом я отворил твою дверь и включил фонарик.

– Нет, – шепчу я. – Пожалуйста, замолчи.

– Люк лежал в постели с тобой, Кэтрин. Я надеялся, что это было нечто вроде психологической зависимости, что-нибудь в этом роде. Что ему нужно было лечь с тобой в постель, чтобы заснуть. Но все оказалось иначе. Когда я сорвал одеяло…

– Нет!

– Он был без трусов, Кэтрин. А твоя ночная рубашка была задрана до пояса.

Я трясу головой, как ребенок, пытающийся повернуть время вспять: вернуть к жизни собаку, которую переехала машина, или воскресить мать, которую только что опустили в землю. Но все бесполезно.

Дедушка встает и смотрит в двустворчатое окно, доходящее до пола. В голосе его слышится волнение.

– Он трогал тебя и приставал к тебе, Кэтрин. Прежде чем я сумел сказать что-нибудь, он вскочил с постели и принялся оправдываться. Что на самом деле все не так, как я думал. Но его вид ничем иным объяснить было невозможно. Я схватил его за руку и потащил к двери. А он начал избивать меня. – Дед поворачивается ко мне, глаза его сверкают. – Большую часть времени Люк пребывал в состоянии апатии и сейчас попросту застал меня врасплох. Он мог быть безжалостным, когда хотел. Да и на войне он не смог бы выжить, если бы не обладал способностью к насилию.

Дедушка останавливается в трех шагах, глядя на меня с невероятной, как мне сейчас кажется, высоты.

– Я хотел забрать тебя оттуда, но он ударил меня несколько раз и, похоже, не собирался на этом останавливаться. Я вспомнил о ружье, которое висело над камином в гостиной. Я выбежал из спальни, схватил его, зарядил и вернулся за тобой. Люк стоял на коленях в углу у платяного шкафа в нише. Твоя кровать была пуста. Я понял, что ты страшно напугана, и решил, что ты попыталась сбежать через эту нишу. В то время задней стены в ней не было. В старых деревенских домах соседние комнаты зачастую соединялись как раз через такие ниши. Как бы то ни было, я приказал Люку оставить тебя в покое и встать с колен. Когда он отказался повиноваться, я направил на него ружье и сказал, чтобы он проваливал ко всем чертям из моего дома и никогда больше сюда не возвращался. – Дед качает головой, глаза его затуманили воспоминания. – Может быть, ружье стало тому причиной. Или, возможно, он не смог смириться с мыслью, что все открылось. Но он снова набросился на меня. Он вылетел из своего угла, как дикое животное. И я непроизвольно нажал на курок. – Рука деда дернулась, когда он произносил эти слова. – Остальное тебе известно. Заряд попал Люку в грудь, и он умер очень быстро.

В кабинете воцаряется мертвая, абсолютная тишина. Но потом из вакуума, из самого сердца пустоты, в которую я превратилась рождается вопрос:

– Я видела, как все произошло?

– Не знаю, девочка моя. Когда я подошел к платяному шкафу в нише, тебя там не было. Должно быть, ты пробралась через нее в спальню к матери. Подозреваю, что ты пробовала разбудить ее, но у тебя ничего не получилось. Ты совсем ничего не помнишь об этом?

– Возможно, как раз это и помню, – шепчу я. – Как я пыталась разбудить маму. Может быть, это было и не в ту ночь, не знаю. Думаю, что тогда много чего произошло.

– Но ты ничего не помнишь о насилии?

Я отрицательно качаю головой – как робот, с механической точностью.

– Я так и думал. Но все равно ты так и не оправилась от этого. Память о насилии и домогательствах преследовала тебя всю жизнь. Я наблюдал за тобой все эти годы, мне так хотелось сделать что-нибудь для тебя, чем-то помочь. Но я не знал, что я могу сделать и чем помочь. Я не видел, чем мой сегодняшний рассказ об отце может помочь тебе. Говорят, правда может сделать человека свободным, но я в этом не уверен. Если бы ты не обнаружила следы крови в своей спальне, сомневаюсь, что я когда-нибудь рассказал бы тебе все это.

Он подходит к буфету, наливает почти полный стакан водки и протягивает его мне. С таким же успехом это могла быть простая вода. Шок полностью заглушил мою всегдашнюю тягу к алкоголю.

– Выпей, – говорит он. – Тебе это необходимо.

«Нет, я не стану пить, – говорю я про себя. – Водка причинит мне вред. Она отравит моего ребенка».

– О чем ты думаешь, Кэтрин?

Я молчу. Я не собираюсь пока что ни с кем делиться своей единственной тайной.

– Я не знаю, что нужно делать прямо сейчас, – говорит дед. – В прошлом у тебя бывали депрессии, и я сделал чертовски мало, чтобы помочь тебе. Я представитель старой школы. Если я не могу пропальпировать проблему, облучить ее, ампутировать или вырезать, значит, это не есть проблема. Теперь я думаю по-другому. Меня беспокоит, что, рассказав тебе обо всем, я спровоцирую тяжелый приступ. Ты еще принимаешь антидепрессанты?

Я не отвечаю. Должно быть, мое молчание напоминает ему тот бессловесный год, который последовал за смертью отца, и это явно его пугает.

– Кэтрин? – взволнованно обращается он ко мне. – Ты можешь говорить?

Я не знаю. Или я сейчас тоже молчу?

– У тебя наверняка есть вопросы. Всегда были.

Но я больше не я.

– Ладно. После того как обдумаешь все, что я рассказал, ты, надеюсь, поймешь, почему я не хочу приглашать посторонних людей осматривать комнату на предмет обнаружения других следов крови. Ничего хорошего не выйдет, если другие узнают то, о чем мы с тобой сейчас говорили. Ровным счетом ничего. А вот вреда может получиться очень много.

– Кто еще знает? – шепчу я.

– Никто.

– Даже Пирли?

Он торжественно качает головой.

– Она может подозревать об этом, но ничего не знает наверняка.

– Мама?

– Никто не знает, Кэтрин.

– Ты действительно осматривал меня в ту ночь? После того как уехала полиция?

Он печально кивает.

– Что ты обнаружил?

Глубокий вздох.

– Вагинальное и анальное раздражение. Старые ссадины и рубцы. Твоя девственная плева была нарушена. Само по себе это ничего не доказывает, но я-то знаю, что видел. Если бы я выждал минут десять, прежде чем войти, то обнаружил бы более веские улики. И если бы тогда судебно-медицинские эксперты осмотрели и исследовали простыни…

– Пожалуйста, прекрати.

– Хорошо, дорогая. Только скажи, что я должен сделать.

– Ничего.

– Не думаю, что это правильно. Теперь, когда тебе известна правда о прошлом, пожалуй, стоит поговорить об этом с кем-нибудь. Это пойдет тебе на пользу. Я могу устроить тебя на прием к лучшим врачам в стране.

– Я должна идти.

– Куда?

– Куда угодно.

– Почему бы тебе не остаться и не побыть здесь некоторое время? Я скажу Пирли, чтобы она приготовила для тебя комнату наверху. Тебе даже не придется возвращаться в помещение для слуг. Если бы это зависело от меня, ты не жила бы там и дня. Это Люк отказывался переселиться сюда. Я предложил ему все чертово крыло целиком. Теперь, полагаю, ты понимаешь, почему… Во всяком случае, советую тебе отдохнуть несколько дней и поразмыслить над тем, что ты сегодня услышала. Хотя может потребоваться довольно много времени, прежде чем ты сумеешь справиться с этим.

Я не могу поверить, что это говорит мой дед. Его убеждения всегда были просты и лишены двусмысленности: когда жизнь делает бросок по дуге, ты ловишь мяч и вколачиваешь его сукиному сыну подающему прямо в глотку. Я сама слышала, как он неоднократно повторял этот тезис. Но сейчас он стоит передо мной и разглагольствует так, словно смотрит шоу доктора Фила вместе с моей матерью.

– А теперь я должна идти, дедушка.

Я поворачиваюсь и спешу к застекленной створчатой двери, выходящей на лужайку. Я слышу его шаги за спиной, он идет за мной, потом останавливается. Через мгновение я оказываюсь на ярком солнце, на бесконечной равнине со свежескошенной травой.

И здесь приходят слезы. Громкие судорожные всхлипывания, от которых у меня начинает болеть в груди. Я падаю на колени и склоняюсь над травой, как если бы напилась и меня тошнило. Но я не пьяна. Я чувствую себя одинокой и безутешной. Больше всего мне хочется выскочить из кожи, покинуть свою оболочку. Мне хочется взять в руки нож, располосовать себя от горла до паха и вырваться из этого отвратительного тела.

– Кэтрин? – раздается перепуганный женский голос. – Что случилось? Тебе плохо?

Это мать. Она стоит на коленях в цветочной клумбе возле главного въезда в Мальмезон. От одного ее вида меня охватывает паника. Когда она поднимается, я вскакиваю и бегу к дальнему углу дома.

Завернув за него, я устремляюсь вдоль задней стены помещения для слуг. Слева от меня мелькает окно спальни, и я вздрагиваю, увидев его. Вот и машина. Моя связь с Новым Орлеаном. Мое спасение. Голос матери затихает вдали, когда я вскакиваю на сиденье водителя и захлопываю дверцу. Работающий мотор – первое, что останавливает волну паники, которая грозит захлестнуть меня.

Включив передачу, я рывком трогаюсь с места, с ревом выруливаю с парковочной площадки, так что из-под колес летит щебенка, ударяясь о стены здания для слуг. Еще никогда мне так страстно не хотелось покинуть Мальмезон, как сейчас. Разумеется, есть только один способ, позволяющий по-настоящему и навсегда оставить это место.

Для этого нужно умереть.