Кровная связь

Глава двадцать восьмая

– Выпейте вот это, – говорит Луиза, поднося к моим губам стакан чаю со льдом. – Это жара так на вас подействовала. Дом простоял запертым пару дней, а без кондиционера в нем становится жарко, как в печке.

– Жара тут ни при чем, – бормочу я, принимая из ее рук стакан и отпивая глоток сладкого чая.

– Может, всему виной то, что вы увидели работу Люка? Мне следовало бы догадаться, что вы расстроитесь из-за этого.

– Я не поэтому вырубилась.

Она внимательно рассматривает меня бездонными карими глазами.

– Я бы сказала, что вы выглядите очень испуганной.

Я медленно киваю головой.

– Это все дождь.

– Дождь?

– Стук капель. Капли дождя стучат по оцинкованной крыше.

Луиза явно сбита с толку.

– Вам не нравится этот звук?

– Дело не в том, нравится он мне или нет. Я просто не могу его слышать.

– В самом деле? А мне нравится. В такую погоду я чувствую себя одиноко, но все равно он мне нравится. В дождливую погоду я лежала в постели с Люком и могла слушать звук дождя часами. Он похож на музыку.

Я пытаюсь улыбнуться, но губы не слушаются меня.

– Простите. Вы расстроены, а я ударилась в воспоминания о добрых старых временах. С вами, наверное, в дождь случилось что-то плохое?

– Хотела бы я знать, что именно. В последнее время звук дождя часто приходит ко мне во сне. И даже наяву.

– Иногда так бывает, – замечает Луиза, подходя к раковине. – И во мне много всякого, чего я не понимаю. – Она открывает кран и наливает воду в чайник. – Я собираюсь сварить кофе. На улице может быть жара в сотню градусов по Фаренгейту, но я должна выпить кофе. По-моему, это называется силой привычки.

– Луиза, вы можете рассказать мне что-нибудь об оранжевом грузовичке-пикапе у моста?

Она несколько минут сосредоточенно занимается приготовлением кофе, а потом садится в мягкое кресло с откидывающейся спинкой слева от меня.

– Вы имеете в виду ржавую развалину возле сарая?

– Да.

– В прежние времена на нем ездил доктор Киркланд.

– Я знаю. А мой отец ездил на нем когда-нибудь?

Она прикрывает глаза.

– Да, Люк иногда катался на нем, когда доктора Киркланда не было поблизости. Доктор Киркланд вечно хвастался тем, как долго бегает эта развалина. Он говорил, что этот пикап никогда его не подводил и не подведет. Но в конце концов это случилось. А почему вы спрашиваете?

– Мне кажется, я что-то видела, когда сидела в нем. Мне снится кошмар, что я еду в нем вместе с дедушкой. Мы на северной оконечности острова, поднимаемся вверх по склону холма на коровьем выгоне, по направлению к пруду.

Луиза кивает.

– Я знаю, где это.

– В моем сне мы никогда не доезжаем до вершины. Мы поднимаемся все выше и выше, но никогда не оказываемся на самом верху. А в последнее время чем ближе мы подъезжаем, тем страшнее мне становится.

– Вам давно снится этот кошмар?

– Последние пару недель, может быть, чуть дольше. Вы не знаете, здесь ничего не случалось? Чего-нибудь плохого, что я могла бы видеть?

Она откидывается на спинку кресла и смотрит в окно на крылечко. Грозовые облака принесли с собой ранние сумерки, и под порывами ветра стекло в оконной раме дребезжит.

– Погода испортится окончательно, но потом все будет нормально, – предсказывает она. – На этом острове за долгие годы случилось много чего плохого. Но вот пруд… Вы думаете, что видели, как кого-то избивают там? Может, даже убивают? Что-нибудь в этом роде?

– Не знаю. – Внезапно в голову мне приходит другая мысль. – А вы с папой никогда ничем таким не занимались в пруду? Я имею в виду, в смысле секса?

Луиза надолго замирает и сидит, не шевелясь.

– Иногда мы плавали там. Но только не в то время, когда вы были на острове.

– Вы когда-нибудь занимались любовью, когда я была здесь?

Она отводит глаза.

– Мы старались не делать этого. Но иногда мы любили друга. Мне очень жаль, если вам неприятно это слышать, но не хочу лгать.

– Нет, мне нужна правда. И я знаю, что бывает, когда любишь кого-то.

– В таком случае… вы могли видеть, как мы голыми купаемся в пруду. Хотя я не думаю, что вы действительно видели нас.

Я чувствую, что Луизе неприятно говорить об этом, и меняю тему.

– Папа рассказывал вам когда-нибудь о войне?

– Не словами. Но он позволял мне ощутить его боль по-другому.

– Как вы думаете, что с ним случилось на войне?

Она смотрит на меня большими, широко распахнутыми глазами, и я вижу в них страдание.

– Его отравили. Вот что с ним случилось. Не тело, а его душу.

– Луиза… Мне рассказывали, что его подразделение повинно в совершении военных преступлений. Зверств. Вы понимаете, о чем я говорю?

Она серьезно кивает головой.

– Они пытали людей. Похищали женщин и насиловали их. Как, по-вашему, папа мог участвовать во всем этом?

Иными словами, я вплотную подошла к тому, чтобы спросить, не считает ли Луиза возможным, что отец мог растлевать меня.

Она внезапно встает с кресла, подходит к буфету, вынимает оттуда пачку сигарет «Салем» и прикуривает от спички. Несмотря на годы, Луиза сохранила великолепную фигуру и упругие, стройные бедра, за которые многие женщины продали бы душу дьяволу. Я могу только представить, какой красавицей она была в молодости.

– У Люка были свои проблемы. – Она выдыхает голубой дымок. – Когда мы с ним встретились, он не мог заниматься любовью.

– Вы имеете в виду, в физическом смысле? – В груди у меня возникает какое-то странное волнение. – Он был импотентом?

Она склоняет голову набок, как будто не знает, что ответить.

– И да, и нет.

– Что вы хотите этим сказать: и да, и нет?

Луиза скептически смотрит на меня.

– Я не вижу на вашем пальце кольца. Вы когда-нибудь жили с мужчиной?

– С несколькими. Или, точнее, это они жили со мной. Вы можете быть со мной откровенны, Луиза. Я знаю мужчин.

Она негромко и коротко смеется.

– Тогда вам должно быть известно, что, когда мужчина просыпается утром, чтобы сходить в туалет, у него часто стоит член?

Я киваю, и болезненное любопытство заставляет меня буквально вцепиться обеими руками в подлокотники дивана.

– В общем, у Люка по утрам наблюдалась та же картина. Но когда я пыталась заняться с ним любовью, у него все моментально опускалось.

– Понимаю.

– Я догадалась, что это война сделала его таким. И раны тут ни при чем. Что-то случилось с его головой. Понадобилось больше года, чтобы он смог быть со мной. Чтобы он смог доверять мне. Я думаю, это и было самым главным. Доверие. Но я не врач, поэтому не могу ответить на ваш вопрос. Может быть, он видел или сделал что-то такое, отчего секс стал для него невыносим и ужасен.

В моей голове роятся дикие и безумные мысли. Если мой отец был импотентом, то как он мог растлевать меня? Разумеется, мог, – говорит горький голос у меня в голове. – Помимо полового сношения, существует множество других сексуальных актов и контактов. Я даже не уверена в том, что половое сношение занимает главное место в растлении малолетних. Мне лучше спросить об этом доктора Гольдман или даже Майкла Уэллса.

Окна вздрагивают от особенно резкого порыва ветра, а дождь вовсю барабанит по крыше. Я вслушиваюсь в хриплый гул кондиционера, чтобы заглушить этот звук.

– А что вы говорили о том, что встали между Джесси и моим отцом?

Луиза наливает себе чашку горячего, исходящего паром кофе.

– Джесси всегда хотел меня. Он выделял меня еще с тех пор, как я была маленькой. Всегда заговаривал со мной, приносил подарки. Сопровождал меня верхом на лошади. Но я его не хотела.

– Почему?

– Трудно объяснить, что я чувствовала. Я не понимала и не знала, чего хотела, но точно не Джесси. А потом я начала обращать внимание на белого парня, который бродил по острову. Он был настоящим мужчиной, как Джесси, но при этом оставался мальчишкой. И он всегда был один, совсем как я. Они с Джесси иногда разговаривали, но я думаю, что единственное, что их связывало, это война. В общем, скоро я стала придумывать, как бы попасть Люку на глаза во время его прогулок, так что он сталкивался со мной словно случайно. Мне нравилось разговаривать с ним. Я ведь нигде не бывала, только здесь и в школе округа Западная Фелиция. Это была всего лишь старая деревенская школа для черных, и ничему я там не научилась. Я сидела и слушала то, что рассказывал Люк. Это, честно говоря, было очень странно, поскольку люди, знавшие его, иногда недоумевали, а умеет ли он вообще разговаривать. Но он мог, когда хотел. Со мной он разговаривал все время.

– Я поступала точно так же, – сообщаю я ей. – У меня была привычка приходить каждый вечер в студию и смотреть, как он работает. Он мало разговаривал со мной – вероятно, потому, что я была слишком маленькой, – но позволял мне оставаться с ним. Я была единственной, кто удостоился такой чести.

Луиза улыбается мне. Мы с ней стали сестрами по духу.

– Сколько вам было, когда вы встретились? – спрашиваю я.

Щеки ее заливает румянец смущения.

– Мне было четырнадцать, когда я начала ходить за Люком по пятам. Но мы просто разговаривали. Мы не делали ничего такого, пока мне не исполнилось шестнадцать лет.

Шестнадцать лет…

– Я вижу, вы были влюблены в него.

В ее глазах появляется отсутствующее выражение.

– Вы хотите знать, любил ли он меня, не так ли?

– Да.

– Он говорил, что любит. Я понимаю, что, наверное, вам неприятно это слышать. Но вот что я скажу: он никогда не собирался оставить вас ради того, чтобы жить со мной. Хотя ненавидел это поместье, этот ваш Мальмезон. И ненавидел вашего деда.

– А мою мать?

Луиза бросает на меня внимательный взгляд.

– Он любил вашу мать, можете не сомневаться. Но она не понимала его. И когда я заговаривала о том, что он должен уйти от нее… Конечно, я говорила с ним об этом. Боже, иногда я просто умоляла его… Так вот, он всегда говорил: «Я не могу оставить свою Китти Кэт, Луиза. Я не могу оставить свою малышку с этими людьми. А поэтому не могу переехать к тебе и жить здесь». И он так и не сделал этого.

Это подтверждение отцовской любви согревает мне душу – несмотря на то, что я услышала сегодня от деда. Одновременно я чувствую, как вдруг сжимается сердце.

– Он говорил что-нибудь еще о моей матери?

Она явно колеблется.

– Пожалуйста, скажите мне.

– Он говорил, что у вашей матери были проблемы с сексом. Еще до того, как он ушел на войну.

– Какие проблемы?

– В общем… Она не любила это занятие, что ли. Она привыкла заниматься сексом в одном положении, когда мужчина сверху, но даже при этом требовала, чтобы он гасил свет. Она не могла раздеться при нем. До того как они поженились, он думал, что это застенчивость, стыдливость. Но она так и не раскрепостилась. Люк говорил, что он проявлял понимание и терпение, и я ему верю. Думаю, в ней воспитали убеждение, что занятия сексом – это нечто постыдное. Я знаю несколько таких женщин. А потом, когда Люк вернулся с войны, у него появились собственные проблемы.

– Спасибо, что вы честны со мной, Луиза.

– У меня нет причины лгать, разве только чтобы не причинить вам лишней боли. Но вы, похоже, способны многое выдержать.

Ты бы удивилась, если бы узнала, как мало и как много я могу выдержать.

– Что вы делали после смерти папы?

Она глубоко вздыхает.

– Первое, что я сделала, это уехала отсюда.

– Куда вы направились?

– В Сент-Фрэнсисвилль. Некоторое время я работала там в парикмахерской.

– А почему вы вернулись?

– У меня начались неприятности. Меня застукали с травкой в машине. Мне не нравилось курить эту пакость, но все равно она была лучше выпивки. От нее, по крайней мере, не толстеешь. Травка помогала мне хоть немного забыться, глушила боль и тоску. Этому меня научил Люк.

– Вас арестовали?

На лице у нее печаль.

– О да. Они даже собирались посадить меня в тюрьму. Но доктор Киркланд пообещал, что если я вернусь на остров и буду примерно себя вести, то он выступит поручителем и добьется моего освобождения. Вот так все и произошло.

«Разумеется, – думаю я, ощущая странное негодование и даже обиду. – Единственным телефонным звонком феодальный барон восстанавливает порядок в своей вселенной».

– Когда вы вернулись?

– В тысяча девятьсот восемьдесят третьем.

– И с тех пор никуда не выезжали отсюда?

– Разве что ненадолго. Иногда мне кажется, что этот остров похож на тюрьму. Когда люди выходят из «Анголы», кажется, что они будут счастливы. Но они чувствуют себя потерянными. После стольких лет, проведенных за решеткой, им неуютно без нее, они не знают, как себя вести. И поэтому совершают новое преступление, чтобы вновь оказаться в тюрьме. И остров такой же. Отсюда уезжают многие, но рано или поздно они возвращаются.

Как и я? Неужели все дороги ведут сюда?

– У вас красивые волосы, – продолжает Луиза. – Даже это напоминает мне о Люке.

– Папа говорил о войне с кем-нибудь еще, кроме Джесси?

– По-моему, иногда с доктором Кейджем в Натчесе. Это врач, который выписывал ему лекарства. Доктор Кейдж – добрый и достойный человек. Я видела его пару раз. Он любит и умеет слушать людей.

Я припоминаю, что Пирли тоже упоминала доктора Кейджа.

– Единственная вещь, которая, по моему разумению, может хоть как-то помочь вам, это его дневник.

Сердце у меня начинает учащенно биться.

– Дневник?

– Собственно, это не совсем дневник. Это нечто вроде альбома для рисования. Люк всегда носил его с собой, делал наброски и зарисовки. Много раз он сидел на берегу и что-то писал в нем. Он поговаривал о том, что, возможно, когда-нибудь издаст книгу. Я думаю, что некоторые его записи касались войны.

У меня чешутся руки.

– Этот альбом для рисования… Он у вас?

– Нет, к сожалению.

– Как он выглядел?

– Простой альбом для рисования, какие продают в обычных магазинчиках. Толстый такой. Чего он только в нем не рисовал! Однажды нарисовал даже меня. Этот рисунок сохранился.

Она подходит к застекленному шкафчику, опускается на колени, достает альбом с фотографиями, вынимает оттуда листок бумаги и показывает его мне. Это карандашный набросок совсем еще молоденькой девушки, не старше двадцати лет, с восхитительной фигуркой и пугливыми, недоверчивыми глазами.

– Вы были очень красивы.

– Была? – резко реагирует Луиза. Но потом громко и добродушно смеется. – Господь свидетель, я изменилась, конечно. Но тогда я была очень хорошенькой, чему очень рада. Моя красота принесла в его жизнь немного счастья. – Она грустно качает головой. – Боже, как я любила этого парня! Вы же помните, ему было всего тридцать, когда он умер. Вы когда-нибудь задумывались над этим?

Когда погиб мой отец, он был моложе меня нынешней!

– Я нечасто думаю об этом. Наверное, я привыкла вспоминать его таким, каким запомнила маленькой девочкой.

Она понимающе кивает головой.

– Господь совершил ошибку в тот день, когда забрал Люка себе. Его он забрал, а тысячи мужчин, которые ему и в подметки не годятся, оставил.

Одна из полок шкафчика приковывает к себе мой взгляд. На ней в ряд выстроились книги. «Командировка» Майкла Гера, документальная повесть Бернарда Фола о Дьен Бьен Фу, Грэм Грин, Тим О'Брайен, «Коко» и «Горло» Питера Штрауба, «Сидхарта», «Колокол», четыре или пять книг о резне в Ми Лае.[19]

– Похоже, отец вложил много сил в этот дом, – говорю я указывая на обеденный стол. На самом деле я просто тяну время пытаясь решить, что еще хочу узнать от этой женщины.

Но Луиза лишь улыбается с гордостью.

– Этот старый дом разваливался уже тогда. Но он стоял отдельно от остальных, и потому понравился мне. А потом Люк его отремонтировал для меня. Он сказал, что делает это для себя, чтобы доктор Киркланд не возражал. Но когда Люк уезжал с острова, здесь жила я. Спустя какое-то время мы стали жить в нем вместе. Все знали об этом, но никто ничего не сказал, поскольку доктор Киркланд молчал. Кое-кто из женщин называл меня белой подстилкой, но я не обращала на них внимания. Они, по большей части, ограниченные и злобные людишки.

– Мой дед знал о вашем романе?

– Он должен был быть слепым, чтобы ничего не заметить. А доктора Киркланда можно назвать кем угодно, только не слепым.

– Что вы думаете о моем дедушке, Луиза?

Она долго думает, прежде чем ответить.

– Доктор Киркланд жесткий человек, с этим трудно не согласиться. Но одновременно он и мягкий в некоторых вопросах. Он суров и безжалостен с собаками и лошадьми, но при этом заботится о людях и лечит их. За прошедшие годы он спас здесь много жизней. Например, он спас моего дядю после несчастного случая с цепной пилой. Тому отрезало руку по плечо, и он буквально истек кровью, но доктор Киркланд вытащил его. Однако у доктора крутой нрав, да. Если он выходит из себя, то берегись! Люк – единственный человек, кого я знаю, рискнувший возразить доктору, которому это сошло с рук.

– Когда это случилось?

Я совершенно уверена, что никогда не сталкивалась ни с чем подобным. На моей памяти слово дедушки всегда было законом.

– Однажды весной доктор Киркланд и мой кузен объезжали лошадей. Один из жеребцов заупрямился, и доктор Киркланд вышел из себя. Он привязал его к забору и начал избивать. Животное буквально кричало от боли и страха. Сначала доктор Киркланд бил жеребца ручкой мотыги, но чем дальше, тем больше распалялся. Я испугалась, что он свалит коня на землю и изрубит на куски, но тут Люк схватил его за руку.

– Нет, – шепчу я, не в состоянии представить себе эту сцену.

Луиза утвердительно кивает.

– Доктор Киркланд крупный мужчина, вы сами знаете. А тогда он был еще и силен, как бык. Но Люк знал кое-какие приемчики, которые никогда и никому не показывал. Он схватил доктора Киркланда за руку так, что тот не мог пошевелить ею. Доктор Киркланд кричал, что он убьет Люка, когда освободится. Он попытался его ударить, но Люк что-то сделал с рукой, которую держал в захвате, и доктор Киркланд побелел и упал на колени.

– Господи Боже! Что было дальше?

– Люк заламывал ему руку до тех пор, пока доктор Киркланд не бросил мотыгу. Потом Люк потрепал жеребца по холке, повернулся и ушел в лес.

– Мой дед сделал что-нибудь, чтобы поквитаться с отцом?

Луиза кивает.

– Конечно. Он застрелил эту лошадь через пять минут.

– Боже мой!

– Не стоит дразнить доктора Киркланда. В такие игры он не играет.

В душе у меня внезапно вспыхивает целый ураган чувств.

– Луиза, а если я скажу, что в ту ночь именно мой дед убил отца? Дед, а вовсе не грабитель?

Она несколько секунд молча смотрит на меня, а потом начинает отчаянно качать головой, как суеверный туземец, напуганный появлением привидения.

– Не говорите мне ничего подобного. Я даже думать не хочу об этом.

– Если вас так пугает одна только мысль об этом, – негромко говорю я, – значит, вы допускаете, что это может быть правдой.

Она наконец перестает качать головой.

– К чему вы клоните, Кэт?

– Ни к чему. Это была безумная идея.

Мне хочется рассказать обо всем, что я знаю, но что-то меня останавливает. Что? Недостаточная мотивация поступка деда или всего лишь желание соблюсти приличия? Луиза сохранила добрую память о моем отце. Что хорошего получится, если я попробую запятнать его образ обвинениями в растлении детей?

– Я могу взглянуть на вашу спальню, Луиза?

На ее лице появляется понимающее выражение. Она бросает на меня проницательный взгляд и говорит:

– Вы хотите взглянуть, сделал ли Люк для меня кровать?

– Да.

– Ну, что же, пойдемте посмотрим.

Она подводит меня к двери в задней стене и открывает ее. В небольшой спальне, скрывающейся за нею, моим глазам предстает кровать, которой место в пентхаусе Манхэттена. Четыре столбика из неполированной стали поддерживают овальный балдахин, а передняя и задняя спинки украшены вставками-узорами из разных металлов, которые напоминают мне мандалу, висящую на стене офиса доктора Малика. Пожалуй, над этим своим произведением отец работал наиболее тщательно.

– Боже мой! – шепчу я. – Вы представляете, сколько стоит такая кровать?

Луиза смеется.

– Я имею некоторое представление об этом, да. Наверное, эта кровать заменит мне пенсионное пособие.

– Прошу вас, не позволяйте никому забрать ее у вас. А если когда-нибудь захотите продать ее, сначала позвоните мне, пожалуйста.

– Очень может быть, что в один прекрасный день я воспользуюсь вашим советом.

Мы возвращаемся в общую комнату и останавливаемся там. Воцаряется неловкая тишина. Финансовая пропасть между нами вряд ли когда-нибудь ощущалась больше, чем сейчас.

– Сколько вам лет, Луиза?

– Сорок шесть.

Она старше, чем я думала, но между нами всего пятнадцать лет разницы.

– Чем вы зарабатываете на жизнь? Надеюсь, вас не оскорбил мой вопрос.

Она смотрит в пол.

– У меня есть мужчина, который заботится обо мне. А я просто содержу этот дом для… ну, вы понимаете.

Это не тот ответ, который я надеялась услышать.

– Этот мужчина Джесси Биллапс?

Луиза вздыхает, и я вздрагиваю, ожидая, что она ответит утвердительно.

– Это не Джесси, – говорит она. – Генри. Человек, который привез вас на остров. Он не такой симпатичный, как Люк, но у него доброе сердце.

– Вы замужем?

– Меня не интересует замужество. Я мечтала об этом долгое время, но… мужчину, за которого я хотела выйти замуж, убили. И это стало концом моей мечты.

Я подхожу и беру ее за руку. До сегодняшнего дня я никогда не встречала эту женщину, тем не менее чувствую, что между нами возникла близость, какой я не испытывала с людьми, которых знала всю свою жизнь. И теперь, когда я вспоминаю то, что рассказал дед о смерти моего отца, мне трудно в это поверить. Как мог мужчина, которого столь беззаветно любила эта женщина, совершить неслыханное надругательство над ребенком? Над своим ребенком. И все-таки… Профессионал внутри меня знает, что такие вещи случаются.

– Похоже, дождь перестает, – говорит Луиза.

– Вы правы. Мне пора идти, пока еще можно. У вас есть машина?

Она отрицательно качает головой.

– Нет. И Генри уехал в Лафайет навестить детей. Они живут с его бывшей женой.

– А как насчет Джесси?

Она выдвигает ящик буфета и достает оттуда сотовый телефон. Набрав номер, она слушает, потом говорит:

– Джесси, это Луиза. Мисс Ферри все еще у меня. Ей пора возвращаться в Натчес. Поднимай свою задницу и двигай сюда. Ты должен отвезти мисс Ферри к ее машине. Перезвони мне и скажи, что скоро будешь.

Она дает отбой и беспомощно смотрит на меня.

– У кого-нибудь есть автомобиль, который можно одолжить? – спрашиваю я.

– Здесь у многих машины, но они держат их на материке, у паромной переправы.

– А как же они передвигаются здесь?

– На острове есть пять грузовичков-пикапов, но ключи от них у Джесси. Раньше ключи были у всех. Но потом доктор Киркланд начал ворчать, что уходит слишком много бензина, так что теперь Джесси держит ключи от пикапов у себя.

– А если возникает срочная необходимость, что вы делаете?

– Как-то обходились до сих пор. Но Джесси перезвонит через минуту. Скорее всего, он сейчас проверяет, все ли спрятано и привязано на случай урагана. Наверное, он отправился на южную оконечность, чтобы посмотреть, все ли в порядке с лодкой.

– Нет, он уехал. Он сказал, что нужно забрать какие-то припасы с материка.

Луиза выглядит растерянной.

– Очень странно. Джесси не часто покидает остров. И никогда в одно время с Генри.

– Кто-то позвонил на сотовый, и он сказал, что ему нужно срочно уехать.

– Он сказал, кто это был?

– Нет.

– Здесь что-то не так. – Она пожимает плечами, затем подходит к окну и выглядывает наружу. Небо стало еще темнее, если это вообще возможно. – Если Джесси не перезвонит, вы можете переночевать у меня. Я понимаю, вы не привыкли к таким условиям, но я могу спать на диване. А вы переночуете на кровати, которую сделал ваш отец.

Я стою, не шевелясь, в замкнутом пространстве хижины и слушаю, как по крыше, заглушая гул кондиционера, барабанит дождь. По коже у меня бегают уже не мурашки, а целые полчища сороконожек.

– Но ведь нет гарантии, что до завтра мост не смоет, верно?

– Все зависит от дождя. Но если дорогу размоет, то кто-нибудь отвезет вас на лодке.

– Большое спасибо за предложение остаться, но, думаю, мне лучше вернуться к машине сейчас. Если, конечно, это возможно.

Луиза отворачивается от окна и смотрит на меня.

– О, вы вполне доберетесь до автомобиля, разве что только промокнете. Вы можете взять мой велосипед. Гроза пока что прошла стороной. А если поедете лесом, то дождь не будет особенно докучать вам. Крона деревьев смыкается над дорогой, образуя что-то вроде туннеля. Поезжайте через охотничий лагерь, а когда выберетесь на дорогу, которая ведет к причалу, направляйтесь вдоль берега, пока не наткнетесь на мост.

– Ничего сложного, верно?

– Я думаю, вы не заблудитесь. Собственно, еще даже не стемнело, просто облачно. И спереди на велосипеде есть фара. Когда мне вздумается, я спокойно езжу по острову в самую глухую полночь. Здесь спокойно и безопасно. Просто будьте осторожны, чтобы не съехать с гравийной дороги в канаву или еще куда-нибудь. В этом году на обочины часто выползают змеи.

Я вздрагиваю, вспомнив змей, которые привиделись мне в квартире, когда у меня начинался приступ белой горячки.

– Как быстро поднимается вода? Может быть, мост уже размыт?

– Не думаю. Если бы вода в реке не стояла уже так высоко, вообще не о чем было бы беспокоиться. Вы будете на мосту через десять минут. Если что-нибудь случится, звоните мне на сотовый. Скажете, где вы, и я приду за вами.

– И как же вы до меня доберетесь?

– На своих двоих. – Она берет мой сотовый и записывает свой номер ему в память. – Если понадобится, я доберусь до вас очень быстро. А если позвонит Джесси, я отправлю его за вами Он перевезет вас через мост и заодно доставит обратно мой велосипед.

Я иду к двери, потом оборачиваюсь и крепко обнимаю Луизу.

Она прижимает меня к себе.

– Вам сейчас нелегко, милая. Но как-нибудь потом приезжайте и расскажите, как у вас дела.

Я обещаю, что приеду, хотя в глубине души подозреваю, что никогда больше нога моя не ступит на этот остров. Я выхожу на крыльцо и переношу велосипед на дорожку.

– Эй! – кричит Луиза сквозь дождь. – Подождите!

Я стою под дождем и жду, а она скрывается в домике. В воздухе висит зеленоватая дымка, как всегда бывает перед торнадо. Порывистый ветер дует с юга, и капли дождя больно жалят мое лицо. Я надеюсь, что Луиза собирается дать мне дождевик, но когда она появляется на ступеньках, то держит в руках что-то вроде пакета для бутербродов фирмы «Зиплок».

– Это для вашего сотового! – старается она перекричать шум ветра.

Взяв пакет, я засовываю внутрь свой сотовый и ключи, сдавливаю пакет, чтобы выпустить из него воздух, застегиваю на «молнию» и прячу в передний карман джинсов. Я уже готова сесть на велосипед, но вдруг Луиза хватает меня за руку. В глазах у нее отчаяние.

– Я знаю, что вы не рассказали мне всего, – говорит она. – Что-то плохое идет за вами по пятам. Но я знаю и еще кое-что: ни один мужчина не бывает абсолютно плохим или абсолютно хорошим. И если вы узнаете что-нибудь плохое о Люке, я не хочу знать об этом. Договорились?

Я вытираю с лица капли дождя и киваю.

– Время излечит вас, – говорит Луиза. – А все остальное ерунда.

Я испытываю какую-то едва ли не мистическую уверенность в том, что если не отправлюсь к мосту прямо сейчас, то никогда не доберусь до своего автомобиля. С силой нажимая на педали, я с трудом двигаюсь к дороге, которая идет через лес к охотничьему лагерю.

Ветер швыряет капли дождя в мою правую щеку и ухо, но вскоре я уже еду мимо хижин, стоящих на берегу озера. На крылечках, на которых час назад было полно людей, сейчас жмутся собаки. Я снова осталась одна.

Добравшись до дороги, я поворачиваю на юг, и ветер изо всех сил ударяет в лицо, толкает меня, словно парус, стараясь отогнать назад, к озеру. Я низко склоняюсь над рулем, чтобы уменьшить сопротивление, и изо всех сил нажимаю на педали. Местами обочина дороги настолько скользкая, что я с трудом удерживаю равновесие, но по мере того как я углубляюсь в лес, почва становится песчаной, и скоро я двигаюсь уже с весьма приличной скоростью, несмотря на погоду, точнее непогоду.

Черные грозовые облака окрасили мир в тускло-серый цвет. Предметы впереди выглядят плоскими и расплывчатыми, как на черно-белой фотографии. Серые коттеджи охотничьего лагеря почти не видны в тени деревьев. Даже трава утратила свой первоначальный цвет. Только небольшое пятнышко яркого света на западе позволяет предполагать, что солнце еще не село.

Так, скоро должен быть поворот налево. В противном случае я окажусь в южной оконечности острова, среди покрытых жесткой растительностью песчаных дюн и топких болот, которых всегда старалась избегать.

Из серого сумрака впереди появляется старое речное русло, и меня охватывает невыразимое облегчение. Примерно в миле вверх по дороге, которая идет вдоль русла, находится мост, а неподалеку от него моя машина. Я уже собираюсь свернуть, когда сзади неожиданно вспыхивают два ярких пятна света. Я оглядываюсь через плечо.

Это фары автомобиля.

Они выглядят достаточно большими, чтобы принадлежать какому-нибудь мощному грузовику вроде того, на котором меня привез сюда Генри. Луиза сказала, что отправит за мной Джесси если он перезвонит.

На повороте я останавливаюсь и жду.

Справа от меня темноту прорезает бело-голубой луч света, намного более мощный, чем фары приближающегося автомобиля. Он освещает берег, а потом идет по широкой дуге на юг. На мгновение я озадачена и сбита с толку, но потом соображаю, что это, должно быть, прожектор на буксире. Примерно в четверти мили к югу от того места, где я стою, старое русло соединяется с основным течением Миссисипи. И наверняка капитан буксира, тянущий против течения вереницу барж, освещает путь, проверяя, все ли в порядке.

Водитель грузовика заметил меня. Не доезжая сорока ярдов, он переключает фары на дальний свет. В их лучах струи дождя стелются почти горизонтально. Я поднимаю руку, чтобы помахать, и вдруг замираю на месте.

Грузовик не собирается останавливаться.

Волосы у меня на голове встают дыбом. И тут, совершенно не к месту, я вспоминаю, что говорил по этому поводу Шон: «Волосы, встающие дыбом, – это пришедшее из глубины двух сотен миллионов лет эволюции предостережение, что надо убираться к чертям собачьим из того места, где ты сейчас находишься…»

Двигатель яростно ревет, разгоняя тяжелую машину, и в то же мгновение я прыгаю в кювет с левой стороны дороги. С трудом устояв на ногах, я слышу, как под колесами грузовика скрежещет раздавленный велосипед Луизы, и машина устремляется следом за мной через канаву. Моя единственная надежда – укрыться среди деревьев, но я не могу состязаться с грузовиком в скорости, пусть даже на короткой дистанции в тридцать ярдов.

Скрежет коробки передач вселяет в меня надежду. Должно быть, обломки велосипеда заблокировали механизм рулевого управления. Пока водитель дергает машину взад и вперед, пытаясь освободиться, я добегаю до первой гигантской ивы и прячусь за нее.

Оглянувшись, я вижу, как лучи света от фар грузовика прыгают вверх и вниз. Потом двигатель неожиданно умолкает. Но фары не гаснут, и в кабине вспыхивает освещение. Я вижу за рулем фигуру, это мужчина, но дождь и расстояние не позволяют разглядеть его. Он лезет под сиденье. Я прищуриваюсь, пытаясь рассмотреть его лицо, но вдруг мои глаза обжигает ослепительная вспышка света, а в щеку больно впиваются щепки дерева. И только потом до меня доносится грохот выстрела.

Я поворачиваюсь и бегу.