Кровная связь

Глава пятьдесят четвертая

Мать сидит за кухонным столом в пропахшем по́том домашнем халате, невидящими глазами уставившись в кружку с кофе. Она даже не поднимает голову на звук открывающейся двери. Только когда я сажусь напротив, она смотрит на меня.

– Дедушка был здесь? – спрашиваю я.

Она вяло пожимает плечами.

Я уже успела тайком побывать в кабинете деда и забрала отчет о вскрытии, который передал туда по факсу Кайзер. Мне повезло, что дедушки не было в кабинете, когда пришел факс (хотя какая-то часть меня сожалела об этом), но моя удача закончилась, когда я попыталась позаимствовать из сейфа очередной пистолет. Комбинация кодового замка изменилась.

– Мне нужно кое-что сказать тебе, мама. Тебе будет нелегко это выслушать, но другого выхода нет. Ты обязана сделать это ради Энн.

Глаза у нее покраснели, и под ними появились сине-черные круги. Но ум ее, похоже, сохранил живость. Каких бы таблеток она ни наглоталась вчера, к сегодняшнему дню, очевидно, ее организм уже избавился от последствий этой дряни.

Мягким и негромким, но непреклонным голосом я рассказываю ей об открытии, сделанном патологоанатомом во время вскрытия Энн: что много лет назад она была стерилизована с применением очень необычной процедуры, скорее всего во время «экстренной операции по удалению аппендицита» на острове. Мать слушает меня так, как могла бы слушать родительница, которой говорят, что ее ребенка замучили до смерти. У меня появляется чувство, что если я уколю ее иголкой, она не поморщится и ничего не почувствует.

– Есть и еще кое-что, – добавляю я. – Прошлой ночью мне снился кошмар. Он все время повторяется. Мне снится, что я еду в старом грузовичке-пикапе вместе с дедушкой. И вчера ночью я досмотрела его до конца. Дедушка затормозил у пруда, а потом… Мама, потом он начал трогать меня.

Она по-прежнему не поднимает глаз от стола.

– И как раз перед тем как снять с меня джинсы, он достал из-под сиденья Лену и сунул ее мне.

Руки матери начинают дрожать крупной дрожью.

– Именно в таком виде и нашли Энн, – напоминаю я ей. – Рядом с ее обнаженным телом лежал Томас, Застенчивая Черепашка.

– Вчера ночью мне тоже снился сон, – негромко сообщает мать.

– Вот как… в самом деле?

Она подносит чашку с кофе к губам, потом со стуком опускает ее на блюдце.

– Когда я была еще совсем молоденькой, на острове кое-что произошло, – начинает она рассказ голосом, какого я никогда у нее не слышала. В нем не чувствуется никакой аффектации, никакого притворства, ровным счетом ничего, что могло бы привлечь внимание слушателя. – Мне тогда исполнилось четырнадцать лет. Было лето. И я подружилась с тамошним мальчиком. Негром. Он был на год старше меня. Наши отношения оставались совершенно невинными, по большей части. Но к концу лета мы начали трогать друг друга. Так или иначе, но он трогал меня. – Она отпивает глоток кофе, и руки у нее дрожат так сильно, что я боюсь, что она выронит чашку. – Мы встречались у старой хижины у реки. Туда никто и никогда не ходил. Но однажды мой двоюродный брат выследил нас. И он видел, как Джесси трогал меня.

– Этого мальчика звали Джесси?

Перед моими глазами мгновенно всплывает образ чернокожего мужчины, который выговорил обожженными губами: «Я довольно хорошо знал вашу мать».

– Да.

– Джесси Биллапс?

Наконец она смотрит мне в глаза.

– Да. Он был влюблен в меня.

– Боже мой… Мама, я разговаривала с ним совсем недавно.

– Как он выглядит?

– Нормально, по-моему. Но в душе у него кипит гнев.

– Я уверена, что так оно и есть, особенно после того, что случилось с ним на войне. Можешь мне не верить, но он был очень симпатичным. Я сделала для него все, что смогла. Сейчас у него лучшая работа на острове.

Господи…

– Ты ведь что-то недоговариваешь, верно?

Она пожимает плечами, словно это больше не имеет значения.

– В тот день, когда мой кузен увидел нас, он рассказал обо всем своему отцу. А его отец рассказал моему.

По коже у меня пробегает холодок.

– Что было дальше?

– Папа в тот же вечер отправился в дом к родителям Джесси, вытащил его оттуда и избил до полусмерти.

В памяти у меня с потрясающей ясностью всплывают слова Джесси Биллапса: «Однажды, когда я был еще мальчишкой, доктор Киркланд избил меня. Сильно. Но на его месте я поступил бы точно так же, так что в этом смысле мы с ним квиты…»

Слезы текут по лицу моей матери. Я хватаю со стола бумажное полотенце и подаю ей.

– Мама?

Она смеется каким-то странным смехом, и в голосе ее слышны истерические нотки.

– Я думала, папа поступил так потому, что Джесси был чернокожим. Понимаешь? А после этого я чувствовала себя ужасно. Я была похожа на тебя. Я отказывалась разговаривать. И папа злился на меня все сильнее и сильнее. Наконец он потребовал, чтобы я объяснила ему причины своего молчания.

– И что ты ему сказала?

– Что он избил Джесси, как будто парнишка изнасиловал меня или сделал что-нибудь в этом роде, но правда заключалась в том, что я хотела, чтобы Джесси трогал меня.

Я пытаюсь представить своего деда, как он слышит подобные речи из уст дочери еще в шестьдесят шестом году.

– Что случилось потом?

– У отца побелело лицо. Тогда мы остановились в номере-люксе отеля «Пибоди» в Мемфисе. Он рывком сдернул меня со стула и потащил в спальню родителей. Он снял ремень и порол меня до тех пор, пока не потекла кровь, но и тогда он не остановился, а продолжал избивать меня.

– А что в это время делала бабушка?

Мать качает головой, словно до сих пор пребывает в недоумении.

– Не знаю. Она просто исчезла.

Как исчезала ты, когда я была маленькой, а дедушка сердился…

– Но самое страшное заключается в том, – продолжает мать, – что я кое-что забыла и не вспоминала об этом, пока вчера мне не приснился сон. Ведь он раздел меня догола, прежде чем выпороть. Он раздел меня догола. Мой собственный отец швырнул меня на кровать и сорвал с меня одежду. А когда он избивал меня, то выкрикивал всякие вещи. Мерзкие и отвратительные. Он называл меня шлюхой… грязной проституткой. Тогда я даже не знала значение этих слов. Но самым страшным было выражение его лица. Его глаза.

– Что в них показалось тебе странным и страшным?

– Я увидела в них не только гнев, Кэт.

Перед глазами у меня проплывает череда мгновенных и ужасающих воспоминаний. Дикие, невидящие глаза и раскрытый в яростном крике рот.

– А что еще?

Мать закрывает глаза и качает головой – подобно первобытной женщине, страшащейся назвать демона по имени.

– Мама? Что еще ты увидела в его глазах?

Она отвечает испуганным, едва слышным шепотом.

– Ревность.

По телу у меня пробегает дрожь, а в душу закрадывается страх. Но помимо страха я ощущаю еще и нечто вроде ликования.

Она знает, – понимаю вдруг я. – Она все знает… она все знает… она все знает…

– У тебя сохранились воспоминания о том, как дедушка трогал тебя?

Она отрицательно качает головой.

– Но ты была права, когда заговорила о моих проблемах. Есть вещи, которые я просто не могу сделать. Я не оправдала надежд твоего отца. Он разочаровался во мне. Хотя проявил чуткость и понимание. И я хотела сделать то, чего он хотел от меня… в этом не было ничего ненормального. Но я просто не могла. Стоило Люку оказаться позади меня, как у меня перехватывало горло и я чувствовала себя так, словно мне сию же секунду надо бежать в ванную.

– Чтобы помочиться, ты имеешь в виду?

Она краснеет до корней волос.

– Нет. А если он пытался продолжать, я испытывала ужасную боль. Я не хочу больше об этом говорить, хорошо? Просто не могу. Я даже не уверена, что помню из того, что было на самом деле, а что выдумываю. Но одно я помню совершенно точно… – Она комкает бумажное полотенце и прикладывает влажный комок к глазам, но нового потока слез остановить не в силах. – То, как смотрела на меня Энн. По вечерам, особенно когда мама уходила играть в бридж, Энн удалялась в кабинет отца, чтобы занять его. А я оставалась в своей комнате. Я знала, что она ненавидит бывать там. Я знаю, что она боялась его. В глубине души я тоже очень боялась отца, хотя не призналась бы в этом никому. Даже самой себе. Как можно бояться своего отца? Он любил меня и заботился обо мне. Но всякий раз, когда Энн оставляла меня и шла туда, чтобы провести какое-то время в его кабинете, она смотрела на меня так, как смотрят на того, кого хотят защитить.

Подбородок у матери дрожит, как у маленькой девочки. Я не уверена, что она долго сможет выдерживать этот разговор.

– А теперь, – говорит она, – я совершенно точно уверена, что именно это она и делала. Защищала меня от него. Она была всего на четыре года старше, но… Боже мой, я не могу даже думать об этом!

Она роняет голову на руки, и тело ее сотрясается от рыданий. Я склоняюсь над ней и обнимаю так крепко, насколько хватает сил.

– Я люблю тебя, мама. Я очень сильно люблю тебя.

– Я не понимаю, как… По крайней мере, Энн пыталась защитить меня. Но я не сумела защитить тебя… моего собственного ребенка.

– Ты не могла, – шепчу я в ответ. – Ты не смогла защитить даже себя.

Она выпрямляется и стискивает зубы, явно злясь на себя.

– Мама, ты даже не понимала и не знала, что с тобой случилось. Не понимала разумом, во всяком случае. Я думаю, ты не сознавала этого вплоть до вчерашней ночи.

– Но как это возможно? – Она взглядом умоляет меня объяснить ей. – Энн знала. А почему я ни о чем не догадывалась?

– Я думаю, что все мы просто отгоняли от себя подобные мысли, потому что признать, что он так поступал с нами, значило согласиться с тем, что он не любил нас. Что он заботился о нас не ради нас самих… а ради себя. Чтобы использовать.

Мать берет меня за руку и стискивает ее, как клещами.

– Что ты собираешься делать, Кэт?

– Хочу заставить его признаться в том, что он делал.

Она качает головой, глаза ее полны ужаса.

– Он никогда не сделает этого!

– У него не будет другого выхода. Я намерена доказать, что он делал это. А потом я собираюсь сделать так, чтобы он понес наказание за свои поступки.

– Он убьет тебя, Кэт. Просто убьет.

Я начинаю возражать, но мать права. Дедушка стерилизовал свою десятилетнюю дочь, чтобы иметь возможность растлевать и насиловать ее после достижения зрелости, не боясь, что она забеременеет. Он убил ее будущих детей ради нескольких жалких лет удовольствия. И в конце концов из-за этого она сошла с ума.

Он убил моего отца, чтобы защитить себя.

Он, не колеблясь, убьет меня по тем же соображениям.

– Он когда-нибудь говорил тебе что-нибудь подобное? – спрашиваю я. – Он угрожал тебе?

– Нет, – тоненьким и жалким голоском отвечает мать. Но внезапно глаза у нее начинают дико сверкать. – Я убью твою мать, – шипит она. – Я отправлю ее вниз по реке, и она больше не вернется. Совсем как те маленькие ниггеры, что исчезли без следа.

Мать говорит шепотом, как насмерть перепуганный ребенок, и от звука ее голоса у меня по спине бегут мурашки. Я снова успокаивающе обнимаю ее.

– Я знаю, что ты его боишься. Но я не боюсь. Для нас с тобой лучшая защита – правда. А правда лежит в папином гробу.

В глазах у нее мелькает огонек.

– Почему ты так думаешь? Что может рассказать тебе тело Люка?

– Я сама толком не знаю. Может быть, ответ подскажет Лена. В моем сне папа пытался что-то сообщить о Лене, и я должна узнать, что именно.

– Ты и вправду в это веришь? Что он пытался поговорить с тобой?

– Нет. Я думаю, что видела что-то в ту ночь, когда умер папа. Видела, но потом подсознание заблокировало это воспоминание. И я не вспомню, что это было, пока гроб не откроют и я не загляну в него. Может быть, не вспомню даже тогда. Может быть, для этого потребуется повторное вскрытие. Но, мама… я не смогу ничего этого сделать без твоей помощи.

Она смотрит на стол, и в глазах ее отражается страх. Но и что-то еще.

– Люк был славным парнем, – бормочет она. – Ему пришлось многое пережить на войне, и это его изменило, и не в лучшую сторону, но прикончила его все-таки наша семья.

Я жду продолжения, но она молчит.

– Мама, ты мне поможешь?

Когда она наконец поднимает глаза и встречается со мной взглядом, я вижу в них то, чего никогда не видела ребенком.

Мужество.

– Говори, что я должна сделать, – шепчет она.