Кровная связь

Глава пятьдесят первая

Городское кладбище Натчеса – одно из самых красивых в мире, но сегодня оно не приносит в мою душу успокоения. Я веду машину матери по одной из узких асфальтированных дорожек, сама она сидит рядом со мной и выглядит такой встревоженной, какой я ее давно не видела. Она заметно постарела после смерти Энн. Кожа у нее посерела и обвисла, а в глазах появилось сумрачное и хмурое выражение.

– Не понимаю, зачем понадобилось приезжать сюда, – тихим голосом говорит она. – Мы и так будем здесь очень скоро, на похоронах Энн.

– Я хочу увидеть папину могилу. Я хочу, чтобы наша семья собралась вместе, когда я стану говорить с тобой. Я хочу, чтобы мы были втроем.

– Какая муха тебя укусила? – Она смотрит сквозь лобовое стекло прямо перед собой. – Тебя разыскивает ФБР. Ты довела до белого каления отца и Пирли. Отец затеял очень шаткую сделку, пытаясь спасти город, и в ужасе от того, что ты можешь похоронить ее, устроив все эти неприятности.

Я продолжаю вести машину по туннелю из дубов, вдоль длинных оградок кованого железа и мавзолеев, скрытых за деревьями. Наш семейный участок расположен в старой части кладбища, где кривые и узловатые ветви гигантских дубов опускаются до самой земли, а бородатый мох, густыми длинными гирляндами свисая с деревьев, драпирует все в густую тень.

– Ты часто бываешь на могиле папы? – спрашиваю я.

Мать не отвечает.

Если бы Майкл не высадил меня в магазине матери, по моему настоянию, ни за что не удалось бы уговорить ее поехать на кладбище. Но, предложив отвезти ее домой, я заполучила в свое распоряжение ее машину и – по крайней мере, на данный момент – ее саму.

– Мама, ты принимала успокоительное?

Она устремляет на меня рассеянный взгляд:

– У тебя просто стальные нервы. Ты пила свое успокоительное каждый божий день.

– Верно, но сегодня я трезва как стеклышко. Можешь не верить, но я не пью уже целую неделю.

Мать оставляет мои слова без ответа.

– Я спрашиваю только потому, что мне интересно. Ты сама приняла лекарство или это дедушка дал его тебе?

Слабая вспышка гнева и раздражения.

– Где бы, по-твоему, я могла его взять?

Я ставлю ее «максиму» на траву рядом с низкой кирпичной стеной. За ней начинается семейный участок ДеСаллей. У нас нет мавзолеев, лишь белый мрамор из Алабамы за решеткой кованого железа, которую соорудили еще в тысяча восемьсот сороковом году. Отсюда не видно реку – ее могут увидеть только родственники тех, кто похоронен на Еврейском холме, – но в воздухе стоит аромат кедров и оливковых деревьев, а наличие тени с лихвой компенсирует панорамный обзор, открывающийся с крутого обрыва.

За этой оградой лежат почти все представители пяти поколений семейства ДеСаллей. Дедушка наверняка предпочел бы, чтобы Люка Ферри предали земле где-нибудь в другом месте, но моя мать, к ее чести, настояла, чтобы его похоронили здесь. Наверное, это единственный раз, когда она осмелилась пойти против воли отца и добилась своего. Если я попытаюсь затащить мать за ворота, она начнет сопротивляться, так что я просто захожу на огороженную территорию и не останавливаюсь до тех пор, пока передо мной не оказывается простой черный надгробный камень на могиле отца.

Вскоре я слышу скрип ворот, и на землю у моих ног ложится еще одна тень.

– Для чего мы сюда приехали? – негромко спрашивает мать.

Я не глядя беру ее за руку.

– Мама… Как-то так получилось, что я дожила до тридцати одного года, и все это время мы с тобой фактически оставались чужими друг другу, разве что иногда обменивались ничего не значащими словами. Я виню себя ничуть не меньше, чем тебя. Я хочу, чтобы в будущем мы ладили лучше. Но может случиться так, что после сегодняшнего дня ты больше не захочешь разговаривать со мной.

– Ты меня пугаешь, милая.

– Я не стану тебя обманывать, говоря, что все будет в порядке. Я хочу эксгумировать тело папы.

Она делает резкий вдох-всхлип, который кажется мне настоящим взрывом. Я знаю, что бушующие у нее в душе противоречивые чувства почти невыносимы. «Как я могла вырастить эту сумасшедшую особу, которая стоит рядом со мной?» – вот что она наверняка сейчас думает. Прежде чем она успевает разразиться гневной тирадой или расплакаться, я продолжаю:

– Мне нужен образец его ДНК, кроме того, я хочу провести новое вскрытие. И еще забрать Лену из гроба.

– Старую, потертую плюшевую зверушку?

– Да.

Она вырывает руку.

– Кэтрин? Что с тобой? Ты сошла с ума?

– Нет. Я думаю, что очень близко подошла к тому, чтобы впервые в жизни не ощущать себя сумасшедшей. Для этого мне нужна твоя помощь, мама. Я прошу тебя помочь.

Она смотрит на могильный камень, не на меня.

– Но для чего все это? Что ты пытаешься сделать?

– Я не уверена, что ты захочешь знать.

– Если ты говоришь о том, чтобы раскопать могилу своего отца, то мне лучше знать, что ты задумала.

Я становлюсь на папину могилу и поворачиваюсь к ней лицом.

– Мама, ребенком я подверглась сексуальному насилию.

Она не мигая, пристально смотрит на меня.

– Может быть, Энн тоже растлевали и надругались над нею. Я не знаю. И не узнаю до тех пор, пока не увижу тело папы и не заберу Лену из гроба.

Крупная дрожь сотрясает тело матери. Она дрожит вся. С головы до ног, словно распятая на леднике. Дрожит даже ее приталенный льняной костюм, хотя летний воздух неподвижен, как сама смерть.

– О боже! – надрывным шепотом произносит она. – Кто вбил эти глупости тебе в голову? Психиатр, которого посещала Энн? Тот, который был убит?

– Откуда ты знаешь о нем?

– Я разговаривала с ФБР, дорогая. Мне звонил агент Кайзер. Он был очень убедителен и обходителен. И очень беспокоился о тебе.

От ощущения близкой опасности волосы у меня встают дыбом.

– Когда это было?

– Перестань, Кэт, тебе нечего опасаться.

– Ты сказала Кайзеру, что я в городе?

– Я никому и ничего не сказала, дитя мое. Папа сказал, что наши семейные дела их не касаются.

Господи!

– Дедушка разговаривал с Кайзером?

– Думаю, да.

– Мама, мне о многом нужно рассказать тебе, но на это совершенно нет времени. Всю свою жизнь у меня были проблемы с сексом. С мужчинами, с алкоголем… Куда ни кинь, всюду сплошные проблемы.

Она делает шаг ко мне, и на лице у нее отражается облегчение. «Теперь я понимаю, в чем дело», – думает она.

– Это не твоя вина, милая. Любой, кто лишился бы отца так, как это случилось с тобой, просто обязан обзавестись кучей проблем.

– Нет! Дело не в этом. Я всегда считала, что именно здесь и кроется причина, но это не так.

– Девочка моя, разумеется, именно в этом. Тебе пришлось вынести столько боли…

– Мама, пожалуйста! Ты не знаешь слишком многого. Дедушка пытался защитить тебя точно так же, как и меня. Вот только он не сумел защитить никого из нас.

На ее лицо возвращается обеспокоенное выражение.

– О чем ты говоришь?

– Я надеялась, что мне не придется говорить тебе этого, но другого выхода нет. Мама, в ту ночь, когда застрелили папу, в Мальмезон не проникал никакой грабитель.

– Разумеется, проник. Я говорила тебе…

– Нет, – твердо отвечаю я. – Ты никого не видела, потому что видеть было некого. Дедушка сам рассказал мне об этом. Он выдумал этого грабителя, чтобы не рассказывать тебе о том, что произошло на самом деле.

– О том, что произошло на самом деле? – эхом вторит она, и в глазах у нее появляется растерянность и настороженность, как у больной собаки.

– Да. Дедушка сказал, что в ту ночь он застал папу в моей постели, когда тот трогал меня. Они подрались, и дедушка застрелил его.

Кровь отлила от лица матери. Она побледнела так сильно, что я удивляюсь, как она не упала в обморок.

– Я знаю, что для тебя эта новость будет шоком, мам. Но так все и было, по его словам.

– Я тебе не верю.

Я пожимаю плечами.

– Я говорю правду. Только я больше не уверена, что дедушка рассказал всю правду мне. Существует вероятность того, что все было совсем наоборот: папа застал дедушку, когда тот насиловал меня. Только папа все равно погиб… И как раз это я и пытаюсь установить. Не кто кого убил, а кто растлевал меня. Если это был дедушка, то он, скорее всего, точно так же поступал с Энн.

Мать, как маленький ребенок, зажала уши руками, но я продолжаю:

– Энн покончила с собой в клинике, и рядом с нею лежал Томас-черепашка. Тебе известно это? Ты знала, что она взяла с собой Томаса?

– Она покончила с собой из-за бесплодия, – защищаясь, беспомощно возражает мать. – Она винила в этом аппендэктомию, которую ей сделали. И это же несколько раз упоминал папа, если я правильно помню. Что инфекция могла сделать ее стерильной.

– Я даже не уверена в том, что операция потребовалась по поводу аппендэктомии, мам. Я боюсь, что Энн была беременна.

Губы моей матери складываются в карикатурное «о».

– Десятилетняя девочка не может быть беременной! Боже мой, да только это одно должно было подсказать тебе, что ты сошла с ума!

– Может быть, она и не была беременной, – уступаю я, вспоминая единодушное мнение, высказанное на этот счет Майклом Уэллсом, Ханной Гольдман и Томом Кейджем. – Но в той клинике с Энн случилось что-то плохое. Это «что-то» произошло глубоко внутри нее, и ты знаешь это.

Наконец мать соображает, что выглядит очень глупо, и опускает руки. Она молча смотрит на меня, и я пересекаю последний рубеж.

– Мама… Как ты могла не знать об этом? Не знать о том, что со мной происходит? Как ты могла допустить, чтобы кто-то так поступал со мной?

Слезы скапливаются в уголках ее глаз и текут по щекам.

– Тебе нужна помощь, девочка моя. На этот раз мы найдем хорошего, по-настоящему хорошего врача.

– Нет, – говорю я, и голос у меня срывается. – На этот раз тебе не удастся переложить ответственность за меня на кого-то другого. Мне никто не может помочь, кроме тебя. Тебя, мама. Я знаю, что у тебя были проблемы с сексом, как и у меня, только они были другого рода. Я знаю, что есть вещи, которые ты не можешь делать.

Губы у нее начинают дрожать.

– Я разговаривала с Луизой, мама.

Она вздрагивает, как от удара.

– Отвези меня домой, Кэтрин. И не говори больше ни слова.

– Я умоляю тебя, мама. Я стою здесь, на могиле папы, и молю помочь мне узнать правду. Я боюсь, что если не найду ее в самое ближайшее время, то долго не проживу.

– Не смей так поступать со мной! – резко бросает она, сердито тыча в меня указательным пальцем. – Не взваливай на меня еще и это! Энн уже и так натворила достаточно. Отвези меня домой, или я оставлю тебя здесь.

– Ключи у меня, – шепчу я.

– Тогда я пойду пешком.