Кровная связь

Глава шестьдесят шестая

Остаток недели я провела на похоронах. Две церемонии были запланированы, одна стала для меня неожиданностью. Впрочем, они были отложены до тех пор, пока меня не выписали из университетской больницы Тулейна, и – спасибо Стейси Лорио! – на всех похоронах мне пришлось присутствовать в инвалидном кресле. Пуля, выпущенная ею из пистолета Шона, прошила мне живот и застряла в мышцах спины. Я потеряла много крови и заодно лишилась селезенки.

Но ребенка удалось сохранить.

Шон едва не захлебнулся собственной кровью. Под подушкой, через которую стреляла Лорио, голова его оказалась немного повернута в сторону, так что вместо того чтобы попасть в лоб, как рассчитывала Стейси, пуля продырявила ему правую щеку в паре дюймов от уха. Она раздробила ему пять зубов, раскрошила твердое нёбо и превратила гайморову полость в сплошное месиво. Шон обязан жизнью Энджи Питре, которая, вместо того чтобы сбежать с места преступления, набрала 9-1-1 и оставалась с нами до прибытия полиции и врачей «скорой помощи».

После моего второго выстрела Стейси Лорио скончалась на месте. Грустно сознавать, что полученная в детстве травма сделала из нее ненавидящую весь мир взрослую женщину, но я не терзаюсь угрызениями совести из-за того, что убила ее. Она планировала хладнокровно прикончить меня и Шона. Последний винит себя в том, что не сумел опровергнуть «железное» алиби Лорио на момент убийств, но ведь и никто другой не сумел этого сделать. Оказалось, что ее бывший муж – наркоман. И поскольку Стейси снабжала его таблетками из клиники, в которой работала, он готов был подтвердить ее алиби еще на дюжину убийств, причем поклясться в этом на Библии и под присягой. Алиби Лорио на оставшиеся убийства основывались на показаниях двух женщин, которые, как выяснилось впоследствии, сами входили в состав «группы X». Теперь, задним числом, все это представляется вполне логичным и очевидным.

Специальный агент Джон Кайзер провел много времени в моей больничной палате. Доктора пытались ограничить его посещения, но Кайзер может быть очень настойчив, когда захочет. Он пожелал узнать все подробности того, что случилось со мной во время работы над этим делом, а также потребовал объяснений, как мне удалось решить головоломку и вычислить убийцу. У него возникло навязчивое стремление выяснить, не были ли шесть убийств в Новом Орлеане связаны с событиями в Натчесе и на острове ДеСалль. Принимая во внимание взаимоотношения Энн и доктора Малика – и в какой-то степени Малика и мои, – было бы глупо полагать, что между ними отсутствует причинная связь. Но она действительно отсутствует. Почти.

Наиболее убедительно это удалось изложить доктору Ханне Гольдман, когда она приехала в клинику и обнаружила у моей постели Кайзера. Она терпеливо объяснила все аспекты взаимоотношений, нарисовав диаграмму на обороте меню больничного кафетерия. Основная связь между событиями в Натчесе и Новом Орлеане заключалась в том, что и там, и там шла речь о сексуальных надругательствах и насилии. Натан Малик впервые обратил на меня внимание в Джексоне, штат Миссисипи, потому что я спала с мужчиной, который был старше меня на двадцать пять лет. Эти отношения – явный симптом того, что в детстве я пострадала от сексуального насилия, – привели к моему исключению из медицинской школы, в результате чего я заинтересовалась стоматологией и, как следствие, стала экспертом по судебной одонтологии. Сексуальные издевательства, пережитые Маликом в детстве, медленно, но настойчиво подталкивали его к тому, что впоследствии он начал работать с жертвами сексуального насилия. Он стал последней инстанцией, конечным пунктом предпринятых Энн Хильгард поисков врача, способного справиться с побочными результатами сексуального насилия, которому моя тетя подверглась в детстве. Учитывая прошлое Энн, ее сексуальные пристрастия и предрасположенность Малика, возникновение романа между ними было почти неизбежным. Насилие, перенесенное Маликом в детстве, вполне подготовило его к переоценке ценностей, в результате которой он поддержал и одобрил свершение правосудия в духе суда Линча членами «группы X». Имитация следов укусов на телах жертв с целью замаскировать истинный характер этих преступлений привела к тому, что к расследованию дела была привлечена я. Кстати, в результате обыска, проведенного ФБР на квартире Стейси Лорио, была обнаружена обширная коллекция детективных романов в мягком переплете, в которых были подчеркнуты целые абзацы, относящиеся к судебной медицине и психологии преступлений, совершаемых на сексуальной почве. Как только доктор Малик узнал о моем участии в расследовании, его охватила навязчивая идея установить со мной тесный контакт. С учетом того, что ему было известно о прошлом нашей семьи, и того, что наверняка рассказала обо мне Энн, он решил, что мой выход на сцену знаменовал собой некоторую значимую последовательность, совпадение, игнорировать которое он не мог.

– Самый простой ответ, – заключила доктор Гольдман, – состоит в том, что одни больные люди привлекают к себе других больных людей. В психологическом смысле, разумеется.

Однако, по мнению той же Ханны, недавняя волна ночных кошмаров, в которых мне снился дед и его грузовичок, не имела ничего общего с убийствами в Новом Орлеане. Она настойчиво утверждала, что эти страшные сновидения стали результатом моей беременности. Как только мозг осознал, что у меня будет ребенок, подсознание сочло, что для защиты малыша мне нужно вспомнить сексуальные надругательства над собой в детстве.

– Это проявление характера эволюции, – заявила Ханна. – Сохранение вида и потомства – приоритетная задача любого организма. Мозг решил, что защитить твоего ребенка для него важнее, чем защитить тебя от твоего же травматического прошлого. Отсюда наплыв кошмаров и мгновенных воспоминаний. Ты должна была вспомнить о том, что сделал с тобой дед, – независимо от того, убили бы кого-нибудь здесь, в Новом Орлеане, или нет. Можешь поверить мне на слово.

Но даже Ханна не сумела объяснить, что именно на месте преступления натолкнуло меня на мысль об истинной природе совершенных убийств. Как и ФБР, мне были предъявлены классические доказательства того, что в городе орудует сексуальный маньяк. Впрочем, подобных сцен мне и раньше доводилось видеть немало. Но что же послужило причиной моих приступов паники? Что подсказало, что я стала свидетелем преступлений, которые имеют отношение к такому же сексуальному насилию, как и то, которому подверглась я сама? Ханна полагала, что это мог быть вид обнаженных пожилых мужчин. В конце концов я пришла к выводу, что все дело в самой незначительной детали. Первый приступ паники случился со мной на месте убийства третьей жертвы. За одиннадцать дней до этого, в доме второй жертвы, Андруса Ривьеры, я увидела маленькую девочку, образ которой запечатлелся у меня в памяти. Ее дедушка только что погиб страшной смертью, а она, казалось, была переполнена радостным возбуждением. Она носилась по дому так, словно предвкушала свой день рождения. И зная то, что мне известно теперь, я полагаю, что так оно и было. Убийство Андруса Ривьеры позволило этой маленькой девочке вырваться из ада на земле. И что-то в ее личике – теперь мне кажется, что это было особенное выражение в ее не по-детски серьезных глазах, – послало мне сообщение, которого я поначалу не восприняла. Как Пирли подсознательно чувствовала, что Энн в детстве насиловали, так и я подсознательно понимала, что в доме Ривьеры что-то было не так, что-то выбивалось из привычного порядка вещей. Что-то такое, что смогла исправить лишь смерть…

Кайзер ошарашил меня известием о том, что доктор Малик завещал мне все видеопленки и рабочие материалы своего документального фильма. К их числу относились и истории болезней пациентов, и его личные записи, сделанные во время лечения, которые были обнаружены в Билокси, штат Миссисипи, в доме третьего мужа моей тети Энн. Как только с этими материалами закончит работу Управление полиции Нового Орлеана, их доставят мне. Я намерена просмотреть их и закончить работу, начатую Маликом. Я не стану включать в этот фильм заснятые на пленку сцены убийств, но приложу все силы, чтобы объяснить мотивацию действующих лиц.

В тот день, когда меня выписывали из больницы университета Тулейна, я узнала, что здесь лежит и Маргарет Лавинь. Я попросила санитарку отвезти меня в инвалидной коляске на ее этаж и оставить одну в ее палате. Маргарет лежала в коме, укрытая белой простыней, подсоединенная к множеству мониторов и трубок. Инсулин, который она ввела себе в вену, превратил ее мозг в бесполезное скопление серого вещества. Джон Кайзер сообщил мне, что, скорее всего, мать Лавинь на следующей неделе отдаст распоряжение об отключении системы жизнеобеспечения дочери. Я держала руку Маргарет в своей, думая о предсмертной записке, которую она оставила, и о том ужасе, который должна была почувствовать, когда поняла, что обрекла на смерть невинного человека. Подобно мне, она оказалась не в состоянии поверить в то, что ее изнасиловал отец. И вместо этого ошибочно обвинила в надругательстве над собой отчима. Я очень рада тому, что в своем случае я оказалась права, но ведь с такой же легкостью могла и ошибиться.

Первыми я посетила похороны Натана Малика.

Психиатр завещал кремировать себя, так что это, по сути, была мемориальная служба, состоявшаяся в парке Нового Орлеана. На ней присутствовали около пятидесяти человек, большей частью женщины. Впрочем, я заметила и нескольких мужчин, явно ветеранов войны во Вьетнаме. Буддийский монах нараспев затянул песнопение, потом произнес несколько молитв, и все возложили цветы к урне.

Вторыми по счету были похороны Энн, и состоялись они в Натчесе.

Майкл Уэллс отвез меня в похоронное бюро МакДонахью, помог пересесть в инвалидное кресло, а по окончании службы подвез меня на кладбище, где и прошли похороны. Пока священник тянул общепринятую элегию, я сидела на местах, зарезервированных для членов семьи, и думала о пленке Натана Малика, посвященной Энн. Мини-кассета, которую я незаметно вытащила из коробки в доме Энджи Питре, проделала весь путь до больницы в моей сумочке. Я одолжила по этому случаю камкордер, портативную видеокамеру со встроенным видеомагнитофоном, но смогла просмотреть только первые десять минут, на большее у меня не хватило сил. Энн пришлось пережить намного больше, чем всем нам. По какой-то причине во время сексуальных домогательств она не могла прибегнуть к диссоциации. Она чувствовала, переживала и помнила насилие во всех его тошнотворных подробностях. Главной ее заботой было защитить младшую сестру – мою мать. И хотя ей не удалось достичь цели, она сделала все, что было в ее силах. Она старалась увлечь деда к себе в комнату всякий раз, когда чувствовала, что он готов переключить свое внимание на ее сестру. Но Энн пыталась защитить не только Гвен. Причина, по которой она в течение стольких лет хранила молчание, была проста: дедушка пригрозил, что если она когда-нибудь расскажет о том, что он с ней делал, он убьет и ее сестру, и ее мать. Энн не сомневалась, что он осуществит свою угрозу. Она лучше всех нас знала, что он способен на убийство.

Третья церемония – та самая, неожиданная – состоялась через день после похорон Энн.

Сегодня.

Я не поехала в похоронное бюро. Я попросила Майкла отвезти меня прямо на кладбище, где остановилась у свежей могилы Энн. Я смотрела на холмик сырой земли и думала о том, могла ли я как-то предотвратить ее самоубийство. Майкл уверяет меня, что я ничего не могла сделать, и я изо всех сил стараюсь ему поверить. За несколько минут до появления похоронной процессии Майкл перевез мое кресло туда, откуда я могу наблюдать за службой, оставаясь незамеченной.

И вот я сижу и смотрю.

Вереница роскошных машин позади черного катафалка кажется бесконечной, она тянется подобно кортежу злодейски убитого президента. Хотя, собственно, чему я удивляюсь? Доктор Уильям Киркланд был состоятельным, влиятельным, могущественным и уважаемым человеком, столпом общества.

Моя мать намеревалась организовать скромные похороны, но в конце концов уступила пожеланиям исполненных благих намерений друзей, которые настояли на роскошной церемонии, включая панегирики и надгробные речи, которые должны были произнести мэр, генеральный прокурор и губернатор штата Миссисипи.

Все усиленно делали вид, что смерть моего деда произошла в результате несчастного случая. Тот факт, что он свалился с моста, ведущего на остров ДеСалль, в ясный полдень и при ярком солнечном свете, похоже, ускользнул от всеобщего внимания. Несколько человек мимоходом упомянули о том, что недавно Уильям Киркланд перенес «удар» (который на самом деле случился больше года назад) и вспомнили, что лечащий врач запретил ему водить машину. Якобы безвременная кончина водителя, Билли Нила, заставила моего деда сесть за руль и поехать на остров ДеСалль, чтобы разобраться с неотложными хозяйственными проблемами…

Правда же выглядит намного проще.

Мой дед покончил с собой. Он знал, что грязная тайна его жизни вот-вот станет достоянием общественности. Он знал, что всей его власти и денег будет недостаточно для того, чтобы не дать одной из его жертв – мне – раскрыть миру его порочность и извращенность. И его гордость не смогла этого вынести. Вероятно, он считал, что выбрал себе смерть, достойную мужчины, в некотором смысле даже благородную. Но я-то знаю, кем он был на самом деле. Он был тем, кем однажды, когда я была еще маленькой, назвал моего отца. Слабаком. Когда все было сказано и сделано, Уильям Киркланд, доктор медицины, оказался трусом.

Я приехала сюда для того, чтобы увидеть, как его опускают в землю. Я хочу видеть этот последний акт драмы. Если вы прожили с демоном всю жизнь, а потом вам каким-то образом удалось ускользнуть от него, очень важно увидеть собственными глазами, как его хоронят. Если бы старый мистер МакДонахью мне позволил, я бы явилась в комнату для бальзамирования и вонзила осиновый кол деду в сердце.

Но с другой стороны… он ведь не родился монстром. Он вошел в жизнь невинным маленьким мальчиком, потерявшим родителей в автомобильной катастрофе, когда они направлялись на его крещение. И только позже – я уже не узнаю, когда именно, – в душу его проник яд, которым он отравил и меня. Много лет назад, какой-нибудь темной и тихой деревенской ночью была украдена его невинность, и в нем началась трансформация, которая впоследствии изменила жизни очень многих людей, включая и мою.

Скорее всегда, навсегда останется загадкой и то, для чего дедушка скупал скульптуры моего отца. Неужели его толкало на это чувство вины за жизнь, которую он отнял так давно? Или это был полубезумный поход в поисках творческой искорки, которую он небрежно погасил когда-то, учитывая, что креативность не принадлежала к числу его многочисленных талантов? Остается надеяться, что когда-нибудь время или иной случайный документ подскажут мне ответ на этот вопрос.

Слава богу, похоронная служба длится недолго, потому что небеса грозят вот-вот разразиться дождем. Присутствующие быстро рассаживаются по машинам, длинная вереница которых начинает медленно выезжать с кладбища.

Когда вдали скрывается последний автомобиль, рядом с могилой остается одинокая фигура.

Пирли Вашингтон.

На ней траурное платье и огромная черная шляпа, но я и с закрытыми глазами узнаю ее худенькую фигурку. Интересно, она задержалась для того, чтобы в одиночестве оплакать моего деда? Или Энн? Или потому, что знает, что должно произойти сейчас на семейном кладбище ДеСаллей?

Пока Майкл катит меня вниз по склону, Пирли стоит неподвижно, не сводя глаз с могилы деда. На дорожке появляется белый фургон «Додж-Караван» с серебряной отделкой и останавливается у невысокой стены. Двое мужчин в темных костюмах обходят фургон сзади и выгружают из него бронзовый гроб. Они опускают его на складную каталку и везут в угол участка, где над прямоугольной ямой натянут зеленый брезент.

На могильном камне, который возвышается над брезентом, высечено: «Люк Ферри, 1951–1981».

Когда мы приближаемся, Пирли подходит, берет меня за руку и спрашивает:

– Они делают именно то, о чем я думаю?

– Да.

В ее глазах я вижу боль.

– Почему ты мне ничего не сказала? Я тоже любила этого мальчика.

– Я хотела побыть с ним наедине. Прости меня, Пирли.

– Хочешь, чтобы я ушла?

– Нет.

Пожилая женщина наблюдает, как мужчины убирают брезент. Когда они складывают его, с неба начинает сыпать мелкий дождь.

– Где твоя мама? – спрашивает Пирли.

– Она сказала, что не вынесет похороны своего мужа второй раз.

Пирли тяжело вздыхает.

– Наверное, она права.

Майкл трогает меня за локоть и склоняется к моему уху.

– Я оставлю тебя на несколько минут.

Я беру его за руку и пожимаю ее.

– Спасибо. Я не задержу тебя надолго.

– Не спеши.

Он уходит. Пирли поворачивается и смотрит ему вслед.

– Он кажется мне хорошим парнем.

– Так оно и есть.

– Он знает, что ты носишь ребенка другого мужчины?

Я поднимаю голову и смотрю в ее любопытные карие глаза.

– Знает.

– И после этого по-прежнему хочет встречаться с тобой?

– Да.

Она качает головой, словно при виде редкого и удивительного зрелища.

– Тогда это тот мужчина, за которого тебе надо держаться обеими руками.

Я чувствую, как мои губы складываются в улыбку.

– Я думаю, ты права.

Пирли берет меня за руку и крепко сжимает ее.

– Господь свидетель, тебе самое время остепениться и успокоиться. В этом старинном поместье давно уже не хватает детских голосов.

Я глубоко вздыхаю и смотрю на могилу дедушки.

– Наверное, я ждала, чтобы сначала ушел он.

Пирли снова кивает головой.

– Видит Бог, ты была права.

Гроб с телом папы стоит рядом с разверстой могилой, и по его полированной крышке тихо барабанит дождь. Странно, но этот звук больше не внушает мне тревоги и беспокойства.

– Не могли бы вы открыть его? Пожалуйста! – прошу я могильщиков.

Один из мужчин достает из кармана шестигранный ключ и начинает вскрывать герметично закрытый гроб.

– Что? – испуганно вскрикивает Пирли, и глаза ее наполняются ужасом. – Что ты задумала, девочка? Это дурная примета – делать то, что ты делаешь!

Я отрицательно качаю головой.

– Нет, все в порядке.

Человек из похоронного бюро поднимает крышку гроба, а я опускаю руку к багажному карману под сиденьем инвалидной коляски и нащупываю мягкий мех. Собрав все силы, я встаю и медленно подхожу к гробу. Мой отец выглядит так же, как и несколько дней назад: он похож на молодого человека, задремавшего после воскресного обеда. Стиснув зубы, чтобы не закричать от боли, я наклоняюсь и кладу Лену-леопарда на сгиб его руки. Потом снова выпрямляюсь.

– Чтобы ты не чувствовал себя одиноким, – негромко говорю я.

Прежде чем отвернуться, я достаю из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и опускаю его в гроб, рядом с коленом отца. Это один из рисунков из альбома, который он хранил в зеленом вещмешке под полом амбара. Карандашный набросок Луизы Батлер, улыбающейся с выражением безграничной любви в глазах. Наверное, мне следует испытывать чувство вины за свой поступок, но я ее не чувствую. Скорее всего, в те годы Луиза берегла его от боли, как никто из нас. Она принимала его таким, каким он был… мужчиной с израненной душой.

– До свидания, папа, – едва слышно шепчу я. – Спасибо за то, что пытался спасти меня.

Я отворачиваюсь от гроба и возвращаюсь к инвалидному креслу, давая знак Майклу, что теперь он может присоединиться к нам. Он быстро подходит ко мне.

– Я хочу взглянуть на реку, – говорю я ему. – Ты не мог бы поднять меня на Еврейский холм?

С возвышающегося над Миссисипи на триста футов Еврейского холма открывается величественный вид на реку.

Майкл не может скрыть своего недовольства.

– Кэт, идет дождь.

– Я знаю. Мне нравится дождь. Пойдешь со мной, Пирли?

– Хорошо, дитя мое.

– Вы сможете подняться на холм? – обращается к ней Майкл.

Пирли презрительно фыркает.

– Мне, конечно, уже хорошо за семьдесят, но я все еще могу прошагать пешком от Ред-Лик до Родни и сохранить при этом достаточно сил, чтобы их хватило на целый день работы.

Майкл смеется. Ему, без сомнения, знакомы названия этих двух маленьких городков в штате Миссисипи, отстоящих друг от друга на двадцать миль. Он без устали толкает мою коляску вверх по склону, и скоро мы уже смотрим на раскинувшуюся внизу на равнинах Луизианы водную гладь шириной в добрую милю.

– Она слишком велика, чтобы смотреть на нее вот так, – заявляет Пирли.

– Я люблю ее, – негромко отвечаю я. – Я приходила сюда всякий раз, когда чувствовала, что задыхаюсь в этом городе.

– Думаю, ты все время чувствовала себя так, пока был жив дед.

– Ты знаешь, он покончил с собой, – негромко бормочу я.

Воцаряется долгое молчание. Потом Пирли говорит:

– Я не знаю ничего подобного.

Я поднимаю на нее глаза.

– Да ладно тебе! Ты же не думаешь, что он случайно свалился в реку с моста?

Она смотрит на Майкла, потом переводит взгляд на меня.

– Нет, я так не думаю.

В моей голове начинают стучать молоточки.

– В чем дело, Пирли? А ну-ка выкладывай, что тебе известно.

Она выглядит такой серьезной, какой я уже давно ее не видела.

– Мне известно все. А сколько хочешь знать ты?

– Столько же, сколько и ты.

Она с сомнением смотрит на Майкла.

– Некоторых вещей лучше не знать, доктор. Почему бы вам не вернуться к машине?

Майкл смотрит на меня, и я утвердительно киваю.

Когда он уходит, Пирли встает перед коляской и смотрит мне в глаза со всей строгостью и суровостью, обретенными за долгие годы жизни.

– После того как ты оставила меня на острове, я некоторое время пробыла у Луизы Батлер. Но все не могла успокоиться и нервничала. Потом отправилась прогуляться. Остановилась я только на другом берегу озера. У большого дома.

Она имеет в виду резиденцию моего деда, местную достопримечательность, спроектированную А. Хейз Тауном.

– Я, прежде чем опомнилась, успела перевернуть в доме все вверх дном. Я по-прежнему искала фотографии, понимаешь? Я знала, что они должны где-то лежать. – Она вздыхает и смотрит в землю. – В общем, я нашла их. Они лежали в книге с вырезанными страницами, одной из сотен в библиотеке, которая там хранится. И они были очень плохими, дитя мое. Намного хуже тех, на которых вы с Энн сняты в плавательном бассейне.

– И что на них было?

Пирли морщит нос, словно от запаха гнилого мяса.

– Все. Мне было тошно даже смотреть на них. Мне пришлось воспользоваться ванной, я начала плакать и никак не могла остановиться. А потом я услышала какой-то звук.

– Это пришел дед?

– Нет. Джесси.

– Джесси Биллапс? Он видел эти фотографии?

Пирли кивает, и на лице у нее написаны тревога и беспокойство.

– Это были не просто фотографии каких-то посторонних детей. Оказывается, там были и снимки детей, которые жили на острове. Джесси узнал их. Там были дети тех родителей, которые до сих пор живут на острове.

– Боже мой! И что он сделал?

– Он выругал меня. А потом забрал фотографии и ушел.

– Что случилось дальше, Пирли? Что он с ними сделал?

– Он показал снимки кое-кому из мужчин на острове. Отцам тех детей. Понимаешь, женщины знали о докторе Киркланде, как я и подозревала. Некоторые из них, во всяком случае. Но никогда и ничего не рассказывали мужьям. Но теперь узнали и мужчины. И просто обезумели от ярости, чего их жены и опасались. В общем… Джесси позвонил доктору Киркланду и сообщил, что кто-то вломился в большой дом и перевернул там все вверх дном. Сказал, что доктору Киркланду лучше приехать немедленно.

Я закрываю глаза, почти боясь услышать окончание истории.

– Ты уверена, что хочешь слушать дальше, дитя мое?

– Да.

– Когда доктор Киркланд приехал, Джесси вместе с другими мужчинами посадил его в пикап и отвез к дому Большого Леона.

– Кто такой этот Большой Леон?

– Один из мужчин на острове. Он отсидел двадцать лет в «Анголе». Джесси показал Леону фотографии и рассказал о том, что сделал доктор Киркланд. Потом он заявил: «Он твой на два часа. Но смотри, чтобы на теле не осталось никаких следов».

– О господи!

Пирли кивает, и в глазах у нее вспыхивает яростный огонь.

– Через два часа они вернулись и забрали его. А потом сделали то, что Билли Нил собирался сделать с тобой и со мной.

– Что?

– Привязали его за руки к рулю автомобиля и столкнули в реку с моста.

– Господи!

– Некоторое время спустя кто-то из них нырнул и отвязал доктора Киркланда от руля. – Пирли внимательно смотрит на меня. – Ты сказала, что хочешь знать все.

– Ты видела деда, когда все это происходило?

– Нет. Я знаю лишь то, что рассказал Джесси.

В голове у меня вертится один-единственный вопрос.

– Он умолял пощадить его?

– Нет, дитя мое. Он проклинал всех последними словами, пока голова его не скрылась под водой. В этом старике не осталось ничего доброго и мягкого. Он проклянет самого дьявола, когда попадет в ад.

Внезапно я ощущаю себя полностью опустошенной.

– Что ты теперь будешь делать? – интересуется Пирли.

– Не знаю. Наверное, подожду, пока не заживет рана. Рана от пули, я имею в виду. На то, чтобы зажили остальные, может потребоваться остаток моей жизни.

– Я имею в виду поместье. Мальмезон.

– О чем ты говоришь?

Пирли пожимает плечами.

– Ну, теперь оно принадлежит тебе.

– Что?

– Я думала, ты знаешь об этом. Доктор Киркланд всегда говорил, что мисс Гвен не может позаботиться даже о себе самой, не говоря уже о состоянии, которое ей досталось от рождения. Вот почему Билли Нил так сильно ненавидел тебя. Так что теперь ты получишь все.

На то, чтобы осознать сказанное, мне требуется некоторое время. Я понятия не имею, из чего состоит поместье и вообще имущество моего деда, но наследство должно быть огромным.

– Итак, что же ты все-таки намерена делать?

– Продам все, – отвечаю я.

Пирли издает какой-то неопределенный звук.

– И остров тоже?

– Почему нет? Я не хочу его больше видеть. Никогда.

– Если ты продашь остров, людям, которые там живут, некуда будет податься. Тебе принадлежит все, а они только арендаторы.

На мгновение перед моим мысленным взором проносятся видения, связанные с островом. Но боль, которая приходит вместе с ними, слишком сильна, чтобы я могла ее вынести.

– Они могут забрать его себе, Пирли. Со всеми потрохами. Он и так принадлежит им, откровенно говоря.

– Ты и вправду так думаешь? Остров стоит кучу денег.

– Да мне плевать, сколько он стоит. Я немедленно распоряжусь, чтобы адвокаты подготовили необходимые бумаги. Вы с Джесси заработали для всех равные доли. За исключением Луизы Батлер.

В лице Пирли мгновенно угадывается напряженность.

– А она?

– Луиза получит резиденцию деда.

Пирли ахает.

– Большой дом? Ты шутишь. Женщины на острове и так ненавидят Луизу.

– Это ее дом, Пирли. Начиная с сегодняшнего дня.

Пожилая женщина издает какие-то звуки, интерпретировать которые я не могу, да и не пытаюсь.

– Полагаю, ты знаешь, что делаешь.

– Впервые в жизни я уверена в этом. Ты видишь Майкла? Я готова.

– Нам не нужен Майкл. Я могу свезти вниз это кресло не хуже любого мужчины.

Она встает позади коляски и твердо берется за ручки. Когда она разворачивает меня, я бросаю последний взгляд на реку, величественную и таинственную под дождем. Вода там, внизу, скоро потечет мимо острова ДеСалль, Батон-Руж, Нового Орлеана, чтобы в конце концов влиться в Мексиканский залив. Я не знаю, где буду находиться к тому времени. Но цепь несчастий и унижений, которую выковали целые поколения моей семьи, наконец-то разорвана.

И разорвала ее я.

Мне представляется, что это очень неплохое начало.

Пирли катит меня к дорожке, на которой нас поджидает «Форд-Экспедишн» Майкла. Когда мы приближаемся, Майкл выходит из машины и машет нам рукой. Я кладу руку на живот и закрываю глаза. Я прикасаюсь не к ране, а к тому месту, что находится ниже. Мне больше не нужно спиртное. Мне больше ничего не нужно. Но впервые в жизни я чувствую себя свободной в своем выборе.

– У тебя все будет по-другому, малыш, – шепчу я, круговыми движениями поглаживая живот. – Твоя мама знает, что такое любовь.