Круговерти

15

— Глаша, Аксинья! Трактор прет, поторапливайтесь, телки-метелки!

Михаил подошел к Розе. Разгреб валенком место, утоптал, чтобы в сугробе не стояла.

— Ты по погону, по погону руби.

— Как? — чуть слышно спросила Роза.

— Дай-ка… Забыла инструктаж? Учил, учил… Что это с тобой нынче? Будто впервые топор держишь.

Смотри… Топор к стволу прижимай, не ляскай им, абы стучать. Не оставляй мутовок. Счесывай, не болтай зря рукой — вгоняй и вгоняй половчее. Гляди, как твои подруги действуют.

Но Роза молчала, поджав губы. И Михаил понял, что напрасно учил ее практике: не до того ей было. Девчата сели погреться к костру, а Роза отошла в сторону.

— Что же ты, Михаил? — заругала его Аксинья. — И не пожалеешь. Зови ее, окоченеет девка!

— Рябину небось к чаю рвет.

— Какая уж там рябина, когда места себе не находит!

Он всадил топор в дерево и поплелся к Розе. Привел ее.

Отогревшись, подшучивали друг над другом.

— Мне бы, эх, такого, чтоб убиваться! — заливалась бисером Аксинья, расширяя ноздри от смеха. — Передыху чтоб не было в любви. Да жаль, перевелись мужички!

Михаил, с опаской поглядывая на беременную Розу, сдвинул на затылок шапку, старался сам отвлечься и других рассмеять.

— Вот раньше была любовь — это да-а!.. Задумал отец женить сына — стукнуло тому восемнадцать… Нашли ему невесту, свели их ночью. А жених-то и утек, прибегает к отцу. «Ты чево?» — отец спрашивает. «А ну ее, — говорит сын и кулаком под носом вытирает. — Бьется шибко, лягается!»

— Сатана, а не Мишка! — хохотали женщины до слез. — То ж на Вологодчине твоей, а ты нам про море Черное сказывай! Неужто у вас в марте яблоньки цветут, так рано?

— Редиской в феврале торгуют.

— От где рай, ты по-ду-май!

— Слушайте брехуна!

— Ну во-о-о-т, неверующие фомки. Говорю же, что так…

За смехом и шутками не заметили, как подошел к ним Борщов.

— Перекуриваем, сучкорубы? Дров много стопили?

— Грейтесь, товарищ начальник!

— Некогда, в следующий раз… Кукин, пойдем поговорим, — обратился к Михаилу.

Они спустились к речке, перешли по льду и выбрались на противоположный взгорок берега. Михаил на ходу срывал с рябины мерзлые ягоды, глотал с удовольствием. По бокам от стежки, на которую они вышли, высился в завалах покалеченный лес. Борщов сокрушался на бесхозяйственность, хотя сам как начальник участка ничего не предпринимал, чтобы ликвидировать ее, и понимал это, помалкивал на собраниях. От него требовали выполнения плана, а он, в свою очередь, того же требовал от подчиненных. Лесорубам, вальщикам и рабочим лесопильного цеха давай верный заработок — вали кедрачи. Молодняк же волей-неволей приходилось мять, калечить…

Раньше Михаил негодовал, глядя на такие безобразия, а сейчас ему не до того было. Настроился в дорогу дальнюю, где уж тут кипятиться.

Вошли в вагон-столовую. На столе были разбросаны шахматы. Борщов покряхтел, жалуясь на преклонные годы, и показал Михаилу на стул. Сгреб фигуры, сдернул с рук кожаные перчатки.

— Бесповоротно надумал уезжать, Кукин? Или пугаешь?

— Пора, — ответил Михаил, ожидавший этого вопроса.

Борщов ухватил шахматную фигурку, царапнул крепким ногтем по лаку.

— Неволить не могу, не имею права. Срок вербовки кончился. Однако, может, останешься? Повысим в должности, дадим две-три бригады орлов, раз надоело воевать с девчатами… Не думай, что заманиваю. Сколько ты ни работал, всегда не меньше ста процентов. И с людьми ты ладишь. Редко такое у нас случается, потому ты и нужный, необходимый нам человек.

— Нет, не уговаривайте, — решительно сказал Михаил. — Перевоспитывайте свои кадры. А это не выход… выезжать на совестливых. Конечно, и тут остаться можно, но у меня другие планы.

— Какие же, если не секрет? Жена, ты сам говорил, не ждет.

— Покупка одна подвернулась… Кое-кому хочется нос утереть. Да и тянет на старое место.

— Та-ак… А скажи мне, Кукин, тебе Розку не жалко?

— Ну, куда поехали! Это уж дело личное. Разведусь официально, тогда и видно будет: жалко или забудется моя жалость.

— Смотрю я на тебя, Кукин, и не пойму: или ты дыму на себя напускаешь?.. У нее же нет никого, кроме бабки и тетки. Девка-то со всей душой к тебе, а ты в сторону.

— Ко мне и другие… со всей душой, — нахмурился Михаил. — Вот и вы, Илья Евгеньевич…

Борщов встал, приглушая в себе задетое самолюбие, и закончил:

— Эх, Кукин, Кукин, ты думаешь, Борщов только о «кубиках» заботится?.. Ладно, будем считать — не получилось у нас разговора.

С этими словами начальник повернулся и вышел.

Посидев недолго, Михаил поднялся из-за стола и тоже направился к выходу. Но чуть не столкнулся лицом к лицу с Розой. Растерянная от волнения, она проговорила слабым, прерывающимся голосом:

— Миша, не уезжай! У нас же… будет ребеночек. Твой… и мой. Я люблю тебя.

Михаил помял шапку, угнул голову.

— Все равно будет по-моему… А тебе советую уходить в садик или библиотеку. Пора на легкий труд.

— Мишенька…

— Опять! — досадливо поморщился Михаил и хотел обойти Розу.

Но та всколыхнулась, обняла его, прильнув горячей и мокрой от слез щекой.

— Остынь, — глухо выдавил Михаил, не переносивший слез. — Люди сейчас войдут, уймись.

Оторвал от себя тонкие, почти детские руки, грубо толкнул коленом дверь и оказался на улице. Проваливаясь в сугробы, заспешил в поселок. По дороге то и дело натыкался на стволы тонких березок, которые, казалось, как и Розка, преграждали ему путь. Но он все шел, не оборачиваясь, к поселку, над которым красным шаром висело заходящее солнце. Не видел Михаил, как провожала его заплаканным взглядом Роза: казалось ей, что одумается он сейчас, распрямит свои дюжие плечи, схватит ручищами солнце и вскинет его над головой, чтобы осветить ее судьбу, не затуманить морозной мглой…