Круговерти

21

В знакомой хатке-времянке пусто, единственное окно заколочено фанерой. Вокруг стен густой порослью цветут панычи, вьющаяся паутель синеет граммофончиками и тянется на крышу, скрадывая нищенский вид трухлявого домишки.

Михаил сидел во дворе со стариками. Думал к Ивану сходить, да не лежит к нему душа — высмеивать начнет… Неохотно, поддаваясь их просьбе, рассказывал Ивану Никитовичу и Платоновне про далекую уральскую тайгу, про свое дорожное приключение.

К вечеру забрела Лизка, все такая же полная. Обняла, поплакала на плече Михаила. Еще раз вгляделась и опустилась без слов на скамью.

— Кажется, вечность целую скитался на чужбине. Чуть бы раньше — глядишь, и не успела бы улизнуть Наташка.

— Жалеть не стоит… Илюшку бы повидать. Небось подрос парень?

— Сейчас люди слабы, некогда им терпением запасаться. Пустили себя на растрату бесполезную. Только и живут сегодняшним днем…

Михаил слушал Лизку без внимания. Она упросила его съездить к брату, не сторониться родственников. И Михаил согласился развеять тоску…

Ивана застали в дачном домике коллективного сада. Сидя напротив Михаила, он мрачно молчал. У ног его стояли тяпки, обмотанные тряпьем хвостики саженцев, ведро. Узловатые пальцы то сжимались в кулаки, то разжимались, желваки перекатывались на скулах. Было заметно — недоволен он чем-то.

— Намекнул мне начальник, — заговорил Иван. — Как уйдет на пенсию мастер, могу рассчитывать на его место. А ты бригаду мою возьмешь под крыло. Буду подниматься в гору. Ничего, что не имею институтского диплома. Как засяду на место Тимофеича, пусть тогда спихнут! Надо… как Суворов учил: только вперед!

— Речисто, да не чисто, — усмехнулся Михаил. — Наслушался я твоих фантазий.

— Кого же обвиняешь, если родился невезучим?

Михаил помял пальцами нос, пострадавший в аварии, и поморщился:

— Слишком деловой!

— Не думай, Мишка, что корыстью услаждаю себя. Куда ж мне, бедному, если энергия прет?

— Не из того кизяка, ты слеплен, — возразил Михаил, начиная зевать. Хмыкнул слегка, будто икнул, и пожалел: не надо было тащиться на эту проклятую дачу.

— Он, Миша, с гонором, — вступила в разговор Лизка. — Хочет порядки наводить у вас на ТЭЦ, а зачем? Опасно ему в начальники.

— Не болтай, сорока! — вскипел Иван.

— От страдания! — охнула Лизка. — Насмотрится всякого по телевизору и начинает сочинять свои проблемы!..

Вернулся Михаил, не попрощавшись с Иваном, взял удочки и подался к Кубани. Но клевало неважно. Сидел на обрыве и, глядя на копившиеся вдали тучки, припоминал удачи и неудачи, какие выпадали в жизни на его долю. Течение будто подхватывало и уносило из памяти хорошее и плохое…

Пора устраиваться на работу. Идти на ТЭЦ пока не решался, хотя в леспромхозе часто представлял, как будут рады ему на старом месте. Теперь же боялся, что смеяться начнут, скажут, вкалывал в лесу, а голым остался. Не поворачивается душа, не тянет почему-то на ТЭЦ. Жалел, что уехал с Урала…

Из-за темной вербы, погрохатывая, показался катер. Он шел против течения, сбивая шляпки пены. Река была хмурой. Изредка от берега отваливалась глыба, тяжко бухала в воду. Коряги и щепки, покачиваясь, отплывали на середину, а там их подхватывала стремнина.

Медленно провожая взглядом катер, Михаил поежился от сырости. Из прибрежных камышей взлетели цапли, далеко назад вытянули ноги. Зеленоватые листья верб мягко шумели, смутно отражаясь в текучей воде. Показалось, что за спиной шепчет татарочка Роза. Оглянулся — нет никого.

Где-то за рекой в сплошной хмари вдруг обнажилась каленая ветвь — вспыхнула и потухла. Небо потемнело, наполнилось громом, и посыпал дождь…

Михаил подхватился домой. Увидел возле калитки Тимофеича: тот стоял, прикрываясь газетой от стихающего дождика.

— Здорово, путешественник! Наконец-то! К тебе можно?.. — весело приветствовал мастер Михаила.

Михаил замялся, пряча глаза. Тимофеич заметил это, перевел разговор:

— Як братану твоему собрался. Каждый день просит: зайди да зайди. Айда со мной!

— Неохота, только от него. Надоел он мне.

— Чего там, родные же! Пошли… На пенсию думаю уходить, а некого на мое место. Ивана наметили, да ты вот приехал. Готовь магарыч — мастером будешь.

— Иван меня убьет тогда, как президентов убивают, — пошутил Михаил. — Что же вы так… обещали, обещали человеку, а теперь впопятную?.. А потом еще неизвестно, вернусь я на ТЭЦ или еще куда-то пойду.

Старик обнял Михаила, хитровато прищурился:

— Шалишь, как дамочка капризная. Ладно, поехали до Ивана.

Как ни отказывался Михаил, а пришлось уважить старика…

Иван молча потискал плечи старшего мастера, точно прощупывал кости, угадывал, долго ли еще им до пенсии громыхать. Хмыкнул угрюмо, показывая на брата:

— Не больно-то отъелся. Обижается, будто мы виноваты, что сбежала от него казачка.

— Не городи, Иван, или уйду, — оборвал его Михаил.

Сели, выпили по рюмке. Лизка пристала к Михаилу с расспросами о тайге, все допытывалась, какие там ягоды. Михаил отвечал неохотно.

— Дела-а! — протянул Тимофеич, когда Михаил рассказал об аварии.

Иван окинул его цепким взглядом:

— Жалеешь машину?

— Нет, — ответил Михаил.

— Как это так?

— Не в ней счастье.

— А в чем же?

— Не знаю…

Михаил отвел глаза, нагнулся и погладил мяукавшего у ног котенка. Тот стал тереться о ногу, своей лаской, незащищенностью напомнил Розу. Михаил и не думал о разбитой машине. Разве только про деньги вспоминал, за которые вкалывал два с лишним года…

Иван грохнул стулом, подвески люстры всхлипнули от его резкого движения.

— Может, я в панику кидаюсь, — заговорил он, поднявшись над столом. — Но временами жутко и пусто становится. Все есть, Тимофеич, дорогой! Тряпок до черта нагреб заграничных, на балконе кролики жиреют, в гараже «коломбина», будь она неладной. И силы в руках — хоть штангу выжимай на Олимпиаде. Все есть!.. И ничего нет… ровным счетом ничего, — снизил голос, выкатывая глаза. — Открой мне секрет, Тимофеич, чего тут не хватает? Брат мне не советчик, голый насквозь.

Тимофеич закурил, усмехнулся.

— Чего нет, спрашиваешь? Жизни у тебя нет, Ваня… Ты не обижайся, мы же свои.

— И деток нет и не бу-удет, — заголосила со всхлипом Лизка.

Иван не посмел цыкнуть на жену, грузно сей на диван. Выпил подряд две рюмки и опустил голову, словно прислушиваясь, куда потекла водка…

— Ты давай к нам, — сказал Тимофеич на прощанье Михаилу. — Люди нужны, сам знаешь. И вилять брось…