Круговерти

4

Наталья, слушая рассказ Михаила о Казимировиче, хохотала:

— Ну и дошлый старик!

Вытерла набежавшую от смеха слезу и поинтересовалась:

— А про заработки не говорил? Как там?

— Заводы и лесоповал хвалил. Мол, два года поработаешь, можно и дом купить.

— Ух ты-ы! — воскликнула Наталья. — Слушай, родненький, сгонял бы ты туда, а? Ну что это два года — не заметишь, как пролетят. Зато потом…

Она прошлась по комнате, уперла руки в бока, вскинула голову.

— Лизке нос утрем. Пусть не хвалится своим добром, не одна она такая! Да и Ваньку осадим. Больно он тобой командует, вроде ты у него в подчинении.

Михаил слушал жену и все больше задумывался. В самом деле, а не поехать ли на уральскую природу? Подышать тем воздухом, потоптаться, чтобы было что рассказать сыну.

— Я и сам думаю: не двинуть ли в тайгу? Прибарахлимся немного, так, что ль?

Наталья обрадовалась и в то же время испугалась:

— С ума посходили мужики! Соседкин тоже укатил недавно аж под Кустанай. Неужели и ты решился? Нет, нет, бог с ними, с теми деньгами. Дождемся и так кооперативной…

И все-таки Михаил собрался испытать жизнь на далеком Урале. Проводить его пришли брат с женой.

Наталья молча вынесла в прихожую чемоданы, сумки, стала укладывать банки с вареньем, в газету заворачивала масленые блины.

— Пусть едет, — отмахивалась. — Я сказала: терпеть и ждать два года не буду. Будто в своем городе нельзя заработать.

Лизка усердно помогала размещать свертки в чемодане и все приговаривала:

— От страдания-то какие!..

В дверь постучали.

— Пойди открой. Это точно Иван Никитович, принесло ветром. Знает, чем пахнет…

Прямо с порога, скинув с плешивой головы облезлую рыжую шапчонку, поприветствовал всех красноносый, веселый и безобидный хозяин.

— Ну, добречко, милые! Ого, да тут штаб заседает! Сказали мне, того, Михаил уезжает. Это верно, Миша?

— Налей ему, — бросила Наталья Ивану и показала на бутылку. — А то без конца расспросы пойдут, пока не поднесешь. На вокзал еще опоздаем.

— Уезжаю, Иван Никитович, — улыбнулся Михаил, а выглядел рассеянным. — Жена не хочет, а я… Или я хуже других? На медведя охота глянуть, погладить его шкуру.

— Эт ты брось, брось шуточки! — хохотнул Иван Никитович. — Фантазия опасная — зверя гладить. Не вздумай, конечно… А так правильно, Миша, молодец! Где наша не бывала… Ну, за душевное здоровье, за отъезд Миши!..

Лизка потянула развеселившуюся Наталью к столу, пригласила всех. Иван Никитович, слезясь от выпитого, растянул гармонь и взвил косо бровью:

— …Ох и молодчина, Миша! Да ты ж… Знаю, знаю, я говорю — вот едешь! Дак не забывай нас всех. Грибков, может, когда посылочку, а?

— Чего это ты смеешься, Наташенька? — приставала Лизка.

— Просто замечталась, со злости смеюсь… Ой, Лизка, глянь, глянь, обнимаются! Ка-ак на войну!..

— Папка, привези живую белку! Привезешь? — канючил Илюшка, дергая отца за штанину.

Михаил в порыве сердечности обнял сына. С собой бы забрать, вместе рыбу ловили бы! Да разве отпустит мать?..

— Пусть едет, — посмеялась Наталья, — а я здесь и получше найду кавалера.

Иван нахмурился, похлопал брата по плечу.

— Не бойсь, баба шутит. Я за ней лично присмотрю… Ну, червонцы-голодранцы! — заорал с пренебрежением. — Собираемся и выкатываемся, время истекло!..

Пошли гурьбой. По щекам кололи снежинки, люди ежились и отворачивали вороты. Спешили куда-то.

Забелели шляпы, платки пассажиров. Станционные огни на стрелках алой клюквой висели над блескучими рельсами. Острый шпиль вокзала тонул в снежном вихре. Нестойкий ветер свистел где-то у пышных молочных облаков и падал вниз, тревожа заиндевелые деревья. Кажется, весь мир очарован началом зимы!

«Каждый знает, чего он хочет, — думал Михаил. — А моего голоса между ними не слышно, будто я мальчишка еще, слушаю, что другие насоветуют… Ничего, подождет жинка, никуда не денется!..»

Людей тянуло к вагонам, словно им было тесно в обжитом городе. Наверное, каждому есть что вспомнить, глядя на эти вагоны, которые будто ветром уносило в степь. А что Михаилу вспомнить? Прав Казимирович, и внукам рассказать будет нечего…

И вдруг почему-то пропало веселье. Михаил обнял, притянул к себе Наталью. Ей стало жалко и себя, и его, и сына.

— Да брось ты, Ната…

— Это ничего, ничего, Мишенька, — говорила она, наспех поправляя платок. — Я все дни последние не своя, сны ужасные видела. Береги здоровье. Обязательно, как приедешь, напиши письмо…

Любит. И будет ждать, никуда не денется. Михаил растрогался, обнял ее снова.

— Товарищи пассажиры! — объявила по радио дикторша. — Проходящий поезд Севастополь — Свердловск отправляется с третьего пути. Посадка прекращена, будьте осторожны. Повторяю…

— Слушай, Миша, — испуганно обернулась Наталья, — ты ничего не забыл? А ну-ка вспомни! Нет? Тогда смотри, — замахала она кулачком, улыбаясь сквозь слезы. — Узнаю, что был с пермячкой, не жди пощады! Из-под земли выдерну!

— Ух, казачка! Сразу видно — кубанская! — восхитился Иван.

— От страдания-то какие! — охала в тяжелой шубе Лиза. И подшучивала невпопад: — Привезет Мишка чувал денег, куда их девать?

Михаил взобрался на подножку. Ему вдруг вспомнился последний разговор с Тимофеичем. Старик остановил его за проходной и потянул в столовую:

— Хочу пивка с тобой на прощанье выпить.

— Не могу, времени нет.

— Идем тогда в холодок, по снежку пройдемся.

Зашли под деревья. Мастер, покашливая, посмотрел на Михаила и угрюмо усмехнулся.

— Не передумал? Уматываешь, значит? Моя половина тоже мечтает поехать в Париж, Мопассана начиталась… Эх, мало я тебя ругал, Мишка! — И поник седой головой. — Смотри, к примеру. Если взять камень и все время швырять, пинать, не давать ему мхом зарасти, он так и останется голым камнем. И человек тоже. Неважно, где ты, важно — кто? Что у тебя за душой? Извини за философию, поезжай. Только удивил ты меня, Кукин. Вроде бы и не было у тебя тяги к большим деньгам… И так сразу сорваться, понимаешь…

Вагоны поползли в сумерках, оставляя позади пустоту и зеленые, красные глазки светофоров.