Кто тебя предал?

ПРИШЛИ ТЕЛЕГРАММЫ

А часом позже в алтаре маленькой деревянной церкви в Тулиголовах старенький дьяк Богдан с шумом открыл жестяную крышку для сбора приношений и высыпал на металлическое блюдо разнокалиберную мелочь. Послюнявив пальцы, дьяк ловко начал сортировать и пересчитывать деньги. Тем временем Роман Герета, только что отслуживший в порядке практики службу вместо отца Теодозия, прихорашивался, как всегда, около зеркала, освещаемого двумя восковыми свечками. Он любил выходить из церкви подтянутым, хорошо причесанным, красивым.

— Холера ясная! — воскликнул дьяк.

— Что такое, Богдане? — оглянулся Герета.

— Да какой-то нехристь польский злотый до кружки кинул. А куда мы его сдадим? Разве до президента Мосцицого в Швейцарию отошлем?

— Всего-то денег сколько?

— Минуточку... Шестнадцать рублей сорок копеек,— сказал, жалостливо вздыхая, дьяк.

— Не богато,— согласился с ним Герета.— Эх, Тулиголовы, Тулиголовы! Тут можно ноги протянуть с голода, если священником остаться. А отец Теодозий мечтает еще крышу новым гонтом перестлать!

— Нечего бога гневить, пане Романе,— подобострастно сказал дьяк.— Кому горевать, но только не вам. Такую красуню в невесты взяли! Сыграете свадьбу, и вызовет вас митрополит до Львова. Там и молящихся больше, и капитул рядом. А вот каково-то мне, горемыке?

На погосте среди белых, известкой покрашенных крестов появился письмоносец Хома и спросил старушку, выходящую по деревянной лестничке из церкви на мураву:

— Слава Иисусу, титко Марийка! Пан богослов еще там?

— Навеки слава!.. Там, там, в захристии, переоблачаются,— прошамкала старушка беззубым ртом.

— Ну, слава богу, не надо будет до него в Нижние Перетоки бежать! — облегченно сказал Хома и, сняв картуз, перекрестился.

Войдя в церковь и обогнув маленький алтарь, Хома просунул голову в захристия и, повышая Герету в сане, спросил:

— Можно до вас, ваша его-мосць?

— Заходи, Хома!

— Депеша до вас, ваша его-мосць. Как бы нюхом чуял я, что вы еще здесь. Сэкономил подошвы на три километра.— И он протянул Герете сложенную вчетверо телеграмму, другую оставляя в зажатом кулаке.

Герета прочел текст, который не доставил ему большой радости:

Телеграмма была кодированной и обозначала опасность. Герета растерянно оглянулся и, заметив сжатую в кулаке у Хомы вторую депешу, спросил:

— А та кому?

— Та до вашей невесты!

— Давай передам,— заподозрив неладное, потребовал начальственным тоном Герета.

— Да оно не полагается,— замялся Хома,— панно

Иванна сами расписаться должны. По советской инструкции мы должны вручать депеши лично, под расписку получателю...

— Глупости! — прикрикнул богослов.— Ты от сватков-мужичков такие формальности требуй, а я твой будущий пастырь и обманывать тебя не собираюсь. Давай! — И он почти силой вырвал у озадаченного почтальона смятую телеграмму.

Когда Хома удалился, Герета осторожно вскрыл ее и, читая, почувствовал, что у него начинает кружиться голова.

Герета оглянулся. Богдана поблизости не было. Слышно было, как шаркает метла в опустевшей церкви. Как всегда после службы, дьяк подметал деревянный пол.

— Вот тебе и свадьба! — зло прошептал Роман. Он задумался и стал дробно постукивать пальцами по ясеневому комодику. Потом достал из-под реверенды[7] лоснящийся от времени бумажник, перетянутый резинкой, и аккуратно спрятал в него телеграмму, адресованную Иванне. Свою же поднес к пылающей свече и поджег. Он сосредоточенно следил, как горит телеграмма, как завертывается в его длинных тонких пальцах быстро сереющий пепел. Потом Герета растер пепел в порошок на том самом подносе, где подсчитывал выручку дьяк, и кликнул:

— Богдане!

— Недобрые вести, пане богослов? — спросил участливо дьяк.

— К вечерне не буду, Богдане,— машинально сказал Герета, думая о другом.— Предупреди отца Теодозия. И, быть может, завтра к тихой заутрене тоже не поспею. Срочные дела.