Кто тебя предал?

ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ

Это был поворотный день в жизни Иванны, день, наполнивший ее душу невыносимым страданием. Только чрезмерное страдание — и не свое, а людское — побудило ее беспокоить митрополита. Теперь она поняла, насколько бессмысленной была ее затея.

Веселую, жизнерадостную девушку тяготило пребывание в монастыре василианок с той самой минуты, когда она впервые опустилась на колени на холодные камни монастырской церкви. Ее не увлекала ни торжественность богослужений, ни расположение к ней игуменьи, ни показное дружелюбие сестры Моники.

Теперь она твердо решила уйти из монастыря. С кем ей поговорить?

Игуменья помрачнела, когда Ставничая вторично в течение этого дня попросила разрешения отлучиться. Отца не оказалось у священника Туркевича. Однако, подумав, игуменья перекрестила Иванну и сказала:

— Иди, дочь моя, но только возвращайся до полицейского часа...

Иванна заспешила, но теперь она шла не к отцу, а к своей подруге Юльке Цимбалистой. И как это она не подумала о ней раньше?

Они встретились в маленькой комнатке в предместье Кульпарков, куда не смогла дойти Иванна, когда ее обманным образом завлекли в монастырь. За кружевной занавеской единственного окна зеленели фикусы. На односпальной кровати были высокой горкой уложены подушки. Чисто и уютно было здесь, не то что в монастырской келье. Иванна сняла свою белую накидку и сейчас была похожа на ту самую веселую Иванну, с которой дружила Юлька в Тулиголовах. Густые черные волосы волнами спадали ей на плечи.

Возбужденная всем тем, что услышала она от Цимбалистой, Иванна сказала:

— Теперь понятно, почему Зубарь крикнул мне: «Человек кровь за вас пролил!»

— А ты думала?

— Но почему ты не могла мне рассказать обо всем еще тогда?

— Рассказать? — воскликнула Юлька.— Я бы рассказала. А где тебя найдешь?

— И то правда,— согласилась Иванна.— Но как все это подло! Боже, боже! Так обманывать меня, свою невесту! В глаза говорить одно, а делать совсем другое! Если бы ты видела, какие добрые, искренние глаза были у Романа, когда он пугал меня тем, что уже выписан ордер на мой арест! А все было чистым притворством... Выходит, не будь войны...

— Ты была бы сегодня студенткой университета. А теперь таскай эту хламиду! — зло сказала Юля.

— Я ее сброшу,— решила Ставничая.— Вот сейчас же сброшу! Где мое платье?

— Какое платье?

— Ну, помнишь, то, в горошинку, что я оставила у тебя, когда «Украденное счастье» смотрели? Я уехала домой в шелковом, а то...

— Где-то здесь! — Юлька кивнула на шкаф.— Но погоди сбрасывать.—Она задумалась.—Сбросить всегда успеешь.— И, задумавшись о чем-то, спросила: — Скажи, там очень страшно?

— Ты даже себе не представляешь! Поделили эту гору на проволочные клетки...

— Эту гору? Разве одну эту гору? — иронически воскликнула Юля.— Всю Украину поделили, разорвали на шматки. Нас сейчас присоединили до «генеральной губернии», Одессу отдали румынским боярам, в Ровно проехать без пропуска нельзя, бо там сидит «король Украины» гауляйтер Эрих Кох. Вот тебе и «самостийна».

— Они отняли у нас будущее, Юлька,— это самое главное,— сказала Ставничая, и в глазах ее блеснули слезы.— И если они так сейчас ведут себя, то что же будет дальше, когда Москву возьмут? Что тогда от Украины останется? — А, видишь! А, видишь! Еще пела: «Боже единый, боже великий, нам Украину храни!» — внутренне радуясь прозрению подруги, запальчиво сказала Цимбалистая.— Сохранили, как же... Каблаку за то, что Украиной торговал, мундир полицейского офицера пожаловали, а твоему Роману...

Иванна прервала подругу с возмущением:

— Он не мой! Ты же знаешь, с каким сердцем я шла на заручины!

— А что я тебе говорила? Не иди за этого катабаса.

Фальшивая душа у него, хотя и сладенький такой он с виду. «Целую руци! Целую руци»! А у самего сердце гадюки. То не твой отец.

— Мой тато никогда не вел двойной игры, не был карьеристом и меня всегда учил говорить только правду. Оттого и держала его консистория на задворках, в Тулиголовах.

— Интересно, Шептицкий знал обо всем этом? Ну, всю эту историю с отказом в приеме? Как ты думаешь?

— Думаю, знал. Если не он сам, то его каноники. Не мог Герета сам решиться на это. А со мной эксцеленция говорил так уклончиво, будто впервые слышит об отказе и о том, что меня не приняли из-за отца-священника.

— Нечему удивляться,— сказала Цимбалистая, утешая подругу.— Недаром пословица говорит: «У владыки два языки»...

— Сколько подлости вокруг! — с горечью воскликнула Иванна.— Подлости и крови! У меня ум за разум заходит. Такой мрак кругом. И стыдно мне очень...

— Даже в кромешной тьме можно отыскать просвет,— твердо сказала Юлька и испытующе посмотрела на подругу.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Иванна и с надеждой посмотрела на Юльку.

— Есть у меня одна думка, Иванна,— промолвила медленно Цимбалистая.— Я понимаю, как тебе тяжело от того, что ты ненароком выдала немцам капитана.

— Еще бы! Я ведь не знала, что это капитан, я думала, в саду просто раненый человек, и верила, что мы окажем ему помощь. Я себе этого простить не могу. Всю жизнь буду мучиться.

Юля подошла вплотную к Ставничей, положила ей на плечи худенькие руки, долго смотрела ей в глаза, а потом рвиительно спросила:

— Слушай, Иванна... А если бы представилась возможность помочь им?.. Ты бы помогла? Ведь ты ход туда имеешь.

Иванна выдерживает острый и прямой взгляд подруги и, тряхнув длинными густыми волосами, решает:

— Так!.. Что надо сделать?

— Я посоветуюсь с нашими...

— Кто это «наши»?

— Хорошие люди!