Кто тебя предал?

ВАЖНЫЙ ГОСТЬ

В тот день, как отец Теодозий нашел на «Гуре страцення» свою мертвую дочь, митрополит Шептицкий принимал у себя в палатах нового важного гостя, прибывшего к нему из Берлина.

На этот раз им явился сам шеф немецкой военной разведки адмирал Вильгельм Канарис. Он внимательно слушал митрополита, изредка потирая свою холеную, гладко выбритую смуглую щеку.

Шептицкий был явно рассержен.

— Когда я согласился помогать господину Дитцу и его коллегам,— взволнованно говорил он,— я руководствовался нашими общими целями — борьбой с коммунизмом. Вам известно, господин адмирал, что в тысяча девятьсот тридцать шестом году, когда движение Народного фронта грозило охватить многие страны, я выступил против него одним из первых. Мою «Острогу против коммунизма» читали с амвонов во всех церквах Галичины. Душой и сердцем я поддерживал национал-социализм. Когда ваши войска пришли сюда, я вправе был рассчитывать на взаимное доверие и сотрудничество. Почему же господа Дитц, Энгель и другие их коллеги из гестапо не захотели внять моим советам? Разве нельзя было увезти эту строптивую девчонку куда-нибудь подальше, чтобы не бросать тень на меня, на церковь? Зачем надо было казнить ее публично здесь же, во Львове? Это глупо, поймите, в высшей степени глупо! Надо работать тоньше, не будоража народ!

— Да, в наше время надо работать очень тонко, согласен с вами, ваша эксцеленция,— постукивая смуглыми пальцами по спинке дивана, согласился Канарис.

Как бы ободренный его словами, ШептицкиЙ, показывая на потолок, сказал:

— На своем чердаке я укрываю именитых, достойных евреев города: главного львовского раввина Курта Левина и раввина Давида Кагане. Да, да! Прячу с полным сознанием ответственности за свое деяние и прошу немецкие власти не мешать мне поступать так, как я считаю нужным. Учтите, при малейшем изменении политической ситуации они — мои евреи — охотно подтвердят, что я, митрополит Андрей, был добр и к инаковерцам. Они расскажут тысячам, как мои каноники поили и кормили их в тот момент, когды вы, немцы, уничтожали сотни тысяч евреев. Все это, суммум суммарум, укрепит еще больше авторитет церкви, веры в ее справедливость и благородство в глазах населения и мировой общественности. Вот почему не следовало и с дочерью священника Иванной Ставничей действовать так топорно, по-фельдфебельски...

— Подобные вопросы входят в компетенцию рейхсфюрера СС Гиммлера,— процедил сквозь зубы Канарис.— И все карательные меры также. Я же посетил вашу эксцеленцию, чтобы установить контакты по другим вопросам...

Глубокие глаза митрополита сразу стали отчужденными. Напрасно изливался он перед одним из самых приближенных людей Гитлера. Внутренне н-егодуя против неучтивости своего гостя, ШептицкиЙ сказал:

— Чем я могу быть полезен? Канарис встал. Расхаживая по розовой гостиной, он заговорил не сразу.

— Я буду говорить с вами откровенно, как со своим человеком и с коллегой. Вы были офицером австро-венгерской армии и поймете меня. Я даже знаю по старым досье вашу кличку в разведке — «Драгун». Последнее время на территории, занятой немецкими войсками, участились случаи заброски советских разведывательных диверсионных отрядов. Как правило, это небольшие группки людей, хорошо вооруженных, знающих немецкий и польский языки, снабженных рациями. Москва их сбрасывает с самолетов в район Карпат и Прикарпатья. Отсюда эти отряды пробираются в Польшу, в Чехословакию, в Венгрию и через Силезию достигают даже границ нашей империи. Нам становится все труднее вылавливать этих агентов Москвы, тем более что среди них есть западные украинцы, отступившие некогда на Восток с частями Красной Армии. Положение усложняют также немцы, распропагандированные коммунистами в лагерях для военнопленных...

— При чем же здесь церковь и я? — перебил Канариса Шептицкий.

— Церковь, которую вы возглавляете, может быть очень полезна,— резко ответил Канарис.— Кто сейчас самая главная фигура на селе? Священник! Кто более всего осведомлен о том, что делается у него в приходе? Священник! Итак: целая армия верных вам священников по вашему слову будет мобилизована вами на борьбу с коммунистическими агентами. Речь идет не об участии пастырей в боевых действиях, вооруженную борьбу вести будут другие. Мне надо, чтобы священники сообщали о всех новых подозрительных людях, которые появятся в их приходе. И ничего больше! Вам понятна моя мысль?

Шептицкий, сидя в кресле, молча следил за движениями адмирала, который расхаживал по гостиной.

— Но кто поручится, что скрытные действия служителей церкви, подчиненных мне, не станут известны прихожанам? Кто может поручиться, что какой-нибудь недалекий офицер абвера или контрразведчик не разоблачит их, действуя столь же грубо, как это сделал штурмбанфюрер Дитц? — сказал ШептицкиЙ,

— Мы работаем чище,— недовольно сказал Канарис.— Вы знаете, конечно, что я не новичок в этих делах. Когда двадцать пять лет назад по приказу русского генерала Брусилова вы были вывезены из Львова в глубь России за проповеди в пользу Австро-Венгрии и Германии, я уже выполнил не одно важное задание нашего генерального штаба. Я специально проинструктирую свой офицерский состав, чтобы связь со священниками была незримой для постороннего глаза. Больше того, я прикажу, чтобы мои офицеры, прибывающие в села, не размещались в приходах, а останавливались только в крестьянских избах. Это вас устроит?

— Вполне,— сказал Шептицкий.— Скажу вам откровенно: уверовав в молниеносный исход войны с большевиками, в надежде, что Москва падет быстро, мы сделали немало неосторожных заявлений в верности Германии и фюреру. Сейчас мы горько В этом раскаиваемся...

— Понимаю вашу экселенцию! — сказал Канарис.— Чем дальше внешне церковь будет от политики, тем больше она сможет помогать этой политике тайно... Итак, вы обещаете содействовать нам?

— Попробую,— уклончиво сказал Шептицкий.— Все, что будет в моих силах, сделаю...

Эта беседа, как и многие другие тайные встречи Шептицкого с видными чинами гитлеровской Германии, осталась бы незамеченной и я был бы лишен возможности писать о ней, если бы не одно счастливое обстоятельство.

Наступающая на Берлин танковая армия среди прочих захватила в плен полковника разведки вермахта Эрвина Штольце, постоянно проживавшего до этого в Берлине, В районе Ригтенфельде, по Линденштрассе, 5.

Первый же допрос Штольце подсказал советским разведчикам, что в их руки попала очень крупная «рыба».

Еще до прихода Гитлера к власти Штольце был посвящен в самые сокровенные тайны германского государства, знал всю сеть немецкого шпионажа как в стране, так и за рубежом. Уже во времена Веймарской республики он служил начальником первой секции абвера, или немецкой военной разведки, и контролировал всю секретную переписку между центральным аппаратом разведки и штабами военных округов.

В 1937 году адмирал Канарие, сменивший на посту шефа немецкой разведки полковника Николаи, назначил Эрвина Штольце начальником группы «А» при седьмом отделе абвера. Штольце часто бывал с секретными докладами у самого Гитлера. 15 сентября 1944 года он был назначен начальником Абверштелле-Берлин, имеющей кодовое обозначение «Коммандо Мельдегебит».

Я нашел возможность ознакомиться с письменными показаниями начальника абвера. Понимая, что его служебная карьера кончена раз и навсегда, он охотно давал показания, считая бессмысленным утаивать что-либо.

Эрвин Штольце охотно сообщил о поездке Канариса во Львов к митрополиту Шептицкому, о его разговоре с «князем церкви». До приезда Канариса у Шептицкого побывал другой крупный немецкий разведчик — капитан и профессор теологии Ганс Кох. Шептицкий хорошо знал Коха еще со времен первой мировой войны.

Канарису не понравился независимый тон, каким разговаривал с ним митрополит. Его рассердила дерзость митрополита, который, кончая аудиенцию, сказал, улыбаясь: «А я-то думал, что адмирал должен быть на море, а он, оказывается, стоит у руля военной разведки!» Вильгельм Канарис с неудовольствием повторил эту фразу Штольце в Берлине, а тот в свою очередь сообщил ее на допросе офицеру советской контрразведки.

Пока митрополит принимал адмирала Канариса, в соборе святого Юра шла торжественная служба. Вдруг, расталкивая молящихся, перед капитулом появился отец Теодозий Ставничий. Ветер развевал его седые волосы и полы расстегнутого пыльника. Прихожане с удивлением разглядывали полубезумного старика. Навстречу Ставни-чему по лестнице быстро спускался митрат Кадочный. Увидев отца Теодозия, он недовольно сказал:

— Почему вы не были на торжественном молебствии, отец Теодозий? Мы молились сообща, все пастыри и верующие, о даровании победы над врагами, а вы... Митрополит будет недоволен.

— Где митрополит? — закричал Ставничий.

— У его эксцеленции какой-то важный, очень почетный гость. Видите? — И Кадочный показал на прижавшийся к стене капитула длинный синий лимузин «хорх» с нацистским флажком на сияющем радиаторе.

Шофер лениво опирался о кузов машины и с любопытством разглядывал богомольцев, заполонивших подворье. На поясе шофера поблескивала пряжка с надписью: «Готт мит унс!»

Ставничий оттолкнул Кадочного, взбежал выше и, опираясь ладонями о каменные перила балюстрады, закричал:

— Люди!.. Слушайте меня... Я тоже учил вас заповеди «Не убий!»... Я учил вас смирению и добру. А они, мои иерархи, отняли у меня единственную дочь и выдали ее убийцам. Они подло предали ее... Единственную дочь... Вы слышите, как пахнет горелым? Это сжигают за Лычаковом ваших близких... Их тоже убили те, кто пришел к нам е надписями на поясах: «Готт мит унс!» Люди!..

— Боже... Да он сошел д ума! — в ужасе воскликнул Кадочный, закрывая лицо руками. Но тотчас же оглянулся и, увидев подбегающего дьякона, скомандовал: — Звонаря туда! — Он показал пальцем в сторону колокольни.— Глушить безумца!..

— Вам говорят в проповедях о крови Христа, — продолжал отец Теодозий,— а тот, кто пролил кровь ваших братьев и сестер, пирует сейчас с митрополитом. Вон его машина... Смотрите...

Взгляды многих богомольцев повернулись к лимузину, и испуганный шофер, не понимая, что выкрикивает этот безумный старик, на всякий случай заскочил в кабину и расстегнул кобуру пистолета.

Быстрой кошкой вбежал по крученой лестнице на колокольню молодой звонарь. Схватил веревку, идущую К языку древнего колокола «Дмитра». Гулкий, надтреснутый звон древнего колокола заглушил Теодозия. Оттаскивая Ставничего от балюстрады. Кадочный исступленно закричал:

— Не слушайте его... Братья во Христе! Разум его помутился!

— Уйди! — с ненавистью толкая в грудь митрата, сказал Ставничий.— Такой же, как и все, иезуит... Подлые, святоюрские крысы...

На подмогу древнему колоколу пришел своим звоном колокол поменьше, заглушая голос Ставничего. Богомольцы видели только, как беззвучно раскрывается его рот.

Два крепких румяных дьякона вместе с митратом Кадочным схватили Ставничего под руки. Он отбивался изо всех сил. Они оторвали его от каменных перил и поволокли в глубь собора, в захристие[18], подальше от взглядов верующих.

Недобрую весть о гибели Иванны обитателям подземелья принес садовник Вислоухий.

— Мы все виноваты в том, что не сумели задержать ее здесь,— горевал Журженко.

— Нельзя, ни в коем случае нельзя было оставлять ее без присмотра ни на минуту! — сказал Садаклий.— Такая потеря!

— Эх, Покидан, Покидан! — упрекал Журженко.— Такая девушка из-за тебя погибла!

— Да я что? Товарищ капитан! — чуть не плача оправдывался Покидан.— Кто мог подумать? Вы ее давеча уговорили не ходить к отцу, она утихомирилась. Если бы кто шел снаружи, сигнализация сработала, и я бы проснулся. Чуток задремал, а она, как ящерица, прошмыгнула...

...Несколько дней Садаклия не было, а когда он вернулся, люди узнали, что он был в Ровенских лесах. Новости, которые привез из Ровно Садаклий, были утешительными. Ему удалось связаться с партизанским отрядом особого назначения, которым командовал полковник Дмитрий Медведев, и с действующим на Волыни партизанским соединением «дяди Пети» — полковника Антона Бринского. Оба командира охотно согласились принять к себе беглецов из львовской Цитадели. Среди них было немало обстрелянных парней, бывших пограничников.

Было решено: раненых оставить в подземелье до полного выздоровления под опекой Цимбалнстой и садовника Вислоухого, а остальным готовиться к перебазированию в Цуманские леса и на Волынь.

Садаклий направил Журженко на разведку в город, поручив прикрывать его Щирбе.