Леди Арт

25

Хелена неотрывно смотрела на бумагу, написанную почерком отца, и пыталась осмыслить увиденное. Сидела, прикусив ободок кольца, и водила взглядом по толстым, округлым, неровным буквам, видимо, написанным во время болезни. Уже даже не вчитывалась: она прочла её столько раз, что могла бы рассказать наизусть. Говорить не хотелось, огромный ком сдавил горло, всё внутри заполняло чувство, что её предали. На глаза накатывали злые слёзы, но Хелена не позволяла себе плакать. Она провела пальцами по до сих пор переливающейся заклинанием подписи отца и выдохнула:

— Понятно. — Хелена подняла глаза на сэра Рейверна. — Зачем вы мне это показали? Что мне теперь с этим делать?

Он покачал головой.

— Я посчитал, что вам стоит знать, миледи.

— Я должна была узнать об этом сразу же! Что изменится теперь, когда я и так единственная, кто может получить трон?

— А что бы это изменило тогда? — спросил сэр Рейверн слишком спокойно и отстранённо. — Никто бы не позволил шестнадцатилетней девчонке править страной.

— Это не вам решать!

— Это то, что решил бы Совет.

— Вы не можете знать наверняка. Вы даже не член Альянса. А мой отец был, и он знал, что делает. Они бы увидели бумагу и…

— И что? — Он всё ещё смотрел куда-то мимо, но слова его звенели сталью. — Думаете, они бы с радостью отдали вам престол? Несовершеннолетней, незамужней, не умеющей править и отделять личные прихоти и обиды от политических игр?

— Не смейте со мной так говорить!

— С вами будут говорить на равных люди в два раза старше, и они не будут подбирать выражения.

— Мне плевать на них. Я тоже умею скалиться, сэр Рейверн. Но с вами мы не на равных. Вы — мой подчинённый, так что не смейте так со мной разговаривать!

Сэр Рейверн посмотрел на неё в упор. Хелена сверлила его жёстким, властным взглядом, а он даже не пытался бороться — всё равно видел, что прав: в её словах было столько обиды, столько затаённой холодной злости. Но, быть может, и ему не стоило вываливать на неё всё сегодня. Нужно было дождаться завтра…

А потом он мотнул головой. Нет, не нужно было. Любое промедление будет стоить не только его нервов, но и, возможно, безопасности королевства.

— Прошу прощения, миледи, — сказал сэр Рейверн, взяв себя в руки. — Я всего лишь хочу дать вам понять, что для многих членов Альянса невыгодно ваше восхождение на престол. И Совет может пойти навстречу им — они в большинстве. И, полагаю, вы не тешите себя иллюзией, что никто не попробует выставить вам грабительские условия или подсунуть неугодных женихов? Или не станет вам угрожать? Быть правящей королевой опасно. Особенно в той ситуации, которая складывается сейчас.

— Я ничего боюсь, сэр Рейверн. И я справлюсь, даже если вы не верите, что я на это способна.

— Я буду счастлив, миледи, если у вас всё получится. К сожалению, завещание его величества не даёт вам прямого права надеть корону. Его величество хотел как лучше, но его слова не в силах отменить всеобщий закон. И решение полностью лежит на членах Совета.

Хелена зло глянула на него исподлобья и сморщила нос.

— Отвратительный закон! Они хотят оставить Санаркс без правителя, когда ему особенно нужна защита.

Сэр Рейверн с грустной и усталой усмешкой поднял брови.

— Вы верите, что сможете защитить Санаркс? Полагаю, Один рассказал вам, от кого нужна защита, а по тому, что вы без спроса роетесь в моих бумагах по крайней мере последний месяц, могу судить, что масштабы угрозы вам тоже известны.

— Именно, — кивнула Хелена без капли смущения. — Но я не боюсь и его тоже, и я сделаю всё, что могу и не могу, чтобы не позволить каким-то самозванцам с Форкселли потревожить мою страну.

— Тогда вы знаете, как получить трон.

Хелена отвернулась, насупившись, и скрестила руки на груди. Идти на поводу у глупых, старых как свет законов она не хотела даже сейчас. Даже если это было бы проще всего — она знала, что желающие найдутся и ей потребуется всё существующее во Вселенной терпение, чтобы пережить наплыв падких на корону женишков. Она поёжилась от представленной картины, и мысли понеслись по разуму, заведённые, как волчки; они добирались до самых дальних закоулков сознания, пытаясь выцепить хоть что-то: обрывок фразы или текста, любую ситуацию или зацепку. Должен же быть другой способ!

Сэр Рейверн изучал её внимательным взглядом. Что-то в ней изменилось за два года, и он ловил себя на мысли, что Хелена смогла бы удержать страну просто тем, что на корню, резко и безжалостно, пресекала бы любые попытки вмешиваться в её политику — и гнула бы свою линию. И это несмотря на все юношеские обиды и злобу. А может даже благодаря им.

Только сначала ей нужно было что-то решить. Но пока она лишь хмурилась, то и дело поджимала или прикусывала губы и постукивала ногтями по деревянному подлокотнику. Рейверн не верил, что Хелена с ним согласится и выберет наиболее простой и быстрый способ — для этого нужно было перешагнуть через гордость и столкнуться с реальностью, где придётся выбирать из предложенных вариантов — и быстро, даже если те не столь желанны и шикарны, как она ждёт.

— Я знаю! — вдруг воскликнула Хелена. Её лицо просияло от предвкушения и радости, что она наконец нашла лазейку. Возможно, единственный шанс обойти такой ненавистный закон.

— Что же вы придумали, миледи? — с подозрением спросил сэр Рейверн.

Хелена оживилась, поднялась и подошла к его столу, стреляя глазками и играя пальцами.

— Помните, — заговорила она, и голос её звенел, — как Филипп Керрелл получил какой-то там доступ к делам Пироса? Я помню это из разговоров отца. Он тогда сказал, что будет забавно взглянуть в лицо Элиада Керрелла, когда тот узнает, кто посоветовал его сыну обратиться к мадам Монтель. Её превосходительство всегда хорошо относилась ко мне. К тому же она представитель Совета. — Хелена с улыбкой повела плечами. — Я напишу ей! Уверена, она сможет помочь!

Она смотрела с таким выражением, будто только что победила закон, и сложно было решиться её разубеждать, но сэр Рейверн, разведя руками — и тут же снова переплетя пальцы, — сказал:

— Мадам Монтель лично не занимается вопросами престолонаследия, ваше высочество. Принц Керрелл просил не трон, а доступ в архивы и возможность присутствовать на политических заседаниях.

Счастливое выражение сошло с лица Хелены, сменившись подозрительным и настороженным.

— Вы считаете, что моя идея провалится?

— Я считаю, что вам не стоит полагаться только на неё.

Хелена подняла подбородок, глядя на сэра Рейверна строго и недовольно из-под опущенных ресниц.

— Я всё равно попробую, — упрямо сказала она, и ему ничего не оставалось, кроме как кивнуть: в конце концов, кто он был такой, чтобы запрещать ей писать письма.

Сэр Рейверн оказался прав: мадам Монтель не могла принимать такие решения одна, и это в любом случае нужно было переадресовать в суд от Совета. Но она со сдержанным одобрением поблагодарила за обращение к ней лично и как представитель Альянса в Совете Магии обещала сделать всё возможное, чтобы повлиять на решение, и Хелена хваталась за эти слова, как за воздух. Теперь ей нужно было только написать новое, более официальное письмо-прошение, приложить завещание отца, отправить и…

— Посмотрите, — сказала она сэру Рейверну. — Их такое устроит?

Он пробежал взглядом по тексту без вопросов и даже не изменился в лице, что уже настораживало. Хелена пыталась это списать на то, что сэр Рейверн в принципе стал более закрытым и угрюмым после смерти её величества, но неуверенность снова заставляла крутить кольца на пальцах, то снимать, то надевать их и постоянно хмуриться, смотреть, почти не моргая.

Сэр Рейверн вздохнул, поднимая взгляд, и положил письмо на стол.

— Вряд ли я могу посоветовать вам что-то, — покачал головой он.

— Вы советник, разве это не ваша работа?

Его губы дрогнули в подобии усмешки.

— К сожалению, деловая переписка с Советом Магии не входит в мои компетенции. Структурно, по языку — всё отлично. Вы уважительны, точны, приводите достойные аргументы в свою пользу. Если их достаточно, я сомневаюсь, что у них есть веские причины отказывать вам, ваше высочество.

— Надеюсь.

Хелена забрала со стола письмо, ещё раз прошлась по нему взглядом, нахмурилась и мотнула головой. Они ей откажут. Она сама могла бы назвать тысячу и одну причину почему, да и сэр Рейверн перечислил их буквально вчера.

Но у неё был шанс. Может, крошечный, но был. И она не была бы собой, если бы не попыталась.

Эдвард сидел у Джонатана. За окном гудел и гремел Мидланд, и дрожь проходила по спине — приятная и будоражащая. Он устал от однообразной тишины военного полигона с монотонным позвякиванием мечей или жужжанием магических зарядов, и город, такой живой, ощущался глотком такого недостающего воздуха — воздуха, сотканного из духов, пыли, смазки для колёс и свежей выпечки. Наконец он чувствовал себя комфортно и на своём месте. Джон был прав: военная карьера не для него, он не Филипп, он так не сможет.

Но всё же полигон, где Эдвард провёл почти полгода, его испытал; ему даже показалось, что он вырос, стал увереннее. Жаль, что не во всём: когда дело доходило до чувств, он терялся и выставлял себя дураком даже сильнее, чем лет в пятнадцать.

Сложно было не теряться, когда что-то такое желанное оказывалось слишком близко — и всё ещё вне досягаемости. Он даже представить не мог, какие извилистые — или, напротив, прямые — дорожки могли привести его к тому, чего он хотел, и насколько крепка должна быть хватка, чтобы это что-то удержать.

Эдвард со вздохом откинул голову на твёрдую спинку дивана и удивился: теперь он мог видеть не только белый потолок над головой, но и верхушку окна, из которого виднелся кусок неба. Черепичные крыши Мидланда, казалось, готовы были нырнуть в эту яркую, чистую лазурь, разлившуюся под — над — ними.

Долго подивиться неожиданному углу обзора, от которого заболел затылок, не удалось: скрипнули половицы, и Джон вошёл в гостиную с парящим подносом. На том стояли две чашки да чайник, из носика которого тонкой струйкой выплывал пар.

— Чай? — удивился Эдвард.

— Не хочешь?

— Я… Просто не думал, что его варишь ты…

— У меня получается лучше, чем у слуг, — заявил Джон, а взгляд его на мгновение метнулся в сторону. — Я как-то попробовал… За это время столько интересных чаёв открыл! Попробуй. Он по-настоящему крепкий. Может, хочешь чем-то разбавить?

— Эм-м, нет, пожалуй…

Эдвард задумчиво смотрел, как взлетевший чайник наливает заварку. Янтарная струя светилась и журчала, приятный крепкий травянистый аромат плыл по воздуху, но все мысли крутились вокруг одного: Джонатан заваривал чай сам. Дверь тоже открыл он. Если совсем честно, то, кроме разве что гувернантки, проскользнувшей из комнаты в комнату, Эдвард не видел ни одного слугу с момента прибытия, — ни краем глаза, ни в тени, ни случайно мелькнувшим куском одежды. Не слышно было торопливой поступи, шуршания юбок или шарканья подошв, даже тихие голоса, доносившиеся из одной из комнат, явно принадлежали Эми и той самой гувернантке. Кроме этого — тишина. У Джона, который любил командовать.

— У тебя всё в порядке? — осторожно спросил Эдвард. — Как идут дела? Мы не виделись почти полгода.

— Я живу в Мидланде, какие могут быть проблемы? — рассмеялся Джонатан, но вышло натянуто. Эдвард ему не верил, это читалось по лицу, поэтому Джон вздохнул и сел на диван. — Нормально всё. Жить можно. Пока я могу позволить себе этот дом, мы в порядке.

— Может, вернёшься на Пирос? Мидланд — чуть ли не самое дорогое место в мире!

Джонатан покачал головой.

— Нет. Я не вернусь. Не в ближайшее время. Я работаю, у меня есть деньги. Пока немного, но хватает. Должно стать лучше. — Его воодушевление звучало так, будто он хотел убедить в первую очередь себя. Эдвард молча слушал и пил чай, а Джонатан продолжал: — Всё-таки связи у меня есть. И знаешь, это забавно — смотреть на нас с другой стороны. Кто мы по сути? Титулы наших отцов! У нас нет своих денег, своих дел, и нам ничего не нужно, пока не случается что-то из ряда вон. Надо было думать, конечно, раньше. Может, заняться чем-то, о чём говорил отец, а то такая забавная ситуация: все мои знания, связи и умения — они ничто! Они никому не нужны.

— Ну, — протянул Эдвард, — чай у тебя и правда весьма неплох! Может, как только вернусь в замок, договорюсь и найму тебя, кхм, готовить мне чай. — Он поднял кружку, неловко посмеиваясь. Джонатан скривился. — Это неплохой оклад!

Джон закивал, глядя в сторону, и Эдвард даже допустил мысль, что тот в самом деле раздумывает над предложением, но быстро одёрнул себя: это была шутка, — довольно глупая, если честно, — такой должности даже не существовало, а если б и существовала, то явно не для Джонатана — тот имел квалификации повыше и заставлять его готовить по утрам чай было бы крайне глупым вложением.

— А чем ты вообще занимался? — спросил Эдвард, отставляя чашку.

Джон упёрся локтями в колени, складывая ладони, и его большие пальцы стали бороться друг с другом.

— Я… Да разное… — просипел он, не глядя на друга. — Тебе не понравится.

Но Эдвард смотрел настойчиво, взгляд его пробирался под кожу и выпытывал информацию даже без слов. Джонатан обречённо вздохнул и, прежде чем ответить, призвал бутылку коньяка и две стопки. Пробка выскочила, и обе рюмки наполнились.

— Я не смог обратиться к тебе, — начал Джон очень глухо; взгляд его плавал в коньяке, палец проходил по гранёному ободку. — Ни к тебе, ни к Филиппу. Я спрашивал Мариуса, и тот сказал… — Джонатан проглотил воздух и тут же опрокинул в себя коньяк. Вздрогнув, он поднял глаза на Эдварда и выпалил: — Я обратился к Лифу. Он написал несколько рекомендаций, нашёл парней — Санаркс, Нур, Вейер, — тем нужны были документоведы, и ключники, и вообще разные специалисты. Я просто делал всё, что мог. Но ты понимаешь, что это… Не что-то вечное.

Смелость кончилась со словами. Джон осел в кресле, будто из него выпустили воздух, и уже не мог подняться, выпрямиться. На Эдварда он уже не смотрел — и так увидел достаточно: и тенью мелькнувшее осуждение, и будто бы даже разочарование, и то, как он сжал кулак, наверно, думая, что Джонатан не видит. Конечно, Эдвард злился. Сейчас он винил Лифа во всех смертных грехах, во всех проблемах. Наверняка и поступок Джона — лучшего друга! — расценивал как предательство. И тот ждал, когда Эдвард на манер своего старшего брата начнёт рассказывать о том, почему Лиф Стофер по умолчанию плохой вариант, но Эдвард лишь тихо сказал:

— Ладно, забудем.

— Действительно, — тут же кивнул Джонатан. — А как вы, ваше высочество? Ты в отпуске? Скоро возвращаешься на полигон?

Повисла короткая пауза.

— Я… — протянул Эдвард. — Я не возвращаюсь. — Джонатан тут же подпрыгнул и вытаращился на него. Эдвард пояснил: — Я ещё не говорил с отцом, но я не вернусь туда. Что угодно сделаю — но не вернусь. Ты был прав: мне там не место. Я чувствовал себя идиотом каждый день с самого прибытия. И больше я так не хочу. Мне кажется, что я теряю время.

— Ну-у, возможно. Что насчёт промывки мозгов? Сработал твой план побега?

Эдвард покачал головой. На самом деле стало даже хуже.

— Ясно, — цыкнул Джонатан. — Ну что ж, ты сделал всё, что мог… Я так и знал, что она того не стоит. Тебе просто нужно было найти кого-то, с кем переспать, а потом думать чуть более трезво.

Эдвард прыснул. Он на самом деле даже пару раз думал о том, чтобы выйти в отгул, приехать в любой — даже самый бедный и захудалый — салун и уединиться с первой попавшейся красавицей. И так ни разу он никуда не поехал. А теперь думал: вдруг бы сработало? Отпустило бы? Может, это не была такая уж плохая идея?

— О чём это вы? — голос Эмили, светлый и беззаботный, заставил Эдварда и Джонатана обернуться. Она смотрела на них с улыбкой, игриво опершись на косяк дверного проёма, и оба они понимали: не нужны ей были повторы, она и так всё слышала.

Но Эми переспросила:

— Ну так что?

Она стреляла глазами то на Джонатана, то на Эдварда, пока подходила к ним. Светлые волосы легкими волнами струились по плечам и падали на нежно-розовое свободное платье. Джон изменился в лице: он затаил дыхание, просветлел и не мог оторвать взгляд. Эмили села с ним рядом, расправив плечи и сложив руки на коленях. На его коленях.

— Ни о чём, — выдохнул Джон с улыбкой. — Просто кто-то безответно влюбился.

— Интересно! И кто же это?

Эмили рассмеялась, пуская озорной взгляд в сторону Эдварда. Тот покачал головой.

— Никто, абсолютно.

Он чувствовал себя до боли неловко, будто вторгался в чужое пространство, нарушал чужую идиллию, которая проходила не лучшие времена, но оставалась такой же, как и раньше: спокойной и счастливой. И крепкой, несмотря на все сложности и неурядицы. И так ли были нужны слуги, когда для счастья хватало одного человека рядом?

Эдвард, эгоистично, завистливо, хотел такого же: чтобы любимая девушка приходила к нему, садилась рядом, обнимала за шею, а он держал её руку и…

— Мне, наверно, пора, — сказал Эдвард, поднимаясь и надеясь, что не выглядит сильно потерянным или мечтательным.

— Почему? — Эмили взмахнула ресницами. — Ты не останешься до вечера, Эдвард?

— Нет, Эми, увы. Мне ещё нужно поговорить с отцом, пока есть время. Мой отгул не очень долгий.

— Пока что, — заметил Джонатан и тоже встал.

Эдвард горячо закивал.

— О да, я надеюсь, что он станет немного длиннее. Кстати! Если всё получится, может, мы встретимся на одном приёме на Пиросе через пару дней? Я приглашаю.

— Джон! — восторженно воскликнула Эмили, подпрыгнув на месте и захлопав в ладоши.

— Эд… — Джонатан взмолился и едва заметно покачал головой, поворачиваясь так, чтобы Эмили не видела отчаяния на его лице. — Может, позже?

— Нет! Я хочу видеть вас! — заявил Эдвард. — Вы мои друзья.

Джонатан сглотнул, глядя в пол. За его спиной Эми сияла улыбкой и, прикусив губу, уже о чём-то размышляла с лукавством во взгляде, перебирая пальцами.

— Давай я тебя провожу, — сказал Джон, встряхиваясь, и они пошли к двери, ничего не говоря, пока не оказались в коридоре. Только там, оглянувшись на светлую гостиную и оставшуюся там жену, Джонатан поднял на Эдварда осуждающий взгляд.

— Зачем ты…

— Вам это нужно! Когда вы в последний раз куда-то выезжали? Только честно! — Джон молчал. Сочувственно улыбнувшись, Эдвард прошептал: — Ты посмотри, Эми ведь этого хочет.

— Я знаю, Эд. В этом и проблема. Я знаю, что она этого хочет, я и сам хочу. И ещё больше я хочу, чтобы она была счастлива со мной, но твои балы… Я не могу их сейчас ей дать; это ведь и платья, и украшения, и кареты для прибытия — мы не можем этого себе позволить.

— Да ладно тебе. — Джон хотел сказать что-то ещё, но Эдвард поднял руку, останавливая его, и стал рыться в карманах. Джон непонимающе следил за ним, пока Эдвард не выудил несколько рубинов размером с мизинец и, покрутив их в пальцах, сказал с напускной небрежностью: — Я тут про наш спор вспомнил. Ты говорил, что я не выдержу на полигоне, и… — Он закатил глаза. — Ты был прав. Ты выиграл.

И перекинул камни Джону. Тот посмотрел на их во все глаза, держа в руках, будто бомбы.

— Но ведь мы спорили, что… — начал было он, но запнулся и, чуть ли не задыхаясь, сунул рубины в карман, опуская голову и едва заметно краснея. — Спасибо. Нужно почаще с тобой спорить.

Эдвард рассмеялся, ударяя друга по плечу. Джонатан засмеялся тоже, но внутри у него скребли кошки, и чувство было донельзя жалкое. Он не нуждался в подачках Эдварда. Но если он в них и не нуждался, то для его семьи они были спасением. Он не мог позволить себе такую роскошь, как отказ.

— Ты слишком хорошо всё вывернул, Керрелл, — буркнул Джон, скрещивая руки на груди.

— Это всего лишь твой честный выигрыш, забудь об этом, — пожал плечами Эдвард. — Ну так что, я жду вас послезавтра?

— Да, — коротко отозвался Джонатан.

Он закрыл дверь за Эдвардом и уткнулся лбом в холодное дерево. Хотелось удариться о неё сильнее, разбить лоб в кровь, но вместо этого он вытащил из кармана один рубин, потёр в ладони, пробуя на ощупь все его грани и даже крошечные, едва заметные сколы, и тихонько рассмеялся. Честный выигрыш! Они спорили, что Эдвард сбежит через недели. И тот едва ли забыл или спутал, он хотел как лучше…

Джон со вздохом развернулся, чтобы увидеть с печальной нежностью смотрящие на него зеленые глаза. Эми ничего ему не скажет, но он и так знал, что она опять всё слышала, и ему оставалось только обнять её и верить, что она его не осуждает, не жалеет и что любит несмотря ни на что.

Если первые несколько дней Хелена была спокойна и в ней теплилась надежда на успех, то, чем сильнее отдалялась дата отправки письма в Совет Магии, тем больше накатывала нервозность. Она твердила себе, что у Совета много дел и обязанностей, что она и её проблемы — не единственные и, возможно, не самые важные, но подсознание начинало играть: во снах появлялись сверкающие руины ледяных замков, разбитые припорошённые мелкими резными снежинками куклы, в которых сложно было не узнать себя; видения — до ужаса реалистичные — рисовали глубокие трещины на стенах и потолках, разрывали обои, разрезали стёкла; пыль и паутина мерещились там, где их быть не могло, а исполинский чёрный зверь сверкал глазами и скалил зубы уже не только из углов спальни. Хелене казалось, что она сходит с ума.

И ведь нельзя было даже выехать на бал или приём — приличия не позволяли. Но приглашения приходили, летели к ней несмело, без надежды, ведь и они были частью приличий, эдакими знаками вежливости, которые отправляли, даже зная, что адресат откажет. Вот и Хелена с сожалением отказывала. Так мимо прошли и раут Мариуса для друзей, и приём на Пиросе, и ещё несколько, куда хотелось выехать, но было нельзя.

Вселенское терпение понадобилось раньше, и Хелена день ото дня повторяла себе, что совсем скоро она сможет намного больше, чем просто веселиться на балах. Нужно лишь дождаться.

На календаре уже наступила осень. Подходила к концу вторая неделя ожидания. Неделя бесконечная, скучная, мрачная, даже редкие проблески чистого неба за серыми тучами казались необычным, неуместным явлением. А ведь на Санарксе осень всегда начиналась летним солнцем, которое ещё не успело спохватиться и позволить прохладце вступить в свои права.

В этом году всё было иначе. Хелена холод не ощущала, но не могла не обращать внимания на то, как плотно сгущались тучи. Она гуляла по саду и размышляла, сколько ещё времени нужно осени, чтобы разразиться наконец дождями, которые небо копило, словно из жадности; и Совету — чтобы перестать над ней издеваться. Она почти ни на что не надеялась, не удивлялась отсутствию новостей, но постоянно об этом думала: даже если мысли начинались с чего-то далёкого и несвязанного, рано или поздно Хелена ловила себя на том, что считает дни.

Она смотрела в сторону мраморного парка, но не решалась туда пойти: даже перед статуей отца не хотелось показывать слабость, а она чувствовала себя слабой, беспомощной. Если бы он был рядом, он бы такого не допустил. Ей бы не пришлось ждать в этом страшном подвешенном состоянии, нервы не выжигали бы эмоции, и она была бы уверена, что всё пойдёт так, как хочется ей. Так, как завещал он.

Но надежда таяла. Хелена переставала ждать.

А потому, когда её прогулку прервал посыльный-телепортёр, просящий сейчас же пройти к сэру Рейверну, она сначала не поняла — а потом вздрогнула и вцепилась за предложенную руку. Телепортёр перенёс Хелену к дверям кабинета, сам постучал, открыл дверь и представил её.

Сэр Рейверн кивнул в знак приветствия. Он сразу отметил её взволнованный взгляд, приоткрытый рот и учащённое дыхание, будто она бежала, а не переместилась; Хелена крутила кольца, прикусывала губы и никак не пыталась скрыть тревогу. Ничего не говоря, он протянул ей сложенный конвертом белоснежный лист с тиснением по краям и едва заметным гербом Совета, который тускло переливался, пока Хелена разворачивала бумагу.

Сэр Рейверн смотрел на неё хмуро и напряжённо. Конвертов было два. Свой он уже прочёл.

Бумагу венчала украшенная вензелями переламутрово-золотистая надпись «Постановление Верховного Совета Магии». Хелена читала текст под ней — обычные чёрные чернила, строгие разборчивые буквы, — и глаза её становились больше и больше. Когда она подняла взгляд, сэр Рейверн едва удержался от того, чтобы не вздрогнуть: такой он был пронизывающий, полный холодной ярости и ненависти.

— Поздравляю вас, — слова её сочились ядом.

— Вы знаете, что в этом нет моей вины, миледи.

— Разумеется.

Она отбросила письмо, мотнула головой и ушла, хлопнув дверью так, что дрогнули книжный шкаф, канделябр и висящая на стене картина. Сэр Рейверн прижал пальцы к переносице, медленно проводя от неё ко лбу и обратно. У него болела голова, и что-то подсказывало, что болеть она будет ещё очень долго.

Воздух колыхнулся, и, нехотя открыв глаза, сэр Рейверн посмотрел на Одина. Тот поднял упавший на пол лист и усмехнулся.

— Вам смешно? — поинтересовался Рейверн.

— Да. Я нахожу это забавным.

— А мне показалось, что меня убьют.

— Вряд ли это сделает леди Арт.

— Уж не знаю, какая смерть была бы милосерднее.

— Вряд ли от её рук, — Один снова хохотнул. — Радуйтесь, что она этого не сделает. Значит, — тут же посерьёзнел он, — теперь вы регент, а ей придётся выйти замуж, чтобы получить трон?

Сэр Рейверн кивнул.

— Вас это интересует?

— Не так, как вам бы хотелось, Рейверн.

— Тогда я боюсь представить, за кого она выскочит назло мне.

— Посмотрим.

И Один исчез.

Долго просидеть в одиночестве Хелене не удалось: Один материализовался в комнате, и пришлось быстро стереть слёзы. Она забралась глубже на кушетку, подбирая под себя ноги, сжалась и отвернулась.

— Я всё равно знаю, что ты плачешь.

— Тогда уйди и не мешай мне! — Она всхлипнула и снова мазнула ладонью по щеке.

— Думаешь, они стоят твоих слёз?

Один подошёл ближе и опустился на корточки.

— Нет. Но у меня есть чувства, и по ним только что прошлись. Мне плохо. И обидно. И… Я не хочу плясать под их дудку, — заявила она совсем тихо, скрипящим, срывающимся голосом. — Я не буду этого делать!

— Даже мне приходится, Хели. Повернись ко мне.

Она мотнула головой. Один вздохнул и с почти незаметной улыбкой в уголках губ потянулся к её лицу.

— Не трогай меня, — просипела Хелена, но в этот раз он не послушался. Дотронулся до её щеки, проводя горячим шершавым пальцем вверх по мокрой дорожке, и поддел скатывающуюся слезинку.

— Посмотри на меня, — повторил он уже мягче, и пальцы касались лица легко, нежно.

Хелена нахмурилась, быстро прикусила губу и, шмыгнув носом, повернулась. Её глаза были красными, но смотрели всё равно строго и серьёзно, неприступно.

— Они хотят, чтобы ты играла по их правилам, — прошептал Один тем самым обволакивающим бархатным низким голосом, которому сложно было не поддаться, и его ладони накрыли собой её. — Так сделай это. И пусть они пожалеют.

Хелена молчала, сверля его взглядом, но Один видел: он поселил в ней тень сомнения. Ей нравится идея, что люди станут жалеть о решениях, принятых против неё; что она разыграет свою партию и оставит всех в дураках. Но что-то подсказывало, что он станет первым, кто пожалеет, когда она выйдет замуж.