Леди Арт

27

Когда Хелене было лет тринадцать, самым верным способом её найти было наведаться в библиотеку его величества. Там бесконечные ряды книжных полок устремлялись ввысь, а потолки казались недосягаемыми; там царила тишина — чары хранили малую библиотеку от посторонних, но никогда не могли удержать маленькую любопытную девочку, которая читала невесть что и прятала обложки. Гардиан посмеивался над этим и предлагал — обязательно, чтобы Хелена слышала — придумать заклинания посильнее, а то «дочке слишком просто». Но её не останавливали ни магия, ни увещевания, ей нравились и запретность, и секретность, и сильнее всего то, что никто больше не мог туда зайти: только она и её отец.

Защитных заклинаний на библиотеке больше не стояло, но, по обыкновению, в неё никто не ходил, будто боясь навлечь на себя гнев покойного короля. Хелена этого не боялась, вероятно, поэтому Элжерн Рейверн совсем не удивился, застав её у стеллажей. Она не читала — меланхолично проводила пальцами по корешкам и сначала не подала виду, что заметила вошедшего, но, стоило подойти ближе, мельком взглянула на него и поздоровалась.

— Здравствуйте, ваше высочество, — ответил сэр Рейверн, осматривая полки.

Только Небу да Гардиану Арту было известно, какие книги собрались в этой комнате. В одном ряду стояли и старинные манускрипты с подранными корешками, и тома, до сих пор блестящие свежей позолотой; истёртые, погнутые обложки ютились рядом с яркими, новыми, будто нетронутыми; поэзия — с прозой; исторические трактаты — с детскими книжками; современные книги на общем языке — около написанных на языке Санаркса. Наверняка, порыскав по полкам, можно было собрать хотя бы по книге на каждом национальном языке Мэтрика. А может, где-то прятались и книги с Форкселли.

— Как думаете, — вдруг спросила Хелена, — он их все читал?

Она внимательно смотрела на сэра Рейверна, а тому нечего было сказать.

— Не знаю, ваше высочество. Мне кажется, жизни может не хватить, чтобы прочесть здесь всё.

Хелена кивнула.

— Их так много… И полки будто бесконечные. Я как-то пыталась читать с самого начала, — она указала на нижнюю полку шкафа, упирающегося в стену у двери, — но в один день поняла, что книги там не те. И я решила заметить. Они менялись каждые три дня. Я порой находила старые книжки на противоположной стене, или на втором этаже, или не находила вообще. Пару раз они возвращались на место — но никогда не в том же наборе… Они не меняются уже два года.

Она тяжело вздохнула, скрестила руки на груди и отошла к окну. Мраморного парка из библиотеки было не видно: только город и обрамлённое им озеро. И, наверно, к лучшему — иначе бы она совсем расклеилась, а это было неуместно.

— Извините, что говорю вам всё это, сэр Рейверн. — В голосе слышалась горькая усмешка. — Вы, наверно, пришли по делу, а я рассказываю вам про книжки.

— Вам не за что извиняться, миледи. Это большая честь, что вы можете поделиться со мной личным. Тем более оттого, что я полагал, что вы злитесь на меня.

— На вас? — Хелена посмотрела на него через плечо и покачала головой. — Нет. Вы ведь на самом деле не виноваты. Просто я… Я думала… — Она отвернулась, запрокинула голову, и сэр Рейверн услышал сбившийся вдох. — Мне так его не хватает. Чтобы он сказал — и всё стало бы просто и правильно. Не как сейчас. Это ведь так иронично! Я могу выйти замуж в семнадцать лет, но не могу получить то, что моё по праву. Это даже звучит абсурдно! Может, будь мне восемнадцать, они бы…

Она закатила глаза и фыркнула.

— Боюсь, — вздохнул сэр Рейверн, — сейчас это не имеет значения. Они не проведут коронации, пока вы не найдёте себе избранника. Я знаю, что вы хотите получить трон, но для этого…

— Я знаю, — прервала Хелена, не повышая голоса, всё так же отстранённо. — Но я не собираюсь выходить замуж за первого встречного. — Она скривилась, вспомнив того, кто умудрился стать первым. — Все, кто рискнул на данный момент, дураки, которым нужны мои власть и деньги. И такие люди не входят в мои планы.

— А если других не будет?

Хелена дёрнулась и выпрямилась, сжала ладони в кулаки. Сэр Рейверн задал тот самый вопрос, который снедал её, заставлял практичность спорить с гордостью и постоянно думать, насколько она испортила себе репутацию за последние годы.

— Я подумаю об этом, если придётся. — Легкая нервозность скользнула в голосе. — Но я уверена, что не придётся.

— У вас есть план, миледи?

Хелена посмотрела на сэра Рейверна серьёзно и жёстко и кивнула.

— Да. Скорее всего, папа бы не одобрил, но я уже решила. И, если всё пойдёт так, как я хочу, корона будет моей до конца года. Вы ведь знаете, что вариантов у меня больше, чем хотелось бы.

— О да, я наслышан о вчерашнем вечере.

Сэр Рейверн усмехнулся.

— Один вам уже пожаловался? — ехидно улыбнулась Хелена. — Променять его — бога! — на простого смертного! Какой удар, должно быть! Я даже не сомневалась, что это он надоумил вас прийти. Можете передать ему, — она обвела взглядом воздух, будто Один мог затаиться поблизости, — что, если он чего-то от меня хочет, пусть не ждёт до последнего. Потому что я ждать никого не буду.

— Сэр Один всего лишь беспокоится о том, что вы впутываете себя в политические игры.

— Да, именно этим я и занимаюсь! И почему все думают, что я непроходимая идиотка и не понимаю, что делаю?

— Элиад Керрелл…

— Меня не волнует Элиад Керрелл! Чтобы повлиять на мои решения, недостаточно его сыновей — можете спросить его высочество Филиппа. У Пироса нет на меня влияния и не будет. Что-нибудь ещё, о чем беспокоится сэр Один?

— Да, миледи, — ответил Рейверн сухо и бесстрастно, будто не прозвучало сейчас едких речей, а от того, что требовалось сказать, ледяная дрожь не прошивала позвоночник. — Совет отказывается признавать Ариеса Роуэла угрозой, достойной их вмешательства, и не будет предпринимать меры, чтобы помешать ему, пока ситуация не станет критичной по их мнению. Вся забота о нём ложится на Альянс.

Хелена долго напряжённо всматривалась сэру Рейверну в лицо, а потом, сжав одной ладонью другую, кивнула.

Эдвард скучал. Он играл в карты. Он болтал о политике. Он даже улыбался. Его окружали друзья, с обеих сторон сидели милые рыженькие близняшки и сладко щебетали о том, как же хорошо, что он вернулся: «Мы так скучали по вам, сэр Эдвард!» — «Без вас не с кем потанцевать». — «И поговорить не с кем!» С усердием и невероятным взаимопониманием продолжали они фразы друг друга, поддакивали, смеялись лёгким перезвоном. Но Эдвард скучал. И скука эта томила, давила на грудь весь утренний пикник. Вчера вечером на танцах он представлял совсем другое продолжение, но Хелена уехала, и теперь для него ничего не значили ни друзья, ни девушки, ни стейки.

С трудом Эдвард дождался момента, когда ему сообщили, что его величество приказал подать карету. У отца были дела, он никуда не торопился и наверняка бы остался ещё на ночь, если бы раут не заканчивался и все те, с кем он вёл переговоры, не разъезжались тоже. И даже сейчас, когда карета стояла готовая на подъездном дворе, он всё не шёл.

Эдвард устал ждать и раскинулся в салоне. Он подвинул подушку под голову, закинул ноги на сиденье и, сложив руки на животе, уставился в потолок. В девятнадцать лет, думал он, Филипп успел оседлать дракона, побывать на войне, получить покровительство мадам Монтель и даже побыть королём — формально, пока отец был ранен. В девятнадцать он уже год как встретил Анну и в двадцатый день рождения объявил её своей невестой. Даже у Джонатана были жена и ребёнок, хотя Эдвард не думал, что Джон в принципе когда-нибудь женится.

А что было у него, у Эдварда? Что он успел за девятнадцать лет?

Он успешно бросил Академию; обещал закрыть пару последних предметов, которые не успели закончиться до весны, и получить аттестат с отличием, да как-то не нашёл подходящий момент, и хвосты всё тянулись за ним и тянулись.

Не менее успешно Эдвард сбежал с военного полигона. Отец злился, спалил перьевую ручку и искрами чуть не прожёг документы, но позволил сей манёвр.

В позапрошлое Восхождение генерал Армэр предлагал Эдварду полетать на драконах, но отец запретил. Для войны он был слишком юн (хотя ему тогда уже исполнилось семнадцать), да и мать нуждалась в поддержке. А повода писать мадам Монтель не представлялось — не о здоровье же у неё справляться!

Итого, всё, что у Эдварда было, это его меч — счастливая случайность — и неразделённая влюблённость, из-за которой он не мог смотреть ни на кого больше. Ни одна девушка не пленяла ни сердце, ни разум, ни воображение; ни одна не могла сравниться с ней.

Звук открывшейся двери застал врасплох. Эдвард подскочил, ударился затылком о стенку кареты и, потирая голову, спустил ноги на пол. Отец смерил его взглядом, но ничего не сказал. Сел напротив и, подав знак кучеру, включил синернист.

Эдвард вздохнул, прислонился к окну и поигрывал кисточкой от штор. Несколько раз краем глаза он ловил на себе взгляд отца, но не подавал виду, что заметил. Может, ему вообще показалось.

А карета выехала за территорию дворца Нура, спустилась по подъездной дорожке к краю противотелепортацонного барьера, — и мелькнула вспышка. Эдвард заморгал, а когда мир перестал идти пятнами, понял, что они уже дома, и карета вот-вот въедет на задний двор их замка. Строгие каменные стены своим неуютным мрачным видом вырвали у него ещё один вздох.

— Эдвард?

Он вздрогнул от неожиданности и растерянно воззрился на отца, пытаясь вспомнить, когда тот разговаривал с ним просто так в последний раз. Элиад сдержанно улыбнулся, а Эдвард нахмурился, не понимая, как реагировать, что от него хотят? Он точно не сделал ничего, за что бы отец стал сердиться…

— Я хочу кое-что спросить, — сказал Элиад, и Эдвард решил наверняка: всё плохо.

Элиад старался выглядеть расслабленно и располагающе, но знал, что за несколько лет войны слишком отдалился от семьи, чтобы это выходило естественно, как когда дети были маленькими. К тому же шрамы от ожогов, навечно оставшиеся на лице, искажали эмоции. У Эдварда было право ему не доверять. Тем не менее…

— Я заметил, Эдвард, что ты заинтересовался её высочеством леди Арт? — спросил Элиад.

Эдвард залился краской, и взгляд его никак не мог определиться: прятаться, уткнувшись в пол, или следить за реакциями отца.

— Это так заметно?

— Заметно.

— А плохо?

— Вовсе нет.

Эдвард опешил и решил уточнить:

— Правда?

Теперь взгляда он не отводил.

— Тебя что-то не устраивает? — Эдвард мотнул головой, всё ещё поражённо таращась на отца. Элиад усмехнулся и продолжил: — Я просто хочу, чтобы ты подумал о том, в каком положении сейчас находится Санаркс.

Карета остановилась у узкой каменной лестницы, лакей открыл дверь, и, не дожидаясь, пока Эдвард переварит сказанное и ответит, Элиад вышел. Он уже прошёл половину лестницы, а Эдвард всё сидел и, лишь когда его окликнули, встрепенулся и бегом бросился за отцом. Он так хотел знать, что же тот имел в виду, но…

— Ваше величество! — окликнул Элиада показавшийся в дверном проёме молодой человек в военной форме. — Важные новости из Вистана. Мне велели позвать вас как можно скорее!

Задний вход в замок прилегал к рабочему коридору охраны, по этим лестницам постоянно бегали вниз и вверх и посыльные, и прибывающие по срочным делам офицеры. Молодой военный поклонился, тяжело дыша — видимо, спешил, чтобы перехватить короля по прибытии — и предложил пройти с ним.

Элиад кивнул и повернулся к сыну:

— Подумай над тем, что я сказал, Эдвард. — И ушёл, оставляя Эдварда посреди лестницы одного, с вопросом, который он не успел задать и на который никто бы ему не ответил.

Оставалось только думать и ждать. Эдвард всё равно не мог заниматься больше ничем. Он ездил на приёмы, часто бывал в Мидланде — у Джонатана и не только, но каждую минуту опять и опять возвращался к словам отца. Недели складывались из мыслей, обрастали ими, пока он пытался рассмотреть ситуацию со всех сторон. Эдвард не был уверен, о чём говорил отец, но вдруг он имел в виду, что Хелене нужно выйти замуж, чтобы получить трон? Она ведь этого хотела. Мысли отмотали время, перенесли в тёмный коридор; тогда дождь барабанил по стеклу, гремел гром, сверкали молнии, но настоящий шторм стоял напротив — сметал ураганом резких слов, пронзал насквозь болезненным взглядом тёмно-голубых глаз. Она говорила, что, когда станет королевой, все будут относиться к ней иначе, и Эдвард не знал, нужно ли ей сейчас это «иначе», но был уверен — ей нужна корона. И он был готов предложить ей решение.

Да и для Пироса была польза от их союза, отец мог иметь в виду это.

Но что, если он подразумевал обратное? Что стоит прекратить попытки, успокоиться и оставить её в покое? Всё могло быть решено. Хелена не объявляла о помолвке, но отказывала всем пытающимся, а рядом всегда находился один и тот же мужчина. К тому же, что особенного было в нём, в Эдварде, что могло дать ему шанс хоть сколько-нибудь выше, чем у остальных? Вдруг его происхождение, наоборот, ставило на нём крест. Отец никогда не ладил с Гардианом Артом, у Хелены и Филиппа были проблемы в прошлом (Эдвард слышал что-то краем уха, но никогда не вникал), да и Джон всегда относился к его влюблённости скептично…

В этих мыслях и сомнениях тянулись дни до праздника, который Эдвард ждал больше всего на свете — ради одной обещанной встречи. День освобождения Джеллиера от оккупации во времена Войны трёх Орденов отмечал весь Альянс уже триста лет, Керреллы ехали туда всей семьёй, остальные правящие и влиятельные дома тоже неизменно принимали приглашения, и Хелена не могла не поехать, тем более что Джеллиер и Санаркс были партнёрами долгие годы.

Эдвард ждал. Волновался, решался — и передумывал. Спрашивал себя, какой смысл, если она его не любит? А потом переубеждал сам себя: в их мире правящая верхушка всё ещё женилась и выходила замуж по расчёту. Да, реже. Но разве любовь была залогом счастливого брака? Филипп женился по любви, и к чему это привело?

Но что, если он всё же не как все и сможет разорвать — и остановить — поток отказов? Он ведь не трус. В конце концов, если она откажет, в глобальном смысле ничего не изменится. Она — Эдвард усмехнулся — уже отказывала, он пережил тогда, переживёт и сейчас.

Наверно, переживёт.

— Не понимаю, зачем тебе это нужно, — сказал Джонатан, когда Эдвард поделился с ним своими мыслями.

Они сидели в гостевой спальне, выделенной Эдварду в замке Джеллиера; окна выходили на подъездной двор, так что можно было видеть всех приезжающих, каждый нарядный экипаж, который использовался только для торжеств, а остальное время стоял без дела. Керреллы сами приехали в подобном: в алой лакированной карете, с золотыми кантами и вьющимися по дверям драконами, совсем как на флагах Пироса. Эдвард с волнением ждал белоснежную, как их замок, карету Санаркса.

Джонатан следил за другом, не отрывающим взгляд от окна, привалившись к стене. Он даже ловил себя на том, что сам засматривается на подъездную дорожку. Неужто тоже ждёт, переживает? Джонатан фыркнул и скрестил руки на груди.

— Всё ещё думаю, что тебе не стоит надеяться на что-то, кроме её очаровательной улыбки прежде, чем она скажет, что ты недостаточно хорош, как и все в этом бренном мире! Но — желаю удачи.

Он театрально закатил глаза, а Эдвард отмахнулся.

— Если я не попробую, то никогда не узнаю!

— Кто я, чтобы тебя отговаривать… Что думает его величество?

Эдвард замялся и нахмурился.

— Ну… Я ему не говорил, — признался он под поражённым взглядом друга. — Но это он первым завёл разговор. Если бы был против, мог бы прямо об этом сказать. Я знаю, что он прекрасно говорит «нет». Так что… — Эдвард пожал плечами, будто вывод был очевиден.

— А если — представим такое чудо — Арт скажет да, а его величество — нет. Что ты будешь делать?

Эдвард моргнул, насупился и, нервно посмеиваясь, посмотрел на Джонатана.

— Я… женюсь ему назло. Я не упущу такой шанс, Джон. Ни в коем случае. Я отступлю, только если она скажет, что не хочет меня. Пока это не произошло. Я ведь говорил: она со мной и разговаривала, и танцевала весь вечер. Это что-то да значит.

— Ну да, — Джон развёл руками. — После того, что было весной, это огромный прогресс. В конце концов, ей сейчас стоит быть милой с людьми. Ну, а мы, похоже, дождались. — Он кивнул на окно. — Удачи, Эдвард. Я пойду к Эми.

Если Джон говорил что-то ещё, Эдвард уже не слышал: он весь был на переднем подъездном дворе. Там, взмахнув полами парадной ливреи, лакей отворил дверь кареты и поклонился гостям. Первым вышел Один, окинул всё быстрым взглядом и — не успел Эдвард разозлиться — развернулся, чтобы подать Хелене руку. Она что-то ему сказала, спускаясь по ступенькам. Один ответил, и Эдвард скорее угадал, чем разглядел, как Хелена закатила глаза — и отпустила его ладонь, проходя вперёд. Порыв спуститься, сделать вид, что прогуливается, и встретить её внизу овладел Эдвардом, но лишь на мгновение — потом взгляд снова устремился вниз, и Эдварда прошибло дрожью. Один смотрел прямо на него. В упор. Без сомнений.

И Эдвард решил не спускаться.

Празднование освобождения Джеллиера, пострадавшего от страшной древней войны больше всех, занимало несколько дней, в первый из которых бальный зал затихал и, украшенный флагами и гербами — от самых новых до самых старых, превращался в театр, где мириады разноцветных искр складывались в картины трёхсотлетней давности. Шпили старинных храмов рассыпались в огне, тонули в чёрной пелене, заволакивающей горизонт и пожирающей всё вокруг. А потом вспыхивал свет: одна искра, две, три — и вот их уже множество, и они окрашиваются во все цвета спектра, разрастаются лучами, сферами, объединяются — и символизируют победу всех, кто противостоял тогда тёмному ордену Вион.

И когда в конце иллюзия рассыпа́лась бесшумным салютом, оседая на сверкающий паркет, и зал, в котором никто, кроме диктора с глубоким бархатным голосом, не смел проронить и слова, разражался громкими аплодисментами, оживал и продолжал шуметь ещё три дня и четыре ночи. Шум этот сопровождали танцы, салюты, пышные гуляния, выезды к поросшим крапивой и чертополохом руинам древних храмов ордена Исполладо.

Хелене нравились и светские гуляния, и устрашающе торжественное представление, и выезды на природу: у Джеллиера она была особенная, по-северному величественная, с гигантскими серыми камнями, испещрёнными глубокими морщинами трещин, поросшими мхом, поверженными, расколотыми слабыми травинками; с исполинскими соснами — и с искусной тонкой резьбой заброшенных храмов. Прекрасное несоответствие, удивительное соседство.

Больше всех ему восхищался Один. Он повторял «занятно» с конца исторической инсталляции, которую смотрел внимательнее, чем дети, а во время выезда к руинам ходил везде один, пристально изучая письмена на неизвестном ныне языке — верилось, что на нём говорили создатели и монахи, убитые на войне, — дотрагивался до сколов и, Хелена была уверена, читал их, пронизывал своей энергией, наверно, такой же древней, как и сами руины. Она пыталась выспросить, узнал ли он что-то, о чём не знали учёные и книги, но Один задумчиво молчал. Хелена не стала настаивать, а по возвращении в замок присоединилась к Мариусу и его компании: у Одина могло быть сколько угодно секретов, она же должна была сосредоточиться на своём плане. Даже если не верила в его исполнение. Даже если в глубине души хотела, чтобы он не исполнялся.

Эдвард не верил, как их круги переплелись за последний год. Они давно знали друг друга, но не общались, а теперь он не мог представить, чтобы Хелена не участвовала в их беседах, не подсаживалась во время карточных турниров. Она никогда не играла, но ей нравилось, закинув локоть одному из мальчишек на плечо, заглядывать всем в карты. Выражение её лица оставалось одинаково спокойно-заинтересованным, и Мариус, чьё плечо она давно облюбовала, не раз предлагал ей сыграть: «Ты делаешь вид, что тебе плевать, лучше, чем любой из нас». Хелена отказывалась. Её игры были выше карточных, но было забавно наблюдать за тем, что мальчишки делают и как легко себя выдают.

Никто не возражал: зрителей и так сидело достаточно, а к финальным раундам у каждого собиралась целая группа поддержки. И только Розали раздражало, что кто-то, кроме неё, смеет опираться на Мариуса во время игр.

— Ты ему мешаешь, — заявила она, когда Мариус вдруг проиграл лорду с Джеллиера на одно очко.

Хелена смерила Розали холодным взглядом, закатила глаза, но локоть не убрала. Лишь на следующий тур она пересела от пары подальше и, оценив компанию, посмотрела на Эдварда.

— Не против?

Он помотал головой и предложил сделать это новой традицией.

— Пусть Мариус завидует. Теперь не он избранный.

Мариус поднял брови, Розали фыркнула (её длинные накрашенные ногти вцепились Мариусу в плечо, будто кто-то собирался его у неё отобрать), а Хелена просто улыбнулась и заинтересованно заглянула Эдварду в карты.

А он проигрывал. Постоянно проигрывал. Второй день подряд. Даже если изначально набор казался победным. Он каждый раз заявлял, что отыграется, — и каждый раз получал новые смешки соигроков, когда вылетал за раунд до финала.

— Может, вернёшься ко мне, Хели? — подначивал Мариус. — Там явно сторона неудачников.

— Действительно, Арт. — Джонатан морщил нос, разглядывая неудачные карты. — Уверен, это из-за тебя.

Хелена оскалилась в ответ.

— Вы вообще играть собираетесь? — воскликнул нурийский лорд Джиллиан. — Или только жаловаться можете? Я могу сейчас всё забрать!

— Да разбежался! — оживился Джон и потянулся к колоде менять карты.

Этот раунд он выиграл. Вскричал, схватился за голову и, наконец победно выдохнув, обнялся с кучей монет и драгоценных камушков.

— Тебе стоит признать, что её высочество не виновата, — с намёком сказал Эдвард; сам он вылетел ещё несколько кругов назад и просто смотрел.

— Ну да, да, — отмахнулся Джонатан, — простите, ваше высочество, был не прав. Совет да любовь. — И, забрав выигрыш, ушёл.

Эдвард проводил его свирепым взглядом, но, похоже, никто не заметил: Джиллиан уже призывно кричал:

— Кто-то ещё будет играть, или мы оставим финальную победу за Спарксом?!

Все оживились, а Эдвард повернулся к Хелене. Она иронично улыбнулась, мотнула головой, мол, не важно, и кивнула на карты.

И если в играх Эдварду не везло, то вечерами он выигрывал танцы. Хелена не делала для него исключений, танцевала с другими: и с молодыми людьми, и с мужчинами постарше, и даже с Одином, на которого Эдвард смотрел исподлобья, — и всё же всякий раз походил на отдельный праздник. Она улыбалась, когда он целовал ей руку, и каждый взмах ресниц дурманил, очаровывал. Ради этого чувства, когда внутри всё вспыхивало от того, что он мог держать её ладонь и класть руку ей на талию, Эдвард был готов терпеть и Одина, и Джонатана, который с самого первого вечера нашёптывал, что игра не стоит свеч, и то, что порой приходилось ждать вечность, чтобы украсть один единственный танец.

А время уходило, буквально ускользало, забирая с собой все шансы. Один единственный вопрос — а как много сил на него было нужно! Они гуляли в саду, сидели в игровых комнатах, Эдвард ловил Хелену в коридорах, но даже в моменты, что казались идеальными, — не мог. Он немел, чувствовал себя идиотом, ругал сам себя, а ночью лежал и думал, что так какой-нибудь Один скоро окажется смелее его, и останется лишь услышать «Вы опоздали, сэр Эдвард».

Он вспомнил, что его остановило в первый вечер. Тогда он думал, что уж сейчас-то решится, чего тянуть? А потом увидел Хелену в холле с парнем постарше. Тот попытался сделать ей предложение и полез целоваться, а она рассмеялась звонко и игриво — и выскользнула. Повела плечами перед носом у очередного неудачливого жениха и бросила «нет». Для неё помолвка превратилась в игру, и Эдвард слабо верил, что у него был шанс победить. Если шанс и был, то один на миллион, и тот скоро навсегда исчезнет, если он не возьмёт себя в руки.

Наутро он снова играл и проигрывал. Проигрывал во всём: в картах (что уже никого не удивляло), в шахматах («Столько лет прошло, а ты ничему не научился!» — удивлялся Джонатан.), в бильярде, даже в конных скачках, когда он и несколько друзей решили наперегонки объехать королевский парк по периметру.

— Если мы решим посоревноваться в яркости пламени, меня обыграет Филипп, — шутил Эдвард, но сам не смеялся.

Стоило ли с такой удачливостью пытаться?

Он думал об этом весь день до ужина, зарывался в сомнения глубже и глубже, пока не увидел её. Белое пышное платье, на котором распускались крошечные цветы — голубые, Хелене под глаза. Бриллианты на тонкой нити ожерелья, на заколках, небрежно забирающих назад угольно-чёрные волны волос, голубые играющие веселыми бликами каменья — в серьгах и на кольцах. Хелена улыбнулась, поймав его взгляд, и Эдвард понял, что отступать уже некуда.

Вечер подходил к концу, и Эдвард чувствовал, как всё сжималось внутри в неясном ужасе: то ли от предвкушения шага, что ему предстояло совершить, то ли от того, что всё могло пойти крахом. Но лучше было столкнуться с неизбежным, чем корить себя за то, что не попытался.

Эдвард ждал момент, а тот никак не наступал. Сначала внимание Хелены ненадолго захватил Один, потом Мариус со смягчившейся Розали, а потом — две девушки, и их увлечённый разговор всё тянулся и тянулся.

— О чём можно так долго говорить? — Эдвард бился затылком о твёрдое изголовье дивана.

— Тебе стоит успокоиться, Эд, — сказал Джонатан. — Не представляешь, как глупо выглядишь. Негоже принцу.

— Я не могу не волноваться! Время…

Он безнадёжно развёл руками.

— Вы, мальчики, очень глупые, — заметила Эмили и посмотрела на Эдварда в упор: — Может, тебе и не стоит? Ну, если ты так боишься.

Джонатан побледнел, переводя взгляд с жены на друга. Эдвард не моргал. Молчал. И раздувал ноздри от злости. А Эмили продолжала, поглаживая Джона по голове:

— Вот знаешь, я понимаю некоторых: вот они хотели! Лоис — помнишь его, Джон? — он так грезил по леди Арт, но никогда не решался к ней даже на шаг подойти. Я видела — случайно, правда, краем глаза — как он пытался. Заикался, мялся, но попробовал. Вот это мотивация! Вот тут человек хотел! Надеюсь, он остался после этого жив и здоров. — Она тряхнула головой. — А тебе, Эд, правда, может оставить всё это? Я имею в виду… Ты ведь к ней подойти боишься, как ты будешь с ней жить? Я ведь права, Джон?

Джон кашлянул вместо ответа: оказываться меж двух огней ему не хотелось.

Эдвард раздражённо фыркнул и ушёл. Эмили слишком бесцеремонно прошлась по его гордости, и та, ущемлённая, теперь подпитывала, распаляла его. Он так и знал: кто-то ещё обязательно попробует! И если даже у Лоиса — на что этот тощий скрюченный хмырь вообще рассчитывал?! — хватило духу, то какого чёрта он ждёт?

Эдвард подошёл к девичьей ложе, когда одна из девушек закончила, а вторая ещё не начала и удивлённо вскинула брови, глядя на подошедшего.

— Хорошо проводите время, дамы? — Он галантно коротко поклонился в знак приветствия, обвёл всех взглядом, и Хелена слегка улыбнулась ему.

— Сейчас стало намного лучше, — кокетливо захлопала глазками одна девушка. — Хотите присоединиться?

— Точно! — загорелась другая. Хелена посмотрела на неё с вопросом, а та пригладила юбку, выпрямилась и, упершись кончиками пальцев в колени, учительским тоном поинтересовалась: — А что вы, сэр Керрелл, думаете по поводу того, что вечерние платья становятся более расслабленными и легкими, а кринолины уходят в прошлое?

Эдвард растерялся — но лишь на мгновение.

— На вас всё выглядит отлично, — улыбнулся он и посмотрел на Хелену. — Потанцуете со мной?

И, оставляя закадычных подружек перешептываться, она согласилась. У Эдварда отлегло от сердца: это было не то, что хотел, но объявляли следующий танец, и эту возможность — хотя бы эту! — он упустить не мог.

— Это такой элегантный способ избежать разговоров о моде? — спросила Хелена.

— Определённо! Я ничего не смыслю в ней и её важности.

— Вам нравится моё платье, сэр Керрелл?

Эдвард опустил взгляд — и уже не смог оторваться от бриллиантов, рассыпавшихся у неё по ключицам.

— Да, — выдохнул он, понимая, что если посмотрит ниже, то ловушка, в которую он попал, захлопнется окончательно.

— Тогда вы разбираетесь в моде достаточно. — Она с усмешкой выгнула бровь. — А ещё вам идёт такая стрижка больше, чем то, что было до побега.

Хелена смотрела на него хитро, подначивающе, а Эдварду в голову не шло ничего остроумного, чтобы ответить, — одни оправдания: и про волосы, и про побег, и про всё на свете. Поэтому он лишь смущённо рассмеялся, подмечая, однако, что хоть какой-то плюс у его неудачной военной карьеры был.

Танец кончился слишком быстро, а ему не хотелось её отпускать. И разделять танцы с кем-то. Он должен был сказать. Уцепившись за это осознание, как за последнюю тростинку, Эдвард, не успев выпустить её ладонь из своей, предложил:

— Пойдём погуляем?

Хелена удивлённо подняла брови, но согласилась.

Они вышли из зала в коридор, где зажжённые световые шары рисовали дрожащие тени на стенах. Шаги по выложенному чёрно-белой, как шахматная доска, плиткой полу отдавались звонким эхом.

А воздух холодал. Осень уже расцвела, и северный Джеллиер принимал её во всей красе — с облетающим золотым нарядом, с потухающим солнцем, и влажным, выхоложенным воздухом, который забирался за шиворот и лапал спину ледяными ладонями. Не ожидавший такого контраста с разгорячённым залом Эдвард поёжился, когда они вышли в открытую галерею, что тянулась вдоль внутреннего сада. В свете луны блестели образующие окна колонны, обвитые уже отцветшим, но ещё зеленым северным плющом. У стены под ними росли высокие одинаково остриженные кусты. Хелена перегнулась через перила и поддела лист, на котором сидел крошечный жучок с переливающимся тускло-голубым брюшком. Потревоженный, он сорвался с места и, рисуя в воздухе беспорядочные петли, полетел прочь. Хелена провожала его взглядом, насмешливо кривя губы. А Эдвард наблюдал за ней: за плавными движениями, за ребяческой выходкой, за тем, как она смотрит в небо, спокойно и расслабленно. Ей не страшен был холод, несмотря на платье с коротким рукавом и открытыми плечами. Ей было плевать, сочтёт ли он её поведение глупым или неподобающим. А может она знала, что не сочтёт.

— Что-то не так? — Хелена обернулась. Наверно, он смотрел слишком долго.

— Да нет. Всё в порядке.

Эдвард коснулся волос, одёрнул себя — и тут же пожалел об этом: так он казался ещё более взволнованным. Хелена задержала на нём внимательный взгляд, но промолчала.

Они прошли дальше, до арки, ведущей во внутренний парк. Тот был мал: вмещал две дорожки, сходящиеся крестом, бедные клумбы между ними, маленькие неработающие фонтанчики с фигурками животных да белую деревянную беседку в дальнем конце. Её тоже увивал плющ, крыша позеленела ото мха, что полз с неё на замковую стену и пробрался меж старинными кирпичами.

Они шли к этой беседке в неловкой тишине. Эдвард смотрел в землю, считал плиты парковых дорожек и боялся, что они распадутся под ногами, расколются — и бездна поглотит его. Ведь что-то должно было случиться. Такие вещи — тем более с ней! — не могли пройти гладко.

— Я на самом деле хотел с тобой поговорить… — полушёпотом произнёс Эдвард.

— Все хотят! — рассмеялась Хелена и обвила рукой столбик беседки. — И все об одном и том же!

Сердце споткнулось, пропустило удар. Эдвард нервно фыркнул.

— Что ж… Я… Я не гнался за оригинальностью…

Хелена замерла, бросила на него быстрый взгляд. На лице у неё промелькнуло смятение, сменилось искрой осознания, а затем…

— Мне, наверно, нужно вернуться в зал, — протянула она, отступая.

— Нет! Подожди, — воскликнул Эдвард и, преодолевая внутренний страх, взял её за руку. — Пожалуйста.

Хелена дёрнулась, пальцы у неё задрожали, и она могла бы сделать как обычно: пустить холодный импульс, заставить себя отпустить, — но не делала. Тело онемело, и мысли спутались, а он смотрел на неё: глаза большие, зелёные, яркие даже в ночи, такие открытые и честные. И руки горячие, мягкие…

— Послушай меня, — попросил Эдвард почти безнадёжно. Большие пальцы осторожно поглаживали ей тыльную сторону ладони. — Хотя бы просто послушай. — Он беззвучно засмеялся. — Ну неужели я хуже остальных?

Хелена не ответила, но вздохнула примирительно.

— Я, конечно, очень самонадеян, — Эдвард пожал плечами, — но правда, я когда-нибудь предлагал что-то плохое? Помнишь, я позвал тебя посмотреть, как мы играем в карты? Это ведь было весело! Я помню, что тебе понравилось. Ты и сейчас смотришь. Наверно, это что-то значит.

— Ты тогда повёл себя там как сумасшедший!

— Да! Точно! Абсолютно! Как сумасшедший! И сейчас я делаю то же самое. — Он сглотнул, посмотрел ей в глаза. — Ставлю всё на то, что делаю сейчас. Я… прошу твоей руки. — Он опустился на одно колено, не отпуская её ладони, не разрывая связи взглядов. — Мне не нужно сердце, мне не нужно полцарства в придачу. Я бы весь мир отдал, чтобы ты стала моей женой. Хелена… Выходи за меня?

— Встань, — прошипела она, оглядываясь.

— Ответь мне!

— Если кто-то увидит…

— И что? Я крикнуть могу. В зале так встать могу. Ответь мне! Даже если это «нет». Скажи — и я уйду. Просто ответь мне.

Тишина оглушала, и медленно умирала надежда. Её ладонь выскользнула из его ослабших пальцев. Хелена прижала руку к губам, смотреть на Эдварда не хватало сил и смелости, а перед глазами… Перед глазами всё мелькало. Блики балов, вихри танцующих пар, и молния, бьющая из ниоткуда, и огненные всполохи в волосах, взгляд, тянущийся через весь зал, и синий туз…

…который решил всё.

— Да, — вырвалось сквозь пальцы, зазвенело в воздухе, в благоухающей ночной тиши. Полетело меж кустами, над мощёнными дорожками, взмыло к самым шпилям замка — и растворилось в небесах.

Эдвард глядел с непониманием, думал, что ослышался, разум сам подставил желаемое слово, произнёс её голосом. Но Хелена посмотрела на него так растерянно, с застывшим в глазах ужасом, с недоверием — и Эдвард понял.

Он подскочил и, задыхаясь от счастья, подхватил Хелену на руки. Она вскрикнула и вцепилась в его плечи, а он кружил её, кружил, прижимая к себе, обнимая, и сердце его билось так сильно, что чувствовалось через пиджак. Слова исчезли, весь мир больше не значил ничего — и при этом значил абсолютно всё. Сама промозглая северная ночь, что кусала холодом всё это время, стала светлее и теплее.

Эдвард опустил её, без слов заглянул в лицо и медленно наклонился, но… губы проскользили по щеке. Хелена отвернулась, уткнулась носом себе в ладонь, что всё ещё лежала у Эдварда на плече, и теперь сбившееся горячее дыхание обжигало шею и ухо. Он был растерян, его руки на её талии ослабли, и Хелена мысленно корила себя за это.

Она отстранилась и виновато покачала головой. Всё равно не смогла бы объяснить словами. Эдвард постарался сделать вид, что понимает, что это не ранит, но не получилось. И, отведя глаза, он прошептал:

— Я всё равно очень рад. — Короткий смешок вышел похожим на кашель. — Я боялся, ты не согласишься.

Хелена закатила глаза.

— Было заметно. Но… — Она посерьёзнела. — Ты не представляешь, как на самом деле это много значит.

Эдвард кивнул: он не понимал, мог только представлять — и чувствовать. Чувствовать, сколько силы могло стоять за обычными, но верными, произнесёнными вовремя словами; сколько смысла могло нести одно — короткое, но такое важное. Важное для них обоих.

И сколько ответственности оно приносило с собой.

— Что мы будем делать дальше? — спросил Эдвард. Ненадолго отступивший холод снова стал морозить пальцы, колоть лёгкие. — Мы можем вернуться в зал и…

— Нет. — Хелена схватила его за руку, будто боялась, что он убежит один. — Не сейчас. Мы не можем просто прийти и сказать. Это должно быть красиво, торжественно!

Легкая улыбка предвкушения скользнула по её губам, взгляд заволокло заворожённой дымкой, словно пышная официальная помолвка происходила сейчас перед ней, и Эдвард не стал спорить.

— А когда? — спросил он и прикинул, насколько сложно будет хранить в секрете такую важную новость.

— Завтра. — Она кивнула. — Завтра финальный бал. Можно объявить официально между королевской речью и началом танцев — сэр Рейверн об этом позаботится. Тогда все будут в сборе, все услышат, но начнётся бал, и нам не придётся долго отвечать на поздравления.

Эдвард фыркнул.

— Отлично. А что насчёт сейчас? Просто вернёмся ко всем, будто ничего не произошло?

Звучало странно, но он на самом деле никогда не задумывался, как всё изменится — если изменится — после предложения.

— Мы можем посидеть здесь.

Хелена неуверенно осмотрелась. В зал ей возвращаться не хотелось: она не представляла, как вести себя теперь, когда всё разрешилось и она должна была быть довольна, но на деле чувствовала душащее сожаление. Может, ей стоило позволить себя поцеловать? И не было бы тогда странного неловкого напряжения между ними…

Хелена наконец зашла в беседку, провела по низкой плетёной стенке, стряхивая с неё мелкие листики и пыль. Эдвард следил за ней, привалившись к перекладине у входа, и все сомнения и страхи растворялись, исчезали на глазах, оставляя после себя нежность и светлую, лёгкую радость исполненной мечты. Хелена перехватила его взгляд и вдруг, задорно сверкнув глазами, спросила:

— Мне просто любопытно: что на это сказал его величество?

— Его величество… — Эдвард потупился. — Мы с ним конкретно об этом не говорили, но, уверен, он будет против.

— Ещё бы он был! — Хелена закатила глаза, но напомнила себе: теперь нужно быть осторожнее. Даже если она была уверена, что никто и никогда не сможет вмешаться в её политику, это не значило, что никто не попытается.

— Ладно. — Хелена развернулась и подошла к Эдварду, заглянула ему в лицо. — Я вижу, что тебе холодно. Думаю, мы можем вернуться в зал, и у меня даже не будет причин отказать тебе в танце.

Она страдальчески вздохнула и взяла Эдварда под локоть.

Когда бал кончился, Эдвард готов был увязаться с Хеленой в её покои, чтобы её не отпускать. Но она покачала головой и, оставив на его щеке лёгкий поцелуй, ускользнула в комнату.

Мурлыкая мотив последнего вальса, Хелена прошла к трюмо, расстегнула колье, взглянула в зеркало — и вздрогнула. Бриллианты выскользнули и дробью рассыпались по туалетному столику. У чужого отражения горел глаз. Тень смотрела из угла, и полная раздражения энергия расходилась по комнате, как круги по воде, резонируя от мебели и стен.

Хелена глубоко вдохнула, выдохнула. Отвела взгляд от отражения и убрала колье в шкатулку.

— Тебе стоит перестать приходить ко мне в спальню.

Она сняла и убрала серьги, расщепила заколки, позволяя волосам свободно упасть на плечи, и всё это с лёгкой улыбкой, такой мечтательной и расслабленной.

— Не думаешь, что слишком много времени уделяешь этому мальчишке? — прошипел Один.

Хелена взглянула на него через плечо и завела руки за спину, нащупывая застёжки платья.

— Не думаю. Я провела отличный вечер, Один.

Зеркало задрожало от новой волны злобы. Хелена задержала взгляд на пошедшем волнами отражении, опустила руки и повернулась к Одину.

— Неужели ты так ревнуешь меня?

Она смотрела серьёзно и настороженно, без тени былой улыбки. Тень дрогнула и двинулась к ней, медленно приобретая человеческие черты. Один напоминал себя, только его гнев сотрясал воздух с каждым шагом, с каждым словом. Хелена кожей чувствовала напряжение, угрозу, исходящую от него, и разум бил тревогу, приказывал сейчас же бежать, но её будто пригвоздило к полу, и всё, что она могла — смотреть.

— Ревную? — спросил Один. — С чего бы?

Его рука легла ей на плечо, прошла выше по гладкой холодной коже и зарылась в волосы на затылке. Хелена застыла. Она уже не веселилась, смотрела, не моргая, и дышала через приоткрытые губы, а Один слышал её сердце, быстрое, беспокойное.

— Он сделал мне предложение, — выдохнула она едва слышно. — И я сказала да.

Пальцы на затылке сжались, вырывая жалобный болезненный вскрик, — и тут же отпустили.

Неотрывно смотря на Одина, Хелена попятилась и сразу уткнулась в туалетный столик. Бежать было некуда. За спиной — только зеркало. А Один оказался так близко, полный ярости и потусторонней древней силы. Его больной глаз был открыт, и пустая обожжённая глазница взирала на неё, вызывая ужас и трепет, а в здоровом, подобно раскалённой лаве, плескался гнев.

Хелена пошарила рукой на столике и схватила флакон духов — тяжёлое плотное стекло, вряд ли ранит, но ударит сильно и, возможно, даст передышку, необходимую секунду, чтобы…

Твёрдая рука Одина сжала ей запястье, заставляя отпустить флакон, другой он провёл Хелене по щеке — почти нежно, невесомо, как раньше, только в этот раз от его прикосновений хотелось сбежать. А потом ей на губы лёг поцелуй.

И мир пошатнулся.

Один целовал и глубоко, и страстно, и со всей злой ревностью, которую успел скопить. А ей нечем было дышать. И казалось, что она падает, летит куда-то, пытается зацепиться, но пальцы хватаются за лёд и соскальзывают. Она не могла его оттолкнуть, и некому было помочь. И всё, что осталось от реальности — глухой рык, быстрые жалящие поцелуи на щеках и шее и руки, злые руки. Они сдавливали плечи, сдирали не до конца расстёгнутое платье, пытались сломать твёрдый корсет. А потом зашелестели юбки. Зашелестели отрезвляюще.

Хелена дёрнулась, схватила Одина за предплечья, пытаясь остановить, и по его коже тонкой корочкой расползся лёд.

Один зло рассмеялся.

— Теперь ты меня боишься, Хели? — прошипел он, почти касаясь губами её губ. — А мне даже взять у тебя нечего.

Он сжал ей бёдра сквозь ткань платья — и рывком отстранился.

Один исчез, и уже не видел, как напряжённый взгляд сверлил темноту на месте, где он только что стоял, как дрожащее глубокое дыхание срывалось с губ Хелены, а комнату наполнил рой крошечных сверкающих снежинок.