Личный мотив

49

Спать я не собиралась, но, когда раздается стук в дверь, сердце испуганно подскакивает, и я потираю затекшую шею. Секунда уходит на то, чтобы вспомнить, что я нахожусь дома, после чего слышится более настойчивый стук. Интересно, сколько времени я заставила Патрика ждать на пороге? Я с трудом поднимаюсь на ноги и морщусь, потому что икру свело судорогой.

Поворачивая ключ в замке, я слышу испуганный шепот внутреннего голоса, но среагировать на него не успеваю — дверь от удара распахивается и с размаху бьет в стену.

Иен весь красный и дышит прерывисто. Я сжимаюсь, ожидая удара кулаком, но его нет, и пока он медленно закрывает за собой дверь на щеколду, я считаю удары своего сердца.

Один, два, три…

Оно бьется в моей груди часто и гулко.

Семь, восемь, девять, десять…

Наконец он справляется с замком и поворачивается с улыбкой, которая знакома мне, как своя собственная. С улыбкой, которая не касается его глаз, которая намекает, что он для меня что-то припас. С улыбкой, которая говорит мне, что хотя конец и близок, быстрым он не будет.

Иен гладит мой затылок, и его большой палец упирается в шейный позвонок. Это неприятно, но пока не больно.

— Ты назвала полиции мое имя, Дженнифер.

— Я не…

Он хватает меня за волосы и дергает на себя так резко, что я зажмуриваюсь, ожидая взрыва боли, когда он лбом сломает мне нос. Когда я снова открываю глаза, его лицо находится в дюйме от моего. Он пахнет виски и пóтом.

— Не лги мне, Дженнифер.

Я закрываю глаза и твержу себе, что смогу это пережить, хотя каждая клеточка моего тела хочет просить его убить меня прямо сейчас.

Свободной рукой он берет меня за подбородок и проводит указательным пальцем по моим губам, засовывает его мне в рот. Я борюсь с позывом рвоты, когда он придавливает мой язык.

— Ты вероломная лживая стерва, — говорит он. Слова его звучат гладко и спокойно, как будто он делает мне комплимент. — Ты дала мне слово, Дженнифер. Ты обещала, что не пойдешь в полицию, и что я вижу теперь? Я вижу, что ты покупаешь себе свободу за счет моей свободы. Я вижу свою фамилию — эту свою проклятую фамилию! — напечатанную в «Бристол пост».

— Я скажу им, — говорю я, и слова цепляются за его палец в моем рту. — Я скажу им, что все это неправда. Я скажу, что все выдумала.

Моя слюна попадает на руку Иена, и он смотрит на нее с отвращением.

— Нет, — говорит он, — ты уже больше ничего никому не скажешь.

Продолжая левой рукой держать меня за волосы, он отпускает мой подбородок и бьет меня ладонью по лицу.

— Давай наверх.

Я сжимаю кулаки, зная, что не должна поднимать руки, чтобы потрогать лицо, которое пульсирует болью. Я чувствую во рту кровь и осторожно глотаю ее.

— Пожалуйста, — говорю я слабым, неестественным голосом, — пожалуйста, не надо…

Запнувшись, я ищу правильные слова — слова, у которых меньше шансов спровоцировать его. Мне хочется сказать: «Не надо меня насиловать…» Это было уже столько раз, что, по идее, не должно иметь какого-то значения, тем не менее мне невыносима мысль о том, что его тело прижимается ко мне, что он входит в меня, выдавливая из меня звуки, говорящие о том, как я его ненавижу.

— Я не хочу секса, — наконец говорю я и проклинаю себя за то, что голос мой ломается и дрожит, выдавая, как много это сейчас значит для меня.

— Секс с тобой? — презрительно бросает Иен, брызгая слюной мне в лицо. — Не льсти себя надеждой, Дженнифер. — Он чуть ослабляет хватку и оглядывает меня с ног до головы. — Давай наверх.

Мои колени грозят подогнуться в любой момент, и, пройдя несколько шагов до лестницы, я цепляюсь за перила, чувствуя за спиной его присутствие. Я пытаюсь прикинуть, как скоро появится Патрик, но совершенно потеряла ощущение времени.

Иен направляет меня в ванную.

— Раздевайся.

Мне стыдно оттого, что я так легко подчиняюсь.

Он стоит, сложив руки на груди, и следит, как я воюю с одеждой. Я тихонько плачу, хотя и знаю, что это разозлит его. Просто не могу остановиться.

Иен затыкает ванну пробкой. После этого откручивает кран холодной воды, а к крану горячей даже не прикасается. Я стою перед ним голая и дрожу, а он с отвращением рассматривает мое тело. Я вспоминаю, как он когда-то целовал мою спину, плечи, потом прокладывал поцелуями дорожку вниз, по груди, и дальше на живот.

— Ты должна винить в этом только себя, — вздохнув, говорит он. — Я мог вернуть тебя в любой момент, но я тебя отпустил. Я не хотел тебя. Все, что ты должна была делать, — это держать язык за зубами, и тогда ты могла бы и дальше влачить здесь свое жалкое существование. — Он сокрушенно качает головой. — Но ты этого не сделала, верно? Ты побежала в полицию и все им разболтала. — Он закручивает кран. — Залазь.

Я не сопротивляюсь. Сейчас это уже бессмысленно. Я залажу в ванну и опускаюсь в нее. От ледяной воды перехватывает дыхание и болезненный спазм сжимает все внутри. Я пытаюсь обмануть себя, представив, что вода горячая.

— Теперь мойся.

Он берет с пола возле унитаза бутылку с отбеливателем и откручивает пробку. Я закусываю губу. Однажды он заставил меня пить отбеливатель с хлоркой. Это было, когда я как-то пришла поздно после ужина с друзьями по колледжу. Я говорила ему, что просто время для меня пролетело незаметно, но он налил густую жидкость в винный бокал и следил, как я окунула в нее губы. После первого же глотка он остановил меня, расхохотавшись, и заявил, что только идиотка могла согласиться пить это. Меня тогда всю ночь рвало и еще несколько дней во рту ощущался устойчивый вкус химии.

Иен наливает отбеливатель на мочалку, и он стекает с ее краев, капает в ванну, и по поверхности воды расходятся синие разводы, как капля чернил расплывается на промокательной бумаге. Он дает мочалку мне в руки.

— Драй себя.

Я тру мочалкой руки, стараясь брызгать на себя водой, чтобы разбавить хлорку.

— А теперь все остальное, — говорит он. — И про лицо не забудь. Делай это тщательно, Дженнифер, а то я сделаю это за тебя. Возможно, это хоть частично отмоет твою испорченность.

Он командует, пока я не вымываю хлоркой каждый участок тела, и моя кожа теперь горит. Я опускаюсь в ледяную воду, чтобы облегчить жжение, зубы у меня отчаянно стучат. Эта боль, это унижение — они страшнее смерти. Конец придет еще нескоро.

Я уже не чувствую ног. Я растираю их, но пальцы не слушаются, и кажется, что они принадлежат кому-то другому. Я уже не чувствую холода. Я пытаюсь сесть, чтобы хотя бы половина тела была над водой, но он заставляет меня лечь, и мои согнутые ноги нескладно опускаются вбок, не помещаясь в маленькой ванне. Он снова открывает холодный кран и наполняет ванну до краев. Сердце мое уже не бьется гулко в ушах, а тихо и неуверенно постукивает в груди. Я чувствую себя очень слабой и вялой, и слова Иена доносятся откуда-то издалека. Зубы продолжают лихорадочно стучать, и я сильно прикусываю язык, но почти не чувствую боли.

Пока я мылась, Иен стоял надо мной, но теперь он присел на крышку унитаза. Он смотрит на меня совершенно равнодушно. Думаю, он решил утопить меня. До этого уже недолго — я и так наполовину мертва.

— А знаешь, найти тебя было легко. — Иен говорит небрежным тоном, словно сидит в пабе и возвращается к прерванному разговору, как это бывает между старыми друзьями. — Нетрудно сделать веб-сайт, не оставляя следов, но ты слишком глупа, чтобы понимать, что по нему можно пробить твой адрес.

Я молчу, но ему, похоже, мои ответы и не нужны.

— Вы, женщины, считаете, что можете со всем справиться сами, — говорит он. — Думаете, что мужчины вам ни к чему, но когда мы оставляем вас с вашими проблемами, вы становитесь беспомощными. Все вы одинаковые. А эта ложь… Господи, эта женская ложь… Ложь, которая срывается с ваших раздвоенных змеиных языков.

Я так устала. Так безумно устала. Я чувствую, как опускаюсь под воду, и дергаю себя, чтобы не заснуть. Я впиваюсь ногтями себе в бедро, но совсем не чувствую этого.

— Вы думаете, что мы вас не найдем, но мы всегда находим вас. Ложь, измена, открытое предательство — это все вы.

Его слова проплывают, не задевая меня.

— Я с самого начала решительно не хотел иметь детей, — говорит Иен.

Я закрываю глаза.

— Но ведь у нас тут нет выбора, правда? Этого хотят все женщины. А как же все-таки этот чертов выбор? Что насчет возможности выбирать для меня?

Я думаю о Бене. Он был очень близок к тому, чтобы жить. Если бы мне удалось сохранить его в безопасности еще несколько недель…

— И тут внезапно мне дарят сыночка, — говорит Иен, — да еще и ожидают, что я буду этому радоваться! Радоваться ребенку, которого я никогда не просил. Ребенку, который никогда бы не появился, если бы она не обманула меня.

Я открываю глаза. Белый кафель над кранами испещрен серыми трещинками, и я вглядываюсь в них, пока глаза мои не заливает водой и все не расплывается в белое пятно. Он несет какую-то бессмыслицу. Или, возможно, я просто не улавливаю смысла его слов. Я хочу ответить, но мой язык слишком велик для рта. Я не обманывала Иена с ребенком. Это произошло случайно, но ведь потом он был доволен. Он сам сказал, что это все изменит.

Иен наклоняется вперед: локти его упираются в колени, а губы касаются сложенных ладоней, как во время молитвы.

— Я говорил ей, каково реальное положение дел, — говорит он. — Я говорил ей: никаких условий. Но она все испортила. — Он смотрит на меня. — Это должно было быть одноразовым: быстро переспать с ничего не значащей для меня девушкой. Тебе и знать-то об этом было незачем. Да только она забеременела и, вместо того чтобы отвалить к себе домой, решила остаться и превратить мою жизнь в ад.

Я с трудом пытаюсь сложить вместе то, что слышу.

— Так у тебя есть сын? — удается выдавить мне.

Иен смотрит на меня и невесело усмехается.

— Нет, — поправляет он меня, — он никогда не был моим сыном. Он был отпрыском польской девки, которая у нас занималась уборкой туалетов, а я — просто донором спермы. — Он поднимается и расправляет рубашку. — Она явилась ко мне, когда узнала, что беременна, но я четко дал понять, что, если она не уймется, это будут чисто ее проблемы. — Он вздыхает. — Я ничего не слышал о ней, пока ребенок не пошел в школу. И тогда она снова взялась за свое. — Рот его кривится, и он с насмешкой пытается воспроизвести ее восточноевропейский акцент: — «Ему нужен отец, Иен. Я хочу, чтобы Джейкоб знал, кто его отец».

Я поднимаю голову. С усилием, из-за которого вырывается крик боли, я отталкиваюсь руками от дна ванны и сажусь.

— Джейкоб? — переспрашиваю я. — Так ты — отец Джейкоба?

В наступившей тишине Иен смотрит на меня. Затем он хватает меня за руку.

— Вылазь!

Я переваливаюсь через край ванны и падаю на пол — после часа в холодной воде ноги меня не слушаются.

— Прикройся.

Он набрасывает на меня халат, и я натягиваю его, ненавидя себя за чувство благодарности, которое испытываю к нему сейчас. В голове все смешалось… Неужели Джейкоб был сыном Иена? Но когда Иен выяснил, что в ту аварию попал Джейкоб, он должен был бы…

Когда наконец я понимаю, что случилось на самом деле, ощущение такое, будто меня ударили ножом в живот. Смерть Джейкоба не была случайностью. Иен убил собственного сына, а теперь собирается убить меня.