Лихой гимназист

Глава 13

Интерлюдия 3. Мария Акимова

Когда собрание закончилось, Маша подошла к Фёдору Аркадьевичу и сказала, что есть важный разговор. Оставив гостей, они прошли в кабинет.

— Прошу садитесь, — предложил Фёдор Аркадьевич. — Налить вам воды?

— Благодарю, но не надо, — Маша скромно села на край кресла.

Фёдор Аркадьевич расположился за столом и, сцепив пальцы в замок, уставился на Машу, всем своим видом показывая, что слушает очень внимательно. Маша, как обычно, стушевалась от такого пристального взгляда.

Это был мужчина средних лет с небольшой ухоженной бородкой и зачёсанными назад каштановыми волосами. Он вёл себя учтиво, и в то же время — холодно и отстранённо, чем и привлекал, и отталкивал. Поначалу, когда Маша только попала в кружок, она даже влюбилась в Фёдора Аркадьевича — разумеется, втайне. Однако Фёдор Аркадьевич столько раз повторял, что общее дело должно быть выше личных чувств, что Маша, понимая это, стала всячески приглушать эмоции.

А в последнее время её мыслями и сердцем завладел другой — гимназист Алексея, что спас её от пьяного офицера, а теперь встречал утром и провожал до типографии. Он был высок и статен, хоть и довольно молод, говорил негромким голосом, в котором, тем не менее, чувствовались твёрдость и сила, он происходил из старой дворянской семьи, но в его характере полностью отсутствовали надменность и напыщенность, так свойственная многим родовитым аристократам. Маше нравилось проводить время в его компании, с ним было приятно болтать обо всём подряд, а что самое главное, Алексей разделял её взгляды.

Теперь Маше казалось, что она влюбилась в Алексея. Конечно, он был моложе неё года на два или три, но этого совершенно не чувствовалось. Выглядел и рассуждал он совсем по-взрослому и даже жил один, сбежав из-под родительской опеки.

Маша не знала, что делать. Ей хотелось, чтобы Алексей вместе с ней посещал кружок Трубецкого, послушал, о чём тут говорят, и может быть, даже примкнул к тому великому делу, которым занимается Фёдор Аркадьевич.

— В нашем доме живёт один гимназист, — произнесла Мария. — Он дворянин и заклинатель. Мы случайно познакомились, он… мне помог в одном деле и… — Маша запнулась. Она знала, что хотела сказать, но слова путались, никак не желая складываться во фразы. — В общем, мы побеседовали… говорили о забастовке на заводе Орловых, он сказал, что поддерживает рабочих. И я хотела… В общем, я подумала, что было бы неплохо…

— Пригласить его к нам? — закончил фразу Трубецкой.

— Да, Фёдор Ефимович, именно об этом я и подумала. Вы сами говорили, что мы должны привлекать близких по духу и взглядам людей. Мне показалось, он очень близок нам по духу и взглядам.

— И как же зовут этого молодого человека?

— Алексей. Алексей Державин. Он заклинатель, владеет тёмной стихией.

— Любопытно. Знаете, Мария Степановна, я не против, но мне бы для начала с ним пообщаться хотелось бы. Только не здесь, не на квартире. Можно встретиться на набережной или в кафе… Вы представите мне его?

— Да, конечно! — с готовностью ответила Мария. — А когда?

Фёдор Аркадьевич задумался.

— Когда… — он побарабанил пальцами по столу. — А знаете, можно в следующую субботу. Если погода будет хорошая, встретимся на набережной, возле памятника Николаю II. Вы передадите моё приглашение?

— Конечно, я обязательно ему передам.

— Кстати, как продвигается работа?

— Листовки скоро будут готовы, — произнесла Мария. — Возникла заминка. Проверки были. Но на следующей неделе я смогу забрать их. Вам передать в воскресенье?

— В следующее воскресенье не получится. Встречи не будет. Я обещал присутствовать на ужине. Я пришлю человека. Спасибо вам большое, Мария Степановна. Для наших товарищей с завода это большая услуга.

— Вам спасибо, что выслушали, — Маша поднялась с кресла, Фёдор Аркадьевич — тоже. Пора было возвращаться к гостям.

Посетители расходились, и Маша тоже собралась домой. Она попрощалась с Таней и Варварой Александровной, с которыми пила чай в уголке, потом — со всеми остальными.

Когда она вышла на улицу, увидела возле подворотни знакомую фигуру, облачённую в длинный бежевый сюртук и чёрный цилиндр. Это опять был Всеволжский. Он не раз порывался проводить Машу до дома и каким-то образом постоянно оказывался рядом, когда она покидала собрание. Но каждый раз Маша отказывала. Человек этот был ей неприятен, а своими преследованиями он только пугал её.

Бледное, худощавое лицо Всеволжского было лишено красок и имело болезненный, трагический вид, словно грустная маска, а взгляд казался застывшим и пустым. Всеволжский имел дворянские корни, но занимался не государственной или военной службой, а мелким предпринимательством. Он уже давно посещал кружок Трубецкого, но обычно держался особняком, а на собраниях говорил редко — в основном слушал.

Маша обрадовалась, когда в этот раз не встретила его ни в передней, ни у выхода. Но радость оказалась преждевременной.

— Мария Степановна, — окликнул её Всеволжский. — Опять одни? Время позднее, а вы одни ходите. Неужели не боитесь? Позвольте, провожу. Вам же спокойнее будет.

Маша испуганно посмотрел на мужчину:

— Спасибо, конечно, Илья Константинович, но не утруждайте себя. Сейчас извозчика поймаю и доберусь прямо до самого дома.

— Ну какой тут труд, — Всеволжский печально улыбнулся. — Вовсе это и не трудно.

На счастье Маши мимо как раз проезжала пустая бричка.

— Ой, простите, бежать надо. Спокойной ночи, Илья Константинович, — не дожидаясь ответа, Маша побежала к повозке, досадуя на то, что платье не даёт передвигаться быстрее, и крикнула ямщика. Тот дёрнул вожжи, Маша, заскочив на сиденье, назвала адрес. Она чувствовала взгляд Всеволжского, который никак не отпускал её, но вскоре бричка свернула за угол, и Маша вздохнула с облегчением.

Все её мысли тут же унеслись в завтрашний день. Маша представляла, как встретится утром с Алексеем, как они вместе пойдут до типографии, разговаривая о чём-нибудь — неважно о чём. Жаль только время пролетало слишком быстро, и в восемь приходилось расставаться. Но теперь Машу беспокоило ещё кое-что: как Алексей отнесётся к знакомству с Трубецким? Вдруг они не сойдутся во взглядах, вдруг он не захочет посещать кружок, а может, и вовсе не пожелает с ней больше общаться после такого?

Ведь помимо всего прочего, была ещё одна причина, почему Машу так тянуло к Алексею — магия тёмной стихии.

Когда-то давно, лет пять назад Маша обнаружила в себе талант. О таланте этом не знал никто на всём белом свете, даже родной отец. Маша сама боялась собственных способностей. Ходили слухи, будто детей, у которых обнаруживается талант, забирают в специальные гимназии и училища, откуда нет пути обратно. Ребёнка навсегда разлучают с семьёй, и всю его дальнейшую жизнь определяют особые инстанции. Некоторые люди недворянского происхождения, влекомые возможностью устроиться на государственную службу, сами пытались попасть в такие учреждения или пропихнуть туда своих детей, другие же, наоборот, боялись раскрыть обнаруженный дар и всю жизнь держали его втайне.

Боялась и Маша. И вдвойне она боялась от того, что талант её был не такой, как у всех. Она не имела способностей к управлению водой или огнём, не умела повелевать камнями и воздухом. Она могла лишь создавать вокруг рук чёрную дымку, которая сжигала всё, с чем соприкасалась. Маша где-то слышала, что это — так называемая тёмная стихия и что все тёмные заклинатели служат в священной страже. А что делают с остальными? Маша не знала. Как и все, она очень боялась священной стражи.

И вдруг оказалось, что не она одна обладает столь необычным талантом. У Алексея была точно такая же способность! Маша ужасно хотела открыться ему, признаться, что она тоже владеет тёмной стихией. Но ей всё ещё было страшно.

Франт в клетчатых брюках стоял передо мной, поигрывая в руке тростью. Двое других парней почтительно держались позади него. На лице франта застыла ухмылка. Он шагнул ко мне.

— Стоять! — приказал я. — Отвечай, кто такой?

— Шпалером грозишь? Испугать хочешь? — с вызовом произнёс франт, медленно двигаясь ко мне. — А ну как не испугаюсь?

Остальные двое принялись обходить меня с обеих сторон, держась на почтительном расстоянии.

— Чего надо? — повторил я.

— То же самое хотел бы узнать, — ответил франт. — Не первый раз ты в трактире показываешься. Всё ходишь, вынюхиваешь, расспросы ведёшь. Ты откуда к нам явился и что тебе здесь надо?

— А тебе какое дело? Ещё шаг и стреляют.

— А грубить нехорошо, особенно в гостях. Вежливости не учили? Так я научу.

Ладонь франта окаменела, над ней появился булыжник с острыми краями. Я рефлекторно пригнулся и два раза нажал на спуск. Грохнули выстрелы. Булыжник пролетел над моей головой. Франт покачнулся и отпрянул на шаг, я снова дёрнул тугое спусковое кольцо. Ещё одна пуля попала ему в грудь. А в руке моей уже возник чёрный сгусток.

Он полетел в противника, но встретившись в воздухе с очередным булыжником, исчез, как и каменный снаряд. В руке франта возник ещё один камень, но на этот раз стреловидной формы и существенно больше первых двух. Решение следовало принять немедленно.

Я и прежде тренировал прыжки, но в реальных боевых условиях ещё никогда не пробовал такую технику. Прыжки не всегда получались достаточно быстрыми, поэтому я сильно рисковал, прибегая сейчас к ним. Но видимо, адреналин подстегнул процессы в мозгу.

Стреловидный булыжник полетел в мою сторону, но в этот миг я уже оказался рядом с заклинателем. Тот обернулся, а я, вытянув руку, в упор швырнул в него чёрный сгусток. Франт вскрикнул, схватился за грудь и согнулся от боли. На сюртуке вокруг прожжённой дыры расползалось кровавое пятно.

Парень был ранен, его кожа то становилась каменной, то принимали обычный вид. Процесс выглядел хаотичным, неконтролируемым.

Остальные двое целились в меня из карманных револьверов. Они ощутимо нервничали, переглядывались, однако стрелять не решались.

— Что ждёте? Стреляйте! — завопил франт, опустившись на землю. — Ты чего сделал? Ты… А-а… Что со мной? — он дико таращился на прожжённую окровавленную дыру в груди. — Он порешил меня! Порешил!

Однако, судя по всему, тёмный сгусток не причинил парню большого вреда. Наверное, защитила магия.

— Ещё нет, — сказал я, — но если не прекратишь скулить, убью и тебя, и твоих холуев, — я окинул взором стоящих в нерешительности парней с пистолетами. Снова сосредоточился, произнося про себя заклинание. В глазах на миг потемнело, я оказался рядом с одним из подручных и приставил к его голове «перечницу», в которой оставалась последняя пуля.

— Не надо, не стреляй, — парень от страха выронил револьвер и поднял дрожащие руки.

— И ты убрал ствол! — рявкнул я на второго. Тот послушался. — А теперь говори, кто такие?

— От Смита мы, — дрожащим голосом выдавил подручный.

— Ты не жилец, ветошный, — пробормотал франт, держась за рану. — Смит порешит тебя.

Я так и предполагал, что их подослали либо Смит, либо Баронесса. Слишком открыто я вчера выступил. Мной должны были заинтересоваться, вот только не думал, что произойдёт это так скоро.

— Значит, ты хотел узнать, зачем я о твоём начальнике расспрашивал? Хорошо, отвечу: дело к Смиту есть. Только с его шестёрками я разговаривать не будут. Так и передай. А если ещё раз пришлёт своих холуев, обратно никто не вернётся.

— Ты покойник! — повторял франт, белея от страха при виде раны. — Смит это так не оставит.

— Уяснили? — спросил я.

— Да, поняли, — произнёс парень, в висок которого смотрел ствол «перечницы».

— А теперь пошли вон.

Франту помогли встать, и он, поддерживаемый напарниками, побрёл прочь со двора. Все трое погрузились в самоходную бричку, и та, развернувшись, помчала в сторону Глухой речки. А мои трофеи пополнились ещё одним оружием — маленьким капсюльным револьверчиком одинарного действия с барабаном на пять пуль, и цилиндром, украшенным железными бляхами, который слетел с головы парня и так и остался на дороге.

Теперь оставалось ждать, что предпримет Смит. Тут одно из двух: либо он захочет узнать, какое у меня к нему дело, либо решит сразу грохнуть. Возможно — всё сразу. Однако мне казалось, что моё предложение его заинтересует.

Выбежал дворник, спросил, не надо ли позвать городового, но я отправил его обратно, сказав, что хулиганы уже ушли.

В понедельник мы с Машей, как и договаривались, снова встретились утром. На этот раз она задержалась из-за сестры и вышла позже, чем мы условились, поэтому пришлось ехать на бричке. Да и погода была паршивой: по небу бродили тучи, то и дело извергая на землю потоки летнего дождя.

Свободных бричек поблизости не было, и мы двинулись к трамваю. На перекрёстке остановилась самоходная повозка, из которой вылез солидный хорошо одетый мужчина. Я махнул извозчику рукой, чтобы тот не уезжал.

Проезд на паровой бричке был дороже: двадцать пять копеек, а не пятнадцать, как на конной. Гоняли такие агрегаты значительно быстрее, так что смысл в переплате определённый имелся, но в остальном они ничем не отличались от обычных тарантасов. Резина на колёсах, хоть и была толще, но на мостовых от скоростной езды трясло ещё хуже.

Мы с Машей втиснулись на заднее сиденье. Оно было столь узким, что мы сидели, прижавшись друг другу. Только теперь я в полной мере ощутил, что значит снова оказаться шестнадцатилетним пареньком, у которого, наверное, и бабы-то в жизни ни разу не было. Давно я не испытывал такого волнения, какое ощущал в этот момент.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я начал расспрашивать ямщика про его бричку и про то, насколько самоходная выгоднее обычной.

Извозчик охотно принялся рассказывать, время от времени прерываясь, чтобы лихо зайти в поворот или обматерить зазевавшегося пешехода или своего коллегу на лошадях. На его низком цилиндре красовалась кокарда, глаза закрывали специальные очки, а руки обтягивали кожаные перчатки. Чувствовалось, как мужик горд тем, что рассекает по улицам на этом агрегате. Ни дать, ни взять, король дороги.

Впрочем, бричка эта оказалась не его. Наш извозчик ишачил на компанию, которой и принадлежали техника и экипировка. Самоходная бричка выходила раза в три дороже обычной, она работала на огненном артефакте, как и прочие паровые экипажи, и артефакту этому раз в полгода требовалась подзарядка. Услуга стоила недёшево, но полугодовой рацион для лошади, которая может к тому же заболеть и сдохнуть в любой момент, выходил накладнее.

Домчали быстро. Вначале — в типографию, потом я поехал на уроки.

Явился в гимназию на этот раз очень рано. Перед утренней молитвой повторил задание по французскому и отправился в зал, где находилась домовая церковь. В украшенном золотом и провонявшем ладаном помещении, как обычно, собралось полно народу. Гимназисты с видом загнанных на скотобойню овец выслушали священник и побрели на уроки.

Андрей Прокофьевич выцепил меня из толпы.

— Вчера вечером сторожу передали письмо, — сообщил он. — Человек, принёсший его, сказал, что вас следует оповестить как можно скорее.

Я разорвал конверт и пробежал письмо глазами. Оно было от сестры.

«Алексей, — писала Ольга. — Случилось ужасное. Вчера батюшка наш стрелялся на дуэли с Тимофеем Марковичем. Батюшка тяжело ранен. Я знаю о вашей ссоре, но прошу, приезжай как можно скорее».

— Отец сильно болен, — сказал я надзирателю. — Мне надо срочно ехать. Отгул на денёк не оформите?

— Разумеется, езжайте. Я сообщу учителям об уважительно причине вашего отсутствия.

Вскоре я уже мчал на бричке к фамильному особняку.

Новость меня обескуражила. Даже мысли не приходило, зачем бате понадобилось стреляться со своим двоюродным братом. Что у них за разборки? Эта семейка преподносила всё больше сюрпризов. И пусть никто, кроме сестры, не ждал меня дома с распростёртыми объятиями, надо было съездить.

В передней меня встретил Емельян, облачённый в свою малиновую ливрею. Лицо слуги было преисполнено печали.

— Как хорошо, что вы приехали, Алексей Александрович, — произнёс он. — Батюшка-то совсем плох. Стрелялись вчера с Тимофеем Марковичем. В грудь ранены.

— Что врач говорит?

— Дохтур-то приходил, да. Говорит, может, и поправится. Да только плох ваш батюшка. Очень плох.

— А с Тимофеем Марковичем что? — я вытер ноги, кинул фуражку на шкаф, портфель — на пол, и прошёл в следующую комнату.

— Говорят, тоже подстрелили. А жив он, али нет — никто не знает.

В доме, как всегда, было тихо. Только настенные часы тикали, напоминая о том, что даже среди этой застывшей старины время по-прежнему идёт вперёд. В гостиной за столом сидели Ольга и Софья Матвеевна. Сестра читала книгу, Софья Матвеевна вязала. Нос и глаза Ольги покраснели от недавних слёз.

Увидев меня, девушка встрепенулась.

— Я так рада тебя видеть, Алексей, — сказала она. — Думала, не приедешь. Емельян ещё вчера утром отвёз письмо в твоё общежитие.

— Отец у себя?

— Лежит в кровати, — произнесла Софья Матвеевна. — Он не хотел, чтобы вы приезжали, но вы всё же пойдите и прощения просите. Вдруг последний раз видитесь. Потом ведь жалеть будете, не отмолите грех-то.

— Он настолько плох?

— Мы не знаем, — произнесла сестра. — Доктор ничего определённого не говорит.

— Шарлатаны они, — проворчала Софья Матвеевна. — Как есть шарлатаны. Целителя вот позвали. Только на него и уповаем родимого. Да он только завтра теперь прибудет.

— А ты тоже не знаешь, почему они с дядей стрелялись? — спросил я сестру.

— Нет, — покачала она головой с таким видом, словно вновь была готова расплакаться.

— Ничего не говорит, — добавила Софья Матвеевна. — Молчит, будто воды в рот набрал, упрямец. Одному Господу ведомо, из-за чего у них раздор вышел. Они и раньше бывало спорили, но чтоб так… — старушка сокрушённо вздохнула и покачала головой.

Когда я вошёл в спальню, отец лежал в кровати, накрытый одеялом и обложенный подушками. В помещении царил полумрак. В первую секунду показалось, что он мёртв — настолько бледным и неподвижным было его лицо. Рядом сидела молодая горничная и вытирала платочком глаза. Её светлые локоны разметались по лицу. Однако, завидев меня, отец встрепенулся.

— Даша, выйди, — произнёс он.

Батя бросил на меня мимолётный взгляд и снова уставился в потолок. Я устроился рядом на стуле, на котором прежде сидела горничная.

— Как у вас дела? — спросил я. — Я приехал сразу, как только узнал о трагедии. Вы меня не хотели видеть, но мне думается, нам надо отложить ссоры на потом.

— Кто вы? — слабым голосом вымолвил отец.

— Я Алексей. Вы не узнаёте меня?

— Кто вы, сударь? Вы не Алексей, не мой сын, — отец приподнялся, уставившись на меня безумным взглядом. — Кто вы такой?