Лихой гимназист

Глава 4

Мы шли по длинному коридору, с одной стороны были окна, ведущие во двор, а с другой — двери классов. Поворот, скрипучая деревянная дверь, несколько ступенек вниз, ещё поворот, и вот мы оказались в очередном коридоре — на этот раз плохо освещённом и мрачном.

Все двери тут были распахнуты, и сквозь них виднелись помещения со множеством кроватей. Место это напоминало скорее казарму, нежели общежитие.

— Ваша прежняя койка, к сожалению, занята, — уведомил меня Пётр Семёнович, — придётся вам обживаться на новом месте.

Мы прошли в конец коридора и свернули в крайнюю комнату. Она была поменьше остальных. По периметру стояли восемь кроватей, а в центре — четыре стола, сдвинутые друг к другу. В изголовье каждой кровати находился шкафчик.

В соседнюю комнату вела ещё одна открытая дверь. Высокие потолки и белые стены, лишённые какого-либо декора, навевали атмосферу больничной палаты. Было холодно, воздух казался сырым. Печка отсутствовала, но у стены стоял большой деревянный ящик, закрытый изразцовой металлической пластиной. От него шло тепло, которого явно не хватало для обогрева всего помещения. Дома у меня тоже топили не жарко, но там без сюртука я не мёрз, а тут — хоть шинель не снимай.

— Две кровати свободны: вот эта и та, — сказал Пётр Семёнович, указывая на кровать рядом со входом и следующую за ней. — Устраивайтесь, располагайтесь, да шибко не задерживайтесь. Первый урок уже начался. Приходите ко второму. Расписание, как обычно, на доске.

Я находился в некотором недоумении. Из дневников Алексея я получил не самое лестное представление о гимназическом общежитии, но реальность оказалась ещё более удручающим. Даже не верилось, что в таких условиях живут дети высшей аристократии. А это ведь третья гимназия — одно из самых престижных учебных заведений Петербурга. Или дворяне жили в нормальных комнатах, а меня запихнули туда, где похуже?

— Э… а у вас все комнаты такие? — поинтересовался я.

— Что именно вас не устраивает?

— Так тут же проходной двор. У вас нет чего-то… более уединённого.

— Помилуйте, Алексей Александрович, всего-то восемь человек в комнате. Одни из лучших номеров. Тут чисто, убирают постоянно, даже батареи есть в каждой комнате. Да и зачем вам уединение-то?

— Чтобы учиться, кончено же, — вздохнул я, понимая, что ничего лучшего мне не добиться. — А я могу проживать в другом месте? На съёмной квартире, например?

— Можете и на съёмной квартире. У батюшки вашего разрешения попросите, и если позволит, так и живите, где батюшка скажет, — объяснил Пётр Семёнович и ушёл, оставив меня одного.

Кровати возле батареи были заняты, я выбрал койку ту, что подальше от входа, и принялся укладывать вещи в шкаф. Тут имелись и вешалки для одежды и полки для книг, а дверца запирались на ключ — хоть какое-то удобство.

Я не переставал удивляться решению отца отправить меня в общежитие. Ехать от дома до гимназии около часа — не так уж много. Да, экипаж был один, а общественный транспорт к нам не ходил, но почему бы тогда ни поселить сына у родственников или ни снять ему комнату? Но нет, надо запихнуть в этот барак. Тоже мне, родительская забота.

Долго оставаться мне тут, понятное дело, не хотелось, но всё упиралось в деньги. До конца учебного года осталось чуть больше месяца. Придётся потерпеть немного, а потом надо срочно что-то решать.

Расписание долго искать не пришлось. Оно висело в начале коридора. Вторым уроком шла арифметика, затем — латынь и практика магических чар. Не успел я разложить вещи и разобраться с расписанием, как во дворе зазвонил колокол. Он возвещал окончание урока. Значит, настало время знакомиться со своим классом.

Когда я пришёл, кабинет оказался заперт, а напротив, у окна, толпились толпилась большая группа гимназистов. Мой это класс или нет, понять было сложно, но проблема разрешилась сама собой.

— Алексей, неужели ты вернулся? — ко мне подошёл невысокий светловолосый паренёк и протянул ладонь, облачённую в белую перчатку. — Признаться, не ожидал увидеть тебя в этом году. Очень рад, дорогой друг, что ты снова с нами.

Я пожал руку:

— Ну здравствуй. Сам не ожидал, но травма оказалась не столь серьёзной, как считали врачи. Два месяца — и вот я снова на ногах.

Я решил, что этот паренёк и есть тот самый Сергей Галатов — друг, о котором Алексей не раз упоминал в своём дневнике.

Мы подошли к группе учащихся, со мной все поздоровались.

— Так что с тобой случилось в тот день? — спросил Сергей. — Разные слухи ходят, а правды никто не знает. Твоё исчезновение окутано тайной.

— А что говорят? — поинтересовался я.

— Я слышал, что на тебя напали грабители. А кто-то говорил, будто у Гуссаковского в тот вечер лицо было в крови. Так что произошло?

— Я не знаю нападавших, — сказал я, — на гимназистов были не похожи.

— Но какие лихие люди могли совершить разбой тут, в центре города? — удивился длинный лопоухий парень с бледным, постоянно недовольным лицом. Он поздоровался со мной одним из первых.

— Да кто ж их знает? — пожал я плечами. — Была у меня с собой довольно ценная вещь. Вот и позарились, видимо. Много дурных людей на этом свете.

Не знаю, насколько одноклассники удовлетворились таким ответом, но дальше расспрашивать меня не стали. Я отметил, что общались тут ребята друг с другом более деликатно и сдержанно, нежели в школах моего мира, и выглядели все какими-то важными и напыщенными. Впрочем, этому вряд ли стоило удивляться, ведь большинство из них с младенчества воспитывалась в дворянских семьях, наподобие моей, с такими же суровыми порядками, а в гимназии их держали в узде надзиратели, постоянно присматривающие за учениками. А если тут ещё и на дуэль вызывают за каждое слово, то и подано десять раз подумаешь, прежде чем что-то говорить.

Вскоре явился учитель в зелёном мундире, и мы прошли в класс. Он тоже заметил моё возвращение и поздравил с выздоровлением. Едва мы расселись за небольшими одноместными партами, как во дворе раздались удары колокола.

— Ну, господа, приступим, — произнёс учитель.

Урок начался.

Эх, кто бы мог подумать, что на четвёртом десятке я вернусь на школьную скамью? Если бы мне предложили выбор, я бы предпочёл заселился в тело более взрослого человека. Но что есть, то есть. Значит, придётся ждать, пока вырасту.

То, чем мне сейчас приходилось заниматься, я считал делом бессмысленным. Необходимый минимум знаний я и так имел, а зубрить латынь или закон божий казалось пустой тратой времени.

Впрочем, обучали в этой гимназии и полезным вещам, например, магическим практикам и фехтованию. Если придётся участвовать в дуэлях, последнее лишним не будет. А если вызовут драться на пистолетах, так тоже не беда. В прошлой жизни стрельбище было моим вторым домом.

Скрипнула дверь, и в класс вошёл молодой человек в зелёном мундире преподавательского состава. Мягко, практически бесшумно ступая по паркету, он проследовал в конец комнаты и уселся за свободной партой.

Когда урок закончился, парень подошёл ко мне и справился о моём здоровье. Он сделал объявление о том, во сколько сегодня состоится обед и, вернувшись за заднюю парту, открыл тетрадь, достал маленькую серебряную чернильницу и перьевую ручку, и принялся что-то записывать. Ребята же вышли в коридор, в классе почти никого не осталось.

Вспомнилась строчка из дневника Алексея: «Наш классный надзиратель, Андрей Прокофьевич — весьма молод. Он вежлив и учтив, никогда не повышает голос, даже когда отчитывает за нерадивое поведение. Однако многие полагают, будто он сообщается с полицией, и мы не обсуждаем при нём не только вещи, касающиеся политики и внутреннего распорядка, но и вопросы личного характера. Тут за нами следят гораздо тщательнее, чем в пятнадцатой гимназии».

После третьего урока была очень долгая перемена на два часа. Одного парня надзиратель оставил в классе за то, что тот вчера что-то там не выучил. Я тоже остался. Мне надо было восстанавливать в памяти всё, что Алексей прошёл в школе за последние пять лет.

Во время этой перемены был обед.

Столовая находилась на первом этаже. В большом шумном помещении стояли несколько длинных столов и скамеек, которые заняла ребятня разных возрастов в одинаковых тёмно-синих кителях. Народу было много, разговоры и звон ложек сливались в один гул. Наш класс уселся на свободные места. Повал раздавал щи с кусочком мяса, чёрный хлеб и чай. Гимназическая жизнь приводила меня во всё большее уныние.

Я сидел между Сергеем Галатовым и лопоухим парнем. Звали его Михаил. Его Алексей тоже упоминал в дневнике несколько раз.

— Ну а у вас тут какие новости? — спросил я у Сергея. — Что-нибудь интересное произошло в моё отсутствие?

— А у нас всё по-старому, — ответил приятель. — Только вот оказия одна случилась на прошлой неделе. Не слышал ещё? Четвёртый «Е» сговорился и не пошёл на утреннее богослужение.

— И что им было?

— Розгами угостили, естественно, — ответил вместо Сергея Михаил. — Дворян без обеда оставили, а податных пороли. А ещё Васю Климова отчислили, не заметил поди? В марте ещё.

— Его-то за что?

— За то, что он — из разночинцев.

— Разве за это исключают?

— Конечно! И не его одного. Человек десять за этот год исключили. Француз особенно старается. Один косой взгляд у него на уроке — и всё, пинка тебе под зад.

— Есть такая беда, — добавил Сергей. — Детей разночинцев сам директор дал указание гнать по любому поводу.

— Только поводы надуманные, — вставил Михаил, огляделся и добавил сквозь зубы. — Всё из-за глупого указа.

— Какого указа? — уточнил я.

— Из-за которого нас сюда запихнули. Вот директор и лютует. Не нравится ему, что разночинцы места занимают. Ему дворян надо пристраивать, а тут мест нет, шарашка-то переполнена. На нас хоть и смотрят, как на убогих, но учат, а если кто низкого происхождения, так его за каждый чих сгнобить стараются.

— А обжаловать никак?

— Держи рот шире. К кому ты пойдёшь обжаловать? К папеньке с маменькой? А кто их слушать будет? Слово директора — закон. И ведь если б в другую гимназию переводили или заново поступать позволяли, так нет же! Если исключат за нарушение — отправят в солдаты с турками воевать. Такая вот околесица.

— Зачем в солдаты?

— Порядок такой. Али впервой слышишь?

— Не впервой. Просто странно это.

— Пётр первый ещё указ издал, да всё никак не отменят. Хотя, по сути — глупость. Только жизнь людям портят.

Такой вариант мне не нравился. Сидеть за партой — куда ни шло. Но в солдаты — нет уж, спасибо! Тем более что Российская Империя уже второй года воевала с Османской и Персидской Империями, а подохнуть или покалечиться на войне в шестнадцать лет в мои планы не входило. Попасть под отчисление нельзя было ни в коем случае.

После обеда был предмет «искусство владения чарами», и это оказалось не совсем то, что я ожидал. Мы просто зубрили язык стихии — тот, на котором произносились заклинания. Теперь я понял, что за упрощённая программа такая. Новеньких, по сути, ничему толком не учили. Впрочем, под конец преподаватель объявил, что через неделю состоится практическое занятие, и это обнадёжило.

После уроков была молитва, а потом ученики стали расходиться. Сергей Галатов жил с родителями и поэтому он уехал, а Михаил обитал в общежитии. Мы отправились туда вместе, разговаривая по пути.

— Тебя куда определили? — спросил он.

— А вон в тот крайний «номер», — ответил я, указав на конец коридора.

— Эх, повезло, здесь получше комнаты.

Хотелось спросить, если эти комнаты — «получше», то как же выглядят те, что похуже? Но я не стал. Спросил другое.

— Слушай, запамятовал я немного. А ты тоже неместный?

— Отчего же? Родители в Петербурге живут, возле потёмкинского дворца.

— А почему тебя отправили в общежитие?

— Батюшка пожелал, чтобы меня дисциплине учили. Он меня хотел в кадеты отдать, да матушка воспротивилась.

— А мне тут не нравится, — сказал я. — Хочу своим углом обзавестись. Только заработать надо как-то.

— А как заработаешь? От учёбы не продохнуть. Разве что сочинения младшим за деньги писать. Но много ли так заработаешь?

— То есть, совсем никаких возможностей?

— Только у батюшки просить, чтобы квартиру снял. Или у родни в долг брать, если дадут, конечно.

Идея показалась заманчивой, но есть ли у меня богатая родня? Двоюродному дяде я и так книгу должен — он отпадает сразу. А про остальных я почти ничего не знал. Алексей писал, что как-то раз с отцом гостил у другого своего дяди — маминого брата, но тот был полицмейстером, а с полицией я предпочитал не связываться без особой надобности.

Мы остановились на лестничной площадке возле окна, ведущего во двор. Двор со всех сторон был окружён грязными жёлтыми стенами, вдоль одной из них располагались кирпичные пристройки, напоминающие сараи, а в центре висел колокол. Только решёток на окнах не хватало для полноты картины.

— Невесёло тут, — заметил я. — Как в казарме.

— А у вас комнаты отдельные? — спросил Михаил.

— Формально — да, но все проходные. В моей восемь коек.

— По-царски живёте.

— А то! — усмехнулся я. — Ладно уж, последний год осталось дотерпеть. В институте легче будет.

— Смотря в какое общежитие заселят. Бывает такой клоповник — притон для бродяг и тот лучше. У меня брат в Императорском учится. У них в общежитии вот такие крысы бегают, — Михаил показал величину крысы, которая получалась размером с кошку. — Бывает, кусают ночью. А два года назад холера была.

От недовольного тона и угрюмой физиономии Михаила веяло безнадёгой. Но если всё, что он говорил — правда, получалось как-то грустно. Да у нас гастарбайтеры лучше живут, чем тут дворянские дети.

— А всё чиновники виноваты, — продолжал Михаил. — Кто все деньги разворовывает? Будь у нас, как в цивилизованных странах, не было б такого бардака. Во Франции уже пятьдесят лет, как телесные наказания в школах отменили, а у нас — только в конце прошлого века сподобились, да и то только для дворян.

— Ну так радуйся, — пожал я плечами. — Ты дворянин, тебя розгами бить не станут.

— Эх, не радостно на душе. Темнота у нас, да дикость.

— И что ты предлагаешь?

Михаил не успел ответить, поскольку мимо нас прошли четыре парня. Один из них оказался тем самым белобрысым с обожжённой мордой, которого я видел утром.

— И о чём же мы тут шепчемся, господа? — он остановился возле нас. — Никак непригожие речи ведём?

— Разговоры вести не запрещается, — Михаил кинул на подошедших взгляд исподлобья.

— А вы, сударь, уже оправились? — обратился ко мне белобрысый. — Смотрю, вернулись, и выглядите, прямо скажем, здоровее некуда.

— Не жалуемся, — ответил я.

Белобрысый хмыкнул.

— Пойдём, Женя, оставь в покое этих немощных, — сказал второй парень. — У них и так жизнь горькая. Поди, тренер каждый урок розгами лупит.

Парни рассмеялись и двинулись дальше.

— Вот же шаврик, — процедил Михаил, глядя им вслед. — Ещё и глумиться удумал. Это ведь Гуссаковский про тебя слух распустил, будь он не ладен. Не знаешь, поди? А я тебе говорю — он самый. Подлый человек. Как вообще дворянином смеет зваться?

— Проучить бы надо, — сказал я.

— Да где ж его проучишь? Гуссаковскому всё, как с гуся вода. Он, говорят, родственник попечителя. Его пальцем никто не тронет.

Вот значит, кто этот белобрысый — Гуссаковский собственной персоной. Алексей считал, что это он спёр дядину книгу. В таком случае надо бы Гуссаковского прижать и расколоть. Да и вообще, пора бы начать восстанавливать свою репутацию.

— Можно попросить об одолжении? — спросил я Михаила.

— Разумеется. Сделаю что могу.

— Если услышишь, что кто-то про меня тот слушок распространяет, говорит, что это — вранью, и что Гуссаковский доложил инспектору о дуэли. Всем расскажи, кому сможешь. А если спросят, откуда информация, скажи, что один парень слышал, как Гуссаковский с инспектором секретничает. Понимаешь суть?

Михаил нахмурился, обдумывая мои слова.

— Ты где такое слышал? — спросил он.

— Просто некоторые умозаключения. Кто-то меня точно сдал. А Гуссаковский всем врёт направо и налево. Ну? Небось, он всё и подстроил.

— Ладно, — согласился Михаил. — Если кто-то будет обсуждать тот случай, так и скажу.

— Спасибо. Я в долгу не останусь.

На этом мы распрощались. Михаил пошёл вниз по лестнице, я — в конец коридора.

Первый день в гимназии заставил меня серьёзно задуматься над своими дальнейшими планами. Ближайшие годы мне предстоит существовать в, прямо скажем, спартанских условиях. А потом, если батя продолжит распоряжаться моей жизнью, меня наверняка определят в чиновники, где я должен буду строить карьеру, вылизывая задницы начальству. Ну просто не жизнь, а сказка, блин.

Когда я вернулся в свою комнату, все соседи уже находились тут. Возраста они были разного: трое — лет по одиннадцать-двенадцать, один — чуть постарше, двое — примерно мои ровесники.

Самые молодые сидела за столом, а один из старших — крупный полноватый парень в очках расположился на стуле возле батареи и как будто следил за ними. Остальные валялись на кроватях с книгами в руках.

Я поздоровался, представился, гимназисты — тоже. Парня в очках звали Борис Ушаков, и он был старший по комнате.

Больше моей персоной никто не интересовался, все продолжили заниматься своими делами. Я достал из шкафа книги по истории России, разулся и, улёгшись на кровать, продолжил чтение. Это оказалось довольно занимательная тема, поскольку, несмотря на многие сходства с историей моего мира, тут имелись весьма существенные отличия.

В это время Борис Ушаков проверял у младших выполнение домашнего задания.

— Алексей, — обратился он ко мне, закончив дело, — а вы, позвольте спросить, из какого класса? Случаем не из нового?

— Пятый «Д», — я оторвался от книги. — Меня в прошлом году сюда перевели.

— Ясно всё с вами. Странно, что вас в наше крыло заселили.

— Инспектор так распорядился.

— Ну что ж, его воля, — Ушаков вздохнул и, сев за стол, открыл книгу. Остальные продолжили делать вид, будто меня тут нет. Они порой перекидывались парой слов, а несколько раз к нам зашли из соседних комнат, но на меня никто внимания не обращал.

Потом был ужин — такой же скудный, как и обед. Мои соседи вниз не пошли, а накрыли собственный стол. У них были чайник, который они разогрели на переносной керосиновой горелке, выпечка и даже колбаса.

Похоже, не только меня не устраивало гимназическое питание, и те, у кого были деньги, закупали продовольствие отдельно.

— Где закупаетесь? — спросил я, когда вернулся.

— В магазине, вестимо, — ответил с неохотой Ушаков. Всем своим видом он показывал, что общаться со мной не желает.

Ну а я продолжил заниматься своими делами. Пожалуй, такой нейтралитет меня пока устраивал.

Следующий день начался с того, что в шесть тридцать всех нас разбудил дежурный надзиратель и погнал в уборную. Она находилась сразу за нашей комнатой. Это было длинное помещение с двумя рядами раковин и кабинками с ватерклозетами. За гигиеной тут следили строго. Потом мы завтракали. В столовой подавали жидкую овсянку и кусок белого хлеба. Перед началом уроков оказалось немного свободного времени, а полдевятого все отправились на утреннюю молитву, открывающую учебный день.

Сегодняшний день прошёл, как и вчера — так же скучно. Классы, парты, бубнёж учителей и учеников, отвечавших домашние задания, днём — прогулка и обед, вечером — комната, где на меня никто не обращал внимания.

В эти два дня дежурный надзиратель уходил рано, часов в восемь вечера. Когда он покидал общежитие, гимназисты сразу начинали чувствовать себя более раскованно. Некоторые играли в карты, другие бегали курить на улицу, кто-то продолжал чаёвничать.

Однако перед отбоем старшие по комнате всё равно отправляли всех чистить зубы и умываться, они же следили, чтобы после десяти, когда звенел последний колокол, никто не выходил в коридор. Впрочем, кажется, все эти правила касались, в основном мелких. Ребята постарше после отбоя продолжали заниматься своими делами.

Вчера, когда я пришёл вечером чистить зубы, возле раковин было не протолкнуться, поэтому сегодня я решил пойти после отбоя. Народу в это время действительно оказалось поменьше, а первоклассников и второклассников и вовсе не было.

Гимназисты, одетые в одни брюки и рубашки, приводили себя в порядок, и я, устроившись за свободной раковиной и открыв коробочку с зубной пастой, уже хотел заняться гигиеной, когда краем глаза увидел, как уборную вошли три парня.

Я оглянулся. Один из них оказался тем самым белобрысым увальнем с обгорелой мордой. Второй, высокий и сутуловаты малый, имел угловатое лицо и глаза навыкате. Третий был низкорослым, но довольно широким в плечах.

Белобрысый подошёл ко мне и оттолкнул.

— Обождите в стороне, сударь. Это дворянская гимназия. Вначале настоящие дворяне приведут себя в порядок.

Другие гимназисты обернулись и уставились на нас, и я понял, что пора действовать.