Лихой гимназист

Глава 14

Папаша явно бредил. Он снова упал на подушки и уставился в потолок. Похоже, недолго человеку осталось. У него пробито лёгкое. Если тут медицина на уровне девятнадцатого века, то помочь может только большое везение. Ну или магический целитель, на которого уповала бабуля.

— Я — Алексей, ваш сын, — повторил я спокойно. — Мне сообщили, что вы ранены, я приехал.

— Ты не мой сын, — произнёс батя, еле шевеля губами. — Я знал своего сына, ты — не он. Ты — бес. Бес, вселившийся в моего сына. Что ты с ним сделал? Что ты сделал с моим мальчиком, дьявольское отродье?

Частично он был прав. Я действительно не его сын, не Алексей, но и бесом считаться не очень-то хотелось, и уж тем более, выслушивать этот бред. Да и батя без меня чувствовал себя гораздо спокойнее.

— Зачем с Тимофеем Марковичем стрелялись? — спросил я.

В ответ — молчание.

— Ладно, отдыхайте, — я поднялся со стула.

Уже подошёл к двери, когда отец что-то пробормотал.

— Простите? Вы что-то сказали? — я обернулся.

— Ты ничего не получишь, — произнёс он громче. — Ни копейки из моего наследства. Ничего не дам. Ничего!

И тут у меня мелькнула мысль. А что если взять подушку и придушить его? Тогда точно получу половину наследства. Вот только выглядеть это будет крайне подозрительно. Все знают, что я в ссоре с отцом, и если он скончается в тот, момент, когда мы с ним остались наедине, ко мне возникнут вопросы.

Батя, словно почувствовав неладное, схватил с прикроватного стола колокольчик и стал им трясти, а на меня устремился полный ненависти взгляд.

Нет, не сейчас, подумал я. Если уж и работать, то так, что комар носа не подточит. Я развернулся и покинул комнату.

В дверях чуть не столкнулся с Настей, которая спешила на звук колокольчика. Я проводил её взглядом, ещё раз отметив, сколь стройна её фигура и тонка талия. Нашёл же батя себе… служанку.

— Ну как? — Ольга подняла на меня взгляд, полный тревоги.

— Да-а, — махнул я рукой, присаживаясь за столом. — Отец совсем плох. Бредит. Говорит, что я — не его сын.

— Боже мой! Неужели он умирает?

— Все когда-нибудь помрут, — пожал я плечами.

— Ты так говоришь… — во взгляде Ольги появилось осуждение. — Ты так говоришь, будто ни капли не огорчён. Неужели тебе не жаль его?

— Жаль. Но что я могу сделать?

— Молиться, — произнесла Софья Матвеевна. — Только молитва исцелит болящего.

— А вы, кажется, говорили, что ему поможет целитель? — подколол я старую женщину.

— И молитва. Коли Господь позволит пожить ему на этом свете ещё немного, так значит, выздоровеет.

«Тогда причём тут наши молитвы?» — хотел я спросить, но не стал. Не лучшее время заниматься ребячеством.

— Значит, теперь это дело его и Господа, — произнёс я. — Но будем надеяться на лучшее. А я, пожалуй, поеду.

— Останься, Алексей, — попросила сестра. — В этот трудный час нам надо держаться вместе. Если папенька преставится, тебе следует быть тут.

— А какой смысл? Так же напишешь письмо, приеду.

— Ты стал каким-то другим, — вздохнула сестра. — Не как раньше.

— Возможно, отец прав, и на меня действительно дурно повлияла тёмная стихия. В любом случае, я не останусь. Скоро экзамены, надо готовиться. Я и так много пропустил, пока сидел дома. Думаю, отец поправится. Он владеет чарами и способен себя исцелить. Оля, Софья Матвеевна, — я встал из-за стола и сделал лёгкий поклон, как было принято. — Хорошего дня.

Я направился в переднюю, но Оля догнала меня.

— Мне страшно, — призналась она. — Что если папенька умрёт? Тогда мы останемся совсем одни.

Я вздохнул, не зная, что сказать в утешение.

— Да, к сожалению, — я надел фуражку и взял портфель. — Просто верь в лучшее. Он пережил ночь, значит, шансы есть. Завтра приедет целитель и подлатает его.

— Я очень волнуюсь. Места себе не нахожу. Может быть, хотя бы на обед останешься?

Несмотря на уговоры сестры, я на обед не остался. Не очень хотелось заниматься пустопорожней болтовнёй, дел было полно. Только свой новый адрес сообщил, чтобы слуга не в гимназию нёс письмо, а ко мне на квартиру.

Добравшись пешком до городской окраины, сел на трамвай. Деревянный грохочущий вагон, пропахший дымом и углём, довёз меня до Сенной площади, где пришлось пересесть на другой такой же вагон, который ехал на Васильевский остров.

Когда я пришёл домой, первым делом написал дяде, чтобы выяснить, жив ли он и почему они с отцом стрелялись. Сбегал на почту, потом сделал задания на завтрашний день, а вечером переоделся в свой штатский чёрный костюм и отправился обратно в Автово — так же на общественном транспорте.

К сожалению, даже ночью на улице не темнело. Стояли густые сумерки, и в этих сумерках я пробирался к фамильному особняку. Ограду удалось преодолеть стихийным прыжком, но вот дальше начинались проблемы. Прыжки я мог совершать, только когда отчётливо видел место, где хочу появиться. В противном случае, никакого прыжка не происходило, поэтому было невозможно попасть за глухую стену или за закрытую дверь, в условиях ограниченной видимости этот приём тоже работал плохо. Возможно, в будущем смогу телепортироваться, куда захочу, как архонт Хаос, но пока приходилось довольствоваться тем, что есть. А ещё прыжки сильно выматывали, поскольку требовали больших волевых усилий.

Дело следовало провернуть тихо, не оставив улик. Смерть должна выглядеть так, будто папаша просто задохнулся во сне. Тёмной стихией не швыряться, шум не поднимать, домашних не убивать — иначе стану первым и единственным подозреваемым.

Служебный вход оказался заперт. Но у сараев лежали чурки для колки дров. Я отволок две к окну, поставил одну на другую, залез на них, подтянулся на цыпочках. Взору моему предстала отцовская спальня. Во мраке было сложно рассмотреть что-либо, но и этого оказалось достаточно, чтобы переместиться внутрь.

Я появился возле кровати. Она была пуста.

Во вторник, хоть мы с Машей и договаривались встретиться, но сделать это не удалось. Я ждал до восьми и, не дождавшись, пошёл в гимназию. Хотя и пытался весь день не думать о Маше, это оказалось не так просто. Разные мысли лезли в голову, терзала неизвестность. Может, она заболела, или почему-то вдруг решила больше не встречаться со мной. Кто знает?

Но оказалось всё гораздо проще. Её в тот день вызвали рано на службу: в понедельник не сделали какую-то работу, поэтому столоначальница приказала во вторник явиться к семи. Об этом я узнал в среду, когда мы с Машей встретились в то же время, что и обычно.

В этот день Маша тоже торопилась, и потому побеседовать нам удалось лишь в четверг.

— А вы слышали, что на заводе Орловых жандармы разогнали забастовку и арестовали нескольких рабочих? — спросила Маша, когда мы брели по проспекту в сторону третьей линии.

— Читал, кажется, позавчера, — ответил я. — Думаю, итог закономерен.

— Это ужасно, — с расстройством произнесла Маша.

— Неприятно, согласен.

— Промышленники никогда не пойдёт не уступки.

— У них нет резона давать рабочим послабления. Кто захочет терять прибыль?

— Но это несправедливо!

— Сильный всегда угнетает слабого. Только сила что-то значит в этом мире. Если рабочие хотят чего-то добиться, им придётся привлечь на свою сторону армию и захватить власть.

— Любая власть принесёт только новое зло, — возразила Маша.

— Но и от безвластия ничего хорошего не будет, — пожал я плечами.

— Общество должно измениться. Однажды люди поймут, что не хотят жить под гнётом царей и господ, и скинут это бремя.

Я усмехнулся. Ага, только видимо, не в этом мире, ведь он так похож на мой прежний.

— Сложный вопрос, — сказал я уклончиво, чтобы не увязнуть в споре. — Может быть, однажды и получится. Однако удивительно, что вы интересуетесь такими вещами и столь свободно рассуждаете на политические темы.

— И что же? — возмутилась Маша. — Раз я — девушка, значит, и в политике ничего не могу смыслить?

— Я вовсе не это хотел сказать, — рассмеялся я. — Просто вы неплохо подкованы в таких вопросах.

— Просто… многое слышала от знакомых.

— Это к которым в воскресенье в гости ходили?

— Как вы догадались?

— Очевидно же. Так значит, вы тоже состоите в одном из этих революционных кружков?

— Вы не одобряете это?

— Если вам там нравится, отчего же нет? Вот только это может быть опасно. Если узнает тайная канцелярия, вас отправят в Сибирь.

— Ради большого дела я готова отправиться хоть на край света.

Маша, которая поначалу мне казалась мягкой и застенчивой девушкой, всё сильнее удивляла меня. Сейчас в её голосе чувствовалась такая твёрдость, какой за все дни нашего знакомства я никогда не слышал.

— Каждый делает в жизни свой выбор, — произнёс я. — Главное, чтобы мы осознавали его последствия.

Я опять не заметил, как пролетели эти полчаса, и вот перед нами снова воздвиглось четырёхэтажное здание типографии.

— Алексей, у меня к вам просьба, — произнесла Маша очень серьёзно. — Или скорее предложение.

— Предложение? Вот как? — усмехнулся я. — Я весь во внимании.

— Я бы хотела познакомить вас с одним человеком. Он тоже дворянин, но его взгляды очень похожие на наши.

— И что это за человек?

— Трубецкой. Князь Фёдор Трубецкой. Я думаю, вам обязательно надо встретиться и пообщаться. Некоторые вещи у меня не получается донести, а он говорит гораздо лучше меня.

Предложение меня несколько удивило и даже расстроило, всколыхнув волну ревности. В каких отношениях Маша с этим Трубецким? Ну уж точно не чай пьют допоздна. Значит, она со мной возится только для того, чтобы затянуть к революционерам? Стало досадно.

Но я тут же включил голову. Если представляется шанс завести новые знакомства, это лишним никогда не будет. К тому же, эти ребята — революционеры. Насколько я знал из школьной программы, революционеры в девятнадцатом веке постоянно кого-то убивали. Они, конечно — те ещё фанатики, а я работаю только за деньги, ведь идеями сыт не будешь. Но навести мосты следовало в любом случае.

И я согласился. Маша назвала место и время. Встреча была назначена на субботу в семь на Кадетской набережной возле памятника Николаю II.

По небу гуляли облака, по реке плыли судёнышки, баржи и парусные баркасы, мимо меня катили самоходные кареты и обычные экипажи, запряжённые лошадьми. Я шагал по скверику, тянущемуся вдоль набережной, и вдыхал свежий воздух. Вдали виднелась громада Исаакиевского собора, его купол в лучах уютного летнего солнца блестел золотом. Я шёл на встречу с Трубецким.

Сегодня на мне был чёрный штатский костюм. Я даже трость прихватил, и теперь со стороны выглядел эдаким деловым молодым человеком. Вряд ли кто-то подумал бы, что пока я — обычный гимназист.

Народу было много. В основном прогуливались представительного вида господа, иногда — с дамами. Встречались люди, как в военной форме, так и в мундирах всевозможных ведомств. Изредка попадалась молодёжь, одетая чуть ярче, чем того требовали правила приличия, и даже гимназисты в неизменно синих кителях и фуражках. Петербуржцы, воспользовавшись субботним вечером и хорошей погодой, проводили время на свежем воздухе.

Памятник я увидел издали. Он представлял собой бронзового коня с восседающим на нём императором. Николай II в этом мире был, естественно, совершенно другим человеком, нежели в нашем. Он даже внешне отличался. На картинах его изображали довольно тучным, с густыми бакенбардами. В этой версии реальности именно ему выпала честь сыграть роль царя-освободителя, отменившего крепостное право в 1874 году. Впрочем, после этого он правил недолго. Через два года его отравили аристократы из ближайшего окружения, недовольные реформой — это тоже отличалось от моего мира, поскольку у нас царя, освободившего крестьян, убили народовольцы.

Здесь вторая половина девятнадцатого века стала для России относительно мирным временем. В пятьдесят седьмом году закончилась пятая турецкая война, а русско-китайская началась в девяносто шестом. Если не считать нескольких крупных восстаний на Кавказе и в Казахстане, войн в тот период Россия не вела. Но зато внутри страну трясло.

После реформы 1874 года, как и у нас, поднялось революционное движение, поскольку условия освобождения крепостных так же оказались кабальными. Но когда на трон вошёл Николай III — сын Николая II, гайки стали закручивать, и к концу семидесятых страну лихорадило от постоянных крестьянских восстаний. К 1881 году обстановка накалилась настолько, что вспыхнула крестьянская война, охватившая все центральные губернии. Впрочем, ничего хорошего из этого не вышло: бунты подавили, и на двадцать пять лет в Российской империи воцарился жёсткий полицейский режим, который стал ослабевать лишь в последнее десятилетие.

Князь Трубецкой и Маша уже ждали меня возле памятника. Маша представила нас.

Трубецкой производил весьма благоприятное впечатление. Он был чуть ниже меня ростом, носил аккуратную бородку, вид имел интеллигентный и важный. Костюм его составляли длинный тёмно-серый сюртук ниже колен, светло-серые брюки и чёрный цилиндр, шею украшал чёрный бант с медальоном. В руке, обтянутой белой перчаткой, Трубецкой держал изящную трость.

Когда я увидел его, внутри снова вскипела ревность. Ну конечно же, Маша трахается с этим щёголем. Ишь какой красавец, да ещё и аристократ. Пришлось отогнать досадные мысли и вежливо ответить на приветствие.

Мы двинулись вдоль набережной прогулочным шагом. Я и Трубецкой шли бок о бок, Маша держалась позади нас.

— Мария Степановна рассказала мне о вас, — произнёс Трубецкой, — и мне захотелось с вами познакомиться.

— Польщён. Но чем вызван ваш интерес? Я — простой гимназист.

— О, не скажите. Не каждый гимназист рассуждает, как вы.

— И что такого в моих рассуждениях?

— Видите ли, я хоть и аристократ по происхождению, но проблемы простого народа мне не чужды. Крестьяне обременены тяжкими повинностями, а рабочие закабалены невыносимыми условиями труда. Казалось бы, только слепой может не видеть все эти бедствия, и похоже, многие вокруг нас слепы. Однако мне думается, что вы — один из тех, кто осознаёт проблему.

— Конечно, проблемы есть. Всегда были и всегда будут, — ответил я уклончиво.

— Но их надо решать.

— А у вас есть предложение, как решить проблему?

— Разумеется, идеи есть. Скажите, вы читали Прудона?

— Вы сторонник идей анархизма? Я кое-что читал. В общих чертах представляю.

— Верно, — произнёс Трубецкой, удивлённый тем, что я знаю про анархизм. — И что же вы думаете обо всём этом?

— Реализовать такое невозможно.

И тут мы ударились в философию. Трубецкой рассказал о своих взглядах, а я объяснил, почему считаю его идею утопичной, и мы принялись дискутировать. За разговором прошли в одну сторону, пока не упёрлись в конец скверика, потом — в другую сторону и опять обратно.

— Да не получится же, — говорил я, прибегая к одним и тем же доводам по второму кругу. — Вы слишком хорошего мнения о людях. Они не способны устроить такое общество, о котором вы говорите. Может быть, через тысячу лет, если человечество доживёт и изменится настолько в своём сознании, что полностью уйдёт от животных инстинктов. Но и это вряд ли. Сильный всегда жрёт слабого. Любое общество построено на этом принципе. А вы считаете, что если убрать централизованную власть, у людей вдруг пропадут амбиции и стремление к доминированию над себе подобными. Простите, но… мне кажется, это довольно наивно.

— Испокон веков крестьянство жило самоуправляемыми коммунами, а в городах Европы процветали артели, — настаивал Трубецкой. — У народа гораздо больше способности к самоуправлению, нежели нам внушают власть предержащие. Нам говорят, что простой мужик не может без царя, но из истории мы видим обратное.

Мы остановились.

— Вы говорите о свободе и справедливости, — сказал я. — Но за свободу и справедливость надо драться, а в любой войне побеждают те, у кого лучше организация и жёстче командование.

Трубецкой рассмеялся.

— А если всем будет хорошо, то кому понадобится воевать?

— Всем хорошо не бывает. Кому-то всегда плохо, кому-то всегда мало, всегда хочет получить больше. Такова людская природа.

— Так значит, вы считаете, что царь всегда должен быть над народом?

— Признаться, я тоже не люблю царей. Думаю, лучше установить выборную власть.

— Что ж, похоже, мы так и не пришли к согласию, — улыбнулся Трубецкой, — однако я вижу в вас мыслящего человека. Я бы хотел пригласить вас в наш кружок. У меня собираются разные люди. Мы читаем труды мыслителей, обсуждаем новости. Думаю, это вам покажется интересным. Обычно встречаемся на моей квартире в субботу или воскресенье. В это воскресенье встречи не будет, а вот в следующее я вас жду. Мария Степановна скажет адрес, если надумаете придти.

— С удовольствием посещу ваш клуб, — ответил я, обрадованный перспективой обрести новые знакомства, пусть даже и такие.

Когда мы с Машей возвращались домой, она молчала. Я то и дело смотрел на лицо, пытаясь угадать, о чём она думает.

— Интересный человек, — сказал я.

— Да, Фёдор Аркадьевич очень интересный человек, он по-настоящему живёт своими идеями и всегда рад тем, кто способен разделить с ним его взгляды.

— И как вы с ним познакомились?

— Это было два года назад. Я тогда ещё посещала женские курсы. Мы с девушками отправились на демонстрацию четвёртого ноября. Там познакомились с Таней. Она — учительница в воскресной школе и очень хороший человек. Таня замужем за Степаном Родионовичем — директором двадцать семнадцатой гимназии, а Степан Родионович — друг Фёдора Аркадьевича. Таня позвала меня на одну из встреч, и я пошла. Другие девушки с курса тоже ходили, но потом им пришлось бросить. Осталась я одна. Но мне там очень нравится. Я нигде не видела людей, которые бы имели столь высокие и благородные цели.

Я остановился возле чугунной ограды. Мимо прошли мужчина с женщиной, но кроме них народу поблизости не было. Солнце медленно катилось вниз, поблёскивая в водной ряби золотистыми лучами.

— Красиво тут, — сказал я.

— Вы правы, — ответила Маша. — К сожалению, я очень редко здесь бываю.

— А ведь живёте недалеко.

— То учёба, то служба, то домашние заботы — даже и гулять некогда. Благодаря вам хоть выбралась. Вот только папенька, боюсь, опять заругает, что поздно вернулась, — Маша вздохнула.

И тут я решил напрямую спросить интересующий вопрос, поскольку надоело мучиться от дурных мыслей.

— Простите, если лезу не в своё дело, — произнёс я, — но вы встречаетесь с этим Фёдором Аркадьевичем?

Маша удивлённо посмотрела на меня.

— Да… конечно. Мы встречаемся обычно по воскресеньям, собираемся на его квартире. Фёдор Аркадьевич же рассказал вам.

— Нет, я не в том смысле. Вы с ним… э… состоите в отношениях?

— В отношениях? Вы имеете ввиду… — Маша внезапно покраснела. — Нет. Нет, что вы. Мы не… Мы просто знакомые. Но почему вы…

Я не дал ей закончить, обнял за талию и медленно притянул к себе, наблюдая за реакцией девушки. Она смотрела на меня удивлёнными глазами, но не сопротивлялась. На щеках Маши расплывался румянец, и я чувствовал, как она слегка дрожит в моих объятиях.

Я прикоснулся губами к её губам, но Маша не отстранилась.

Завершив поцелуй, мы ещё некоторое время стояли возле ограды, я обнимал Машу, а та прижалась ко мне, как будто боялась оторваться. Мы молчали, не желая нарушать идиллию неосторожным словом. День заканчивался неплохо. Было бы совсем здорово закончить его нам вместе у меня в квартире, но я прекрасно понимал, что Маша, скорее всего, не согласится. Да и лучше пока не торопить события, действовать осторожно.

— Ты мне очень нравишься, — сказал я, наконец.

— Вы… ты мне тоже, — ответила Маша. — Но это было… несколько неожиданно.

— Мне нравится делать сюрпризы.

— Я бы тут всю ночь так и стояла с тобой, — вздохнула Маша.

Вот же глупая, подумал я. Лежать со мной всю ночь в кровати будет всяко лучше, чем стоять тут.

— Но папенька ругаться будет, — произнёс я.

— Да, — очередной вздох.

— Ну тогда пошли домой.

Мы двинулись по пустым вечерним улицам. Солнце спряталось за домами, но было по-прежнему, светло.

— Завтра воскресенье, и мы не встретимся утром, — напомнил я. — Но мы можем вечером куда-нибудь сходить, например, в ресторан. Как тебе такая идея?

— Я бы с радостью, — ответила печально Маша, — но сейчас по воскресеньям много дел. У сестры близятся экзамены, и я подтягиваю её по разным предметам. Поэтому не смогу, к сожалению. Через две неделе учёба закончится, и тогда я буду посвободнее, да и ты… наверное тоже? Тогда я с удовольствием схожу куда-нибудь.

— Точно. Мне тоже надо готовиться, — ответил я, не выдав досады. — Ну значит, договорились. Запланируем данное мероприятие через две недели.

— Буду ждать с нетерпением, — улыбнулась Маша.

Мне же было не очень весело. Ещё две недели ждать! Да сколько можно-то? Нет, у этой эпохи явно имелись свои недостатки. Затащить девушку в кровать тут немного сложнее. Хотя, смотря какую, наверное. Может, завести служанку, как батя? Впрочем, на это тоже надо время: кого попало не возьмёшь, придётся кастинг провести.

Ну а пока мы с Машей продолжали встречаться по утрам и ходить вместе до её типографии.

Полторы недели миновало со дня моей поездки в родительский дом и неудачного покушения. Я всё ждал письмо о смерти отца, но вместо этого сестра написала, что отец идёт на поправку. В день моего визита после обеда неожиданно приехал человек от целителя, к которому обращались, и уговорил батю отправиться в клинику. Поэтому-то я и не обнаружил его дома ночью. Ольга сетовала, что наша семья теперь ещё больше погрязла в долгах. Но это не главное, писала она, главное, что отец жив. Да уж, подумал я, действительно, а теперь мне голову ломать над проблемой. Батю следовало устранить, причём так, чтобы никто даже не подумал на меня.

Пришло письмо и от дяди. Он тоже был ранен, но легко, в руку. Тимофей Маркович просил прощения за дуэль с моим отцом и приглашал в воскресенье на обед. Я написал ответ, сказал, что буду.

Ждал я вестей и от Смита. Всё это время я был наготове. Менял маршруты, пытался засечь слежку, а подходя к дому, снимал медальон и совал руку в карман, где лежал пистолет. Готовился я, конечно, к худшему, но пока всё было спокойно. Никто в подворотне меня не караулил, ребят тех я больше не видел, а если кто-то и следил за мной, то настолько незаметно, что вычислить было невозможно.

В среду я, как обычно, возвращался домой после уроков. В первых числах июня как-то внезапно закончилось, не успевшее начаться лето, похолодало, опять пошли дожди; вот и сегодняшний день выдался мерзким и сырым.

Бричка подкатила к подворотне, я выскочил из неё и, стараясь не наступить в лужу, побежал через арку к подъезду. Во дворе в дождливые дни было особенно грязно. Богатые квартиросъёмщики заходили через парадную дверь, а чёрными лестницами пользовались дворники, прислуга, да жильцы победнее, вроде меня. Поэтому тут даже дорогу не замостили. Мол, и так обойдутся.

Поднявшись на четвёртый этаж, я по привычке открыл письменный ящик, оттуда мне в руку выпал сложенный вчетверо лист бумаги.

Я развернул.

«Приходите в кабак «Подвал» завтра в восемь вечера», — гласил машинописная строчка. Подписи не было, но я понял, от кого приглашение. Со мной вышли на связь. Возможно, это ловушка, но скорее всего, предстояло «собеседование». Если молва не врёт о том, что на Баронессу и Смита работает много тайных заклинателей, то не удивительно, что мной заинтересовались.

Вот я и узнаю, наконец, что это за люди и можно ли с ними иметь дело.