Литературный агент

Таинственное исчезновение

В 89-м они переехали на дачу в мае, как только Юла окончила первый класс. Старцев работал над романом (последним на грани двух эпох) и однажды под вечер, по обыкновению, отправился на прогулку. Заглянул на кухню предупредить жену: она, в длинном халате и кокетливом переднике, готовила ужин. Дочки и Денис на детской площадке возились в песке.

— Помню, я еще поддразнил их: «Эх вы, семафорчики, застряли в песочнице, как маленькие!» Они не обратили на меня внимания.

— А почему «семафорчики»?

— Почему? — Старцев призадумался. — Слово вызывает образ, вот сейчас вспомнил: на них были очень яркие комбинезончики — красный, зеленый и желтый.

— Денис каждое лето проводил у вас на даче?

— Единственный раз, Лада попросила.

Он пошел, как всегда, в поле мимо озер и Преображенских куполов к лесной опушке слушать майских соловьев на исходе. Нет, в лес прозаик не углублялся — сидел на обросшем мхом бревне, наслаждаясь трелью и щекотом, дыша пахучим духом берез и ландышей в папоротниках. Умирать буду — вспомню шелестящий купол, белые колонны, зеленый ковер в нежнейших узорах цветов…

Время пролетело незаметно, лишь потом он сообразил: прошло часа два. Примерно в восемь Старцев вернулся на дачу. Дети по-прежнему играли в своем уголке, но на галерее его не ждал накрытый стол; горел свет в полуподвальной кухне, но Марии там не было. Он отметил с нарастающим недоумением приготовления к несостоявшемуся ужину: очищенные картофелины в глиняной миске без воды, сырая утка на противне, нарезанный колечками лук, бледно-зеленые листья салата в раковине… Прошелся по дому — пустые безмолвные комнаты — все большее беспокойство овладевало душой — позвал из окна мансарды: «Мария!» — и внешний мир ответил безмолвием. Спустился в сад к детям: «Где мама?» — «Мы не знаем, — ответил Денис, по праву мальчика «главный» в их тройке. — Мы ее не видели, правда, Юла?» (Пятилетняя Маня вообще не шла в счет.)

Старцев обошел сад (двадцать пять соток) — дети следовали за ним на расстоянии — у калитки сказал: «Мама, должно быть, у соседки. Никуда без меня не уходите». — И вдруг уже на улице услышал вопль позади: «Мама!» — Маня кричала, катаясь по траве. («Она крайне восприимчива, ей передалась моя потаенная тревога».) Отец занялся ребенком (разбитыми в кровь коленками) и долго баюкал на руках; она уже не кричала так страшно, а, всхлипывая, повторяла одно слово: «Мама!» — «Сейчас она придет, я ее приведу…»

Наконец ребенок заснул. Напуганные старшие охотно согласились посидеть в детской, покуда папа сходит к соседке. Большинство дач весной было еще необитаемо, но Казначеева жила (рядом, через забор) в Холмах с апреля. Да, она сажала рассаду у себя на участке — легкий шум с улицы — Мария в атласном халате и фартучке, вид очень испуганный. Казначеева ее окликнула, но соседка вдруг побежала прочь от калитки и исчезла за углом. (Случилось это странное происшествие часов в семь, примерно час спустя после его ухода на прогулку.)

Исчезла! — было впервые произнесено загадочное слово, которое мучило его много лет. За углом! Та, перпендикулярная, улочка вела к обрыву холма, под которым зеркально застыли три глубоких озера с чайками, камышами и рыболовами. Но было поздно — ни людей, ни птиц — последние красные лучи пылали в водах. Неужто она вошла, разбив одно из зеркал, и теперь лежит на дне? В майских сумерках, словно в беспамятстве, он исходил окрестности, село в низине…

— А лес?

— В лес я не ходил. На станцию сбегал, там встретился с Платошей.

— Обусловленная встреча?

— Он звонил на дачу. Покровский работал над статьей о моем творчестве. Так мы и провели с ним бессонную ночь в разговорах — но не о творчестве, конечно.

Позднее был найден старичок — единственный, кто удил рыбу в тот вечер, но он ничего подозрительного не видел, не слышал… глуховат, подслеповат. Опрошенные обитатели Чистого Ключа отреагировали примерно так же.

— И Марина Морава?

— И Морава. Вас как будто загипнотизировала дрянная старушонка.

— Этот глагол, Федор Афанасьевич, вы употребили в переносном смысле, но она обладает натуральным даром гипноза.

— Да черт с ней.

Все это происходило несколько дней спустя, когда под давлением именитого авторитета пришла в движение следственная махина. Озера числились заповедными (как и Чистый лес, кстати), их не стали осушать, но водолаз обследовал дно — три дна — безрезультатно. Труп так и не всплыл.

— Вам сразу пришла мысль о смерти?

— Сразу.

— Потому что она ушла из дома в неподобающей одежде?

— Да хотя бы. И без документов… — Старцев помолчал, вслушиваясь, вглядываясь, вдыхая аромат прошлого. — Надо было знать Марию. Женщина элегантная, изысканная во всем… И чтобы в халате, в фартуке, в тапках бежать куда-то на ночь глядя…это настолько необычно!

— Но это случилось! Может, вследствие разговора с Покровским?

— Разговор-то как раз обычный, он вам рассказал? (Я кивнул.) Концовка: «Господи, какой ужас!» — поражает. Ведь очевидно, что Марию сорвали с места чрезвычайные обстоятельства, как теперь говорят: форс-мажорные.

Я воскликнул, забывшись:

— Она следила за вами?

— С какой стати? — бросил он надменно и закурил. — У Марии не было оснований, да и таких гнусных привычек. Нет, дачу она покинула через час после моего ухода, что подтверждается не только соседкой, но и Платоном. А дети весь вечер играли в своем уголке, мать не видели… и никого из посторонних, сколько я их потом ни допрашивал.

— И ваши выводы? Вы же сделали какие-то выводы, чтобы жить дальше.

— Да, выжил, как видите. Ну, вариант первый, сомнительный: Покровский недоговаривает, щадя меня (или еще по какой причине). Но тогда зачем он вообще рассказал мне о своем звонке и — тем более! — о последних словах ее? Вариант второй — более вероятный — так могла воскликнуть моя жена, вспомнив, например, про чайник на плите и почувствовав запах газа.

— И побежала на улицу?

— Я просто изложил версию, согласно которой слова «Господи, какой ужас!» не связаны с ее исчезновением. А вот уже после Платоши позвонил еще кто-то и сообщил нечто, с ее точки зрения, трагическое.

— Насчет вас?

— Я гляжу, вы меня за какого-то Казанову держите. А между тем, она очень нравилась мужчинам, очень.

— Жена вам изменяла?

— У меня нет данных… Но что я должен думать? Если она вела двойную жизнь (штамп из мелодрамы), то возможно все, даже убийство. И вот — Юла!.. Девочки на нее похожи, дай Бог, чтобы Маня избежала такой судьбы, такой трагической тайны.

Меня взволновали его слова, горечь интонации, я забылся (или бессознательно сработала некая лукавая струнка):

— Вчера я поинтересовался у Страстова, не перешла ли его страсть по наследству от матери к дочкам, но он… — и вдруг умолк под его взглядом: так глядят на сумасшедшего… действительно, «живой классик» поглощен миром внутренним и не замечает внешнего. В растерянности я усугубил вину «доносчика»: — Нет, он по-честному, он собирается жениться…

— На ком?

Я молчал.

— Понятно. «Осталась последняя».

— Федор Афанасьевич, я веду себя крайне неделикатно, но, надеюсь, меня извиняет то…

— Подите к черту со своей неделикатностью! Но прежде объясните, что это за страсть к моей семье!

Я обязан наказать себя.

— Наверное, я донес из зависти. И из ревности.

— Меня не волнуют ваши рефлексии под маской юродства, — отмахнулся он брезгливо. — Но я вам благодарен. Кто здесь торчит день и ночь?.. — Он входил в гнев, как в свою старую законную обитель. — Страстов! — словно со свистом пролетела стрела. — Только не говорите, что Маня согласилась… — Он вдруг набросился на телефон — и тот, конечно, мигом отозвался. — Тимур, ты?.. Да, Федор. Если ты посмеешь хотя бы прикоснуться к моей дочери, я тебя убью. Предупреждаю серьезно. — Трубка упала с грохотом. — Вот, значит, кто посмел растлить мою семью, — необычный этот человек уже размышлял вслух бестрепетно, как философ, усмехнулся. — Помню, в одной телепередаче — он их ведет со всех концов света — Тимур кокетничал: его назвали в честь древнего мужественного воина, проведшего жизнь в походах… вот откуда исток моей страсти к «горячим точкам»… Пусть старого развратника горячат юные шлюшки, но не моя дочь.

— Вам не нравится возраст жениха?

— Почти мой ровесник. Но не это главное.

— А что?

— Он никогда не был женат.

— Явление не столь уж редкое в творческой, так сказать, элите, на это могут быть разные причины. Вон и Покровский, кажется, до сих пор холостяк.

— Платон — прислужник прекрасной дамы по имени Изящная Словесность, она ревнива, знаю по себе. А Страстов, согласно имени, сладострастный старик.

— Он не всегда был, как вы выражаетесь, стариком.

— У меня такое гадкое ощущение, что всегда. — Старцев посмотрел на меня внимательно. — Кого вы ревнуете?

Я осмелился сказать правду:

— Вашу Маню.

— Вы ж встречались с Юлой!

— Ну так убейте меня за это.

— Оставьте. Маня жертвует собой ради меня. Это неправильно, — он помолчал, потом заявил внезапно: — Прощайте.