Литературный агент

Реконструкция

В результате проявленной настойчивости мне разрешили присутствовать на следственном эксперименте; я катил на «копейке» по шоссе за милицейским микроавтобусом; утопал в пыли проселка и затормозил на опушке, когда действующие лица уже вышли. В центре Громов в черном стильном пиджаке, как во фраке, и белой рубашке с отложным воротом. Эффектно на фоне нежной весенней зелени, будто бы Байрон приехал стреляться; в воображении восстали тени знаменитых дуэлянтов. Божественный Юлий стоял, как памятник Пушкину, смиренно склонивши голову. Тут заметил я, что абсурдист прикован наручником к сопровождающему в форме лейтенанта, что ж, он опасный преступник или сумасшедший, на нем кровь юных жертв… Нелепые литературные реминисценции улетучились, пижонские покровы опали, когда я встретился с ним взглядом и меня потрясло выражение животного ужаса: так, наверное, глядят под дулом пистолета. Он слегка дернулся — и вспыхнувшие солнцем стекла очков скрыли страх.

В это мгновенье на опушку со стороны леса (тропки в папоротниках) выступил другой персонаж — еще больший пижон, но в другом роде: в тельняшке и узеньком шелковом кашне, многократно обмотанном вокруг шеи. Тимур Страстов успел щелкнуть шикарным японским «Никоном», прежде чем Быстров отреагировал — жест-запрет, вопрос:

— Кто вы такой?

— Пресса!

— Тайна следствия! — гаркнул майор в том же лапидарном стиле; двое из группы уже подскочили к Тимуру, а я открыл рот, чтоб раскрыть «тайну прессы», как Быстров что-то заподозрил:

— Документы, пожалуйста! — взял протянутую корочку и задумчиво засвистал. — 11 мая вы были на юбилее писателя Старцева?

— Был.

— Ладно, останьтесь. Но — услуга за услугу.

— Вас понял. Через меня никакая информация никуда не просочится. Зато потом — полный эксклюзив.

— Договорились. Как вы сюда попали?

— Я сейчас гощу в Холмах у Старцевых. Отец поведал мне жестокую историю, и я решил поискать заколдованную избушку.

— Нашли?

— Нашел. Но не вошел. Все окей. Привет, Юлий. (Арестант кивнул.) Здравствуйте, Черкасов.

И я кивнул, наблюдая, как с Юлика снимают наручник, он потирает правую руку, озираясь по сторонам.

Майор:

— Где вы оставили свою БМВ вечером 23 мая?

Подследственный:

— Наверное, где всегда… вон там, за кустами орешника.

— Там стояли «жигули» Черкасова.

— Не помню. У меня от солнца кружится голова.

— Хорошо, пошли.

Майский лес распахнулся, одаривая духом ландышей, прохладой и соловьиной трелью. Мы с Тимуров замыкали эскорт сомнительного убийцы.

— А вы как здесь? — голос Страстова прямо в ухо. — На подхвате у дяди Степы?

— Вроде того.

— Сусанну нашли?

— Да, спасибо, — отвечал я отчужденно, давая понять, что он мешает мне. Страстов замолчал.

Деревья расступились, открывая поляну с избушкой; Быстров заговорил, обращаясь к Юлию:

— Как вы вошли в дом?

— Своим ключом открыл дверь.

— В сумочке Старцевой-Глан обнаружен идентичный ключ.

— Да, она сделала копию.

— Сколько раз вы возили ее сюда?

— Раза три-четыре.

— Что вы делали дальше?

— Почти не помню. Кажется, свечку зажег и налил вина в бокалы, но не успел выпить, как мне померещились в лесу голоса… Подумал, спьяну, но выполз наружу и спрятался за угол дома. Она идет — не одна, а с новым другом. Я и до этого был почти невменяем, а тут совсем осатанел. Помню только, как ворвался в сени, на кухню… как вонзил нож. Больше ничего.

— И все-таки после допроса ваши воспоминания несколько прояснились.

— Стараюсь.

— Вот, возьмите свой ключ и действуйте! — приказал следователь и — помощнику: — Включай видеокамеру!

Громов отпер дверь и удалился во тьму; через минуту в глубине тьма слегка просветлела — значит, загорелась свечка в пурпурной комнате. Он возник на порожке-валунчике и быстро прошел за угол. Майор кивнул лейтенанту (тот на секунды заскочил в избушку), потом — громко:

— Второй заход!

На этот раз и мы вслед за обвиняемым с солнца погрузились во мрак сеней; он открыл дверь на кухню, перешагнул через высокий порог. Быстров удержал его за руку, чуть дернув назад.

— Не хватало еще, чтоб вы ноги переломали!

Пауза. Глаза Громова (и наши, конечно — и мои, о Господи, проклятое место!) свыкались с темнотой, чуть рассеянной свечкой в пурпурной комнате, в которой окна сейчас затянуты плотными, в цвет гардинами, чтоб создать иллюзию ночи убийства… Атмосфера давила на психику — может быть, сейчас преступник расскажет, где спрятал… Услужливо и дословно вдруг вспыхнул в памяти «текст»: «Вижу (кого?) мертвого — вижу (что?) труп. Мертвый еще одушевленный — труп уже предмет. Я создатель, я требую предмет — великое ничто». Да, такой «создатель» способен зарезать!

— А теперь продемонстрируйте, — раздался ласковый голос дяди Степы, — как вы пронеслись через кухню.

— Юла открыла люк, вы хотите сказать? Странно. — Глаза Громова отыскали мое лицо; в отличие от меня абсурдист чувствовал себя куда увереннее на месте преступления, чем на опушке. — Или вы открыли?

— Нет. После убийства, когда я пошел «сдаваться», то свалился в погреб.

— Ну, так этот момент прояснить несложно: наверняка я и открыл, убегая. Назло. Пьяный — я безобразник похлеще Есенина…

Быстров перебил сухо:

— Не впутывайте в свою уголовщину…

— …святые имена! Пардон. Главная загадка — проклятые провалы в памяти! — где я взял орудие убийства. Я думаю, в кухне.

— В какой кухне?

— В такой вот! — огрызнулся Громов. — В адской кухне, где бабушка зелье варит.

— По показаниям свидетелей — Моравы и Тихомировой — в этом аду подобных ножей не было.

— И у меня дома не было! Вы допрашивали мою маму? Она подтвердила?

— Мама подтвердила. Мама все подтвердит.

— И обыск вы, конечно, делали. Нашли точилку? Нет, потому что у нас в квартире ее никогда и не было. Это ведьма наточила нож и вот сюда, должно быть, подложила, на стол.

— И второй сюда подложила?

— Мальчишку мне не «шейте»!

— Молчать! Откуда Морава знала, что пьяному в лоск писателю придет в голову зарезать…

— Оттуда: «с того света», в старину говорили. Из параллельного мира, называют теперь. Недаром все в ее доме произошло. Флюиды! Это оккультная фигура, возьмите бабушку в оборот… а то лучше не трогать. Для вас лучше. А я помню только, как вонзил нож.

— Как? — Следователь коснулся крышки люка, и она захлопнулась, закрыв подземелье. — Подойдите сюда. Вот я кладу на стол… Нет, даже вручаю вам тот нож, заточенный, как скальпель. Осторожнее, в темноте можно порезаться!

С легким лязгом на пол упал нож.

— Плохо ориентируюсь, темно, — в осипшем вдруг голосе подследственного послышалась паника.

— Пошарьте, подберите… Леня! — позвал следователь помощника. — Принеси-ка свечку на минуту, а то тут черт ногу сломит.

Тревожное мерцание слегка озарило удивительную картину на старинный сюжет: русскую печь, лавку, бревенчатые стены, лица словно в масках, с провалами глаз, дощатую крышку люка… в центре поблескивал нож.

— Ну, смелее!

Божественный Юлий подобрал нож, держа его за кончик рукоятки кончиками двух пальцев.

— Как это ни постыдно, — заявил с гримасой, — должен признаться, что от острых предметов мне становится не по себе.

— Может, вы и крови боитесь?

— Истинная правда! — Громов с облегчением положил орудие убийства на кухонный стол. — В нормальном состоянии я б цыпленка не зарезал, но тогда мне было море по колено, — ниспровергатель классики сыпал самыми забубенными фразеологизмами. — И вот сейчас, на месте преступления, меня наконец осенило!

— О чем вы?

— Гипноз! Ей-богу! Однажды Ладушка придумала новую игру — спросите у нее, спросите! — и уговорила Марину. Та помолилась то ли сатане, то ли матери сырой земле… неважно. Важно то, что я все забыл.

— Все?

— Все, что касается Тихомировой. Мы с ней как бы заново познакомились. Такая свежесть чувств вернулась. Через неделю — не по моему хотению, а по бабкиному велению — чары развеялись.

— Так вот кто повлиял на ваши «тексты»! — вырвалось у меня. — А ту неделю вы помните в подробностях?

— Как бы сказать — в редких вспышках, будто в проблесках молнии. Вдруг — лицо Ладушки и мой ужас: кто такая?.. красное вино просвечивает, точно кровь. В общем, как теперь: помню блеск ножа и как я его вонзил…

— Хватит! — вмешался Быстров. — Берите нож.

По знаку следователя Юлий прошел в красную комнату; «камера» за ним; мы столпились в дверях.

— Что было дальше?

Громов пожал плечами.

— Скажите, разве в вашей практике такого не случалось: проспавшись (в моем случае еще и гипноз!), преступник ощущает провал в памяти?

— Случалось. Что мне — вас напоить или загипнотизировать, чтобы правды добиться?

Абсурдист наконец взорвался, швырнув нож на пол:

— Абсурд! Я им должен доказывать, что я убийца! Да почему такое недоверие ко мне, к моим словам?

— Есть такой момент, — признал майор. — Не убеждает меня ваше рвение.

— Это субъективный фактор.

— Согласен. Может, я неправ.

— Я знаю, чего вы добиваетесь! Вам мало моего признания, вы хотите повесить на меня убийство юноши. Но Бог видит: я виноват только перед возлюбленной моей!

Прозвучало с предельным отчаянием, очень искренне; однако не произвело впечатления на ласкового следователя, который поинтересовался жестко:

— И куда вы ее дели?

— Кого?

— Убитую возлюбленную.

Юлий вдруг опустился на колени, облокотился о тахту и зарыдал.