Литературный агент

Писательские гонорары

Покровский остался телохранителем при Старцевых, наследница болотца из чертова копытца унеслась на красном «феррари» фотокора, меня прихватил издатель, прилично набравшийся (Жора за рулем). После нескольких неудавшихся попыток вырвать из меня имя убийцы у нас с ним завязался любопытный разговор.

«Зигфрид» переводил гонорары самого доходного (и, сообразно, оплачиваемого) автора на пластиковую карточку Юлии. Однажды Вагнер с возмущением убедился, что ее мобильник отключен за неуплату. Как это могло случиться, коли все платежи производились автоматически, с карточки?

— И тут выясняется такая дикость! — Вагнер в волнении даже схватил меня за руку, и я ее с чувством пожал. — Юла всегда снимала большую часть денег, дома хранила: после дефолта, мол, никому не доверяю. И несмотря на все мои мольбы и слезы…

— Понимаю твои чувства, Джон. (Он всхлипнул.) Ты с ней расплачивался, как теперь говорят, прозрачно?

— Абсолютно чисто! Только по документам, все налоги платились тютелька в тютельку, я ж понимал: всемирная звезда, на виду… Словом, денег нигде нет. Черкасов, не ты взял? — В свете встречных фар вдруг уловились его внимательные, будто не пьяные глаза. — Да не ты, понимаю, что не ты… Вот такой вот казус.

— Ну а если Юла на себя деньги потратила?

— Если потратила, то не только на себя. Мы ее сколько раз переиздавали? И Запад уже начал платить, и премии, и «Зигфрид» одевал и кормил, то есть я покупал «ананасы в шампанском». Сквалыгой девочка не была; чего не было, того не было.

— Но ведь где-то она их хранила? Ты знал, где именно?

— Что ты! Кто ж про деньги скажет… Говорила: в квартире. Но даже «оперы» (я их настроил) все вверх дном перевернули — не нашли!

— Да уж, после тебя-то…

— Я обыскал, но не для себя — для справедливости… с «мокрыми» бабками связываться — ни-ни! Эта загадка меня прямо с ума сводит. Ты говоришь, не брал? Допускаю. Значит, отец. Не буду утверждать: спер. Но выпросил, он же приходил? Факт. Скрыл? Тоже факт. Наркоману нужны свободные деньги, но и алкоголику нужны. Такие приличные суммы! — прямо по-бабьи запричитал издатель. — Такие суммы!

— Да разве не видно, что они в обрез живут? Маня полы моет в чужих домах!

— Наградил же Господь соцреалиста такими детьми! Все улики против него, а она: люблю и верю. Я навел справки, поскольку сразу заподозрил: русский писатель — и в рот не берет! Правильно: до белой горячки допивается, а девочка за ним по ночам крадется, чтоб не утопился! Где ты такое видел?

— «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».

— Сказано красиво, но куда классик деньги дел? Такие суммы! Такие приличные…

— А ты не подозреваешь тут более сложных чувств и помыслов?

— Подозреваю. Бабки взял убийца.

— Отец?

— Нет! Может, все-таки абсурдист?

— У него при обыске ничего подозрительного не обнаружено.

— В камере спрятал.

— В камере?

Вагнер зашелся от смеха.

— В камере — в смысле на вокзале! А чего он в тюряге торчит, если невиновен?

— Прячется.

— Ну и черт с ним! Отца с дочерью я категорически отметаю — по чувству, поскольку я сам отец и у меня дочки.

— Но ведь ты не алкоголик?

— Ни-ни, некогда! Сейчас я тебе скажу — и держу пари, ты подтвердишь.

— Ну?

— «Ангел-Хранитель». Подтверждаешь? Ну и черт с тобой! — Вагнер обиженно замолчал, но продержался минуту. — Черкасов, верь мне, это такая сволочь.

— Ты хорошо знаешь Покровского?

— Очень хорошо. Лично я с ним не общался, не имел чести быть представленным… фу-ты, ну-ты, лапти гнуты!.. но именно он, религиозный изувер, возглавил травлю бедной девочки. Бил в набат: сатанинский сериал, трилогия отчаяния… Уже и «Марию Магдалину» успел взять в оборот. Ну конечно, мы старались, рекламировали.

— Загадочное название «Мария Магдалина в зеркалах». Почему в зеркалах?

— Кабы я знал. Это она уже незадолго до смерти «зеркала» добавила.

— Рукопись так и не найдена?

— Кто теперь возится с рукописями? Деревня!

— Дискета, город.

— Извиняюсь. Ничего не нашел. Ничегошеньки. К Громову путь нащупал… да ты говоришь: он пустышка. — Издатель опустил стекло на боковом окошке, жадно подышал. — Кажется, я допер! Отец не деньги, а дискету спер. А может, заодно и деньги.

— Но как? При авторе?

— После убийства автора.

— Тогда у Старцева должен был ключ от квартиры.

— Почему нет? Перед нами разыграли мелодраму, я почти заплакал. А на самом деле? Сестрички общались….

— По телефону.

— Верь больше! Папаша по ночам общался. Я ж не говорю: убил. Но боролся с порочным творчеством. Тогда труба дело. Представляю, с каким сладострастием два старых и когда-то знаменитых идиота стерли текст. Навеки! Мы никогда не узнаем про «Марию Магдалину в зеркалах».

— И слава Богу. Меньше мусора на земле.

— Ну, ты, археолог, в пыль сотру!

— Не тот случай, издатель. И запомни на будущее, вечно только евангельское: «В первый же день недели Мария Магдалина приходит ко гробу рано…»

— Знаю, слыхал! — засучил ручонками Вагнер. — Камень от пещеры отвален, Ангел на гробе сидит… и т. д.

— Джон, зачем она извращала святыни?

— Не для всех они святыни… даже в этой стране. Для меня, например, нет. А для нее… для нее это была как бы игра. Острая, возбуждающая игра.

— Ты же был ее любовником. Признайся, наконец.

— Не я первый, не я последний.

— А кто был перед тобой?

— Как кто? Страстов — она мне сама призналась.

— Он же любит целомудренных, девственниц.

— Кто ж не любит… Она такой и была в семнадцать лет. Он у нее первый, совратил и бросил. Нормальное дело… если б не касалось меня.

— Фотокор не так рассказывает.

— Да что ж ты всем веришь-то?

— Ну хорошо. А после тебя кто — знаешь?

— Как кто? Ты. Она мне сама призналась.

— Джон, ты надо мной издеваешься?

— Я хотел тебя убить, — проговорил он просто и серьезно, словно сняв пьяную личину. — Мне это ничего не стоит. Кроме, понятно, долларов. Потом решил предложить их тебе, помнишь?

— Помню. Почему не убил?

— Юла запретила. Был скандал: если что с археологом — ни ее, ни ее книг я больше не увижу. — Он помолчал. — И правда не увижу.

— Неужели это было так серьезно?

— А то ты не знаешь!

— Не знаю. Мы были как брат и сестра.

Вагнер вдруг легко согласился:

— А может, и так. Юла к этому делу была равнодушна. Как и мать ее, судя по всему (тут папашу можно понять, из сутенерши прямо искры сыплются). Характер нордический, холодна, как лед из Гренландии.

— Вероятно, сублимация: вся страсть тратилась на «великие кощунства» — термин из Серебряного века, декаденты забавлялись и умирали. Но скажи, Джон: что привлекательного в такой любовнице?

— Тут свой шик. Меня ее проза заводила. Писательница и девчонка. Жар и холод. Словом, двуличный ангел.

— Некое раздвоение в ней было.

— Тайна. Как она говорила: «Оригинально, чудно, блеск».

— Не про себя — про кротких и нищих духом. На юбилее по телевизору слышал?

— Мы позже подвалили. Но у меня все интервью записаны — какой там у нищих блеск? — по ночам смотрю.

— Как она тебя зацепила.

— Юла была мне ровней, — повторил Вагнер любопытную свою фразу. — Русский мужик — это такая баба. Вот сегодня за столом, не считая, понятно, нас с тобою… ты хоть и русский, но исключение подтверждает правило… О чем я?

— О бабах.

— Точно! С нами сидел один настоящий мужчина — и тот стерва.

— Лада — «языческая богиня», которая внушает мне ужас, — признался я. — Стерпеть предсмертные крики, удержаться, не броситься на помощь — есть в этом нечто нечеловеческое, что иногда возникает в античной трагедии рока.

— По-твоему лучше спиться, как ее соцреалист!

— Не соцреалист, а писатель. Не знаю, что лучше: бесчувствие или слабость. Муку я в нем ощутил.

— Да брось ты! Просто нервные твари — все. Но особо — импотент-фотограф.

— А если Тимур не врет?

— Ну?

— Тогда после него и до тебя у Юлы кто-то был.

— Кто?

— Судя по всему — убийца.