Литературный агент

Богоборческое безумие сотрясало средства массовой информации; заразил их Тимур Страстов. Он был главный информатор, но не дирижер — чувствовалась рука Вагнера, а потом и вовсе ситуация выскользнула из-под контроля, словно раскрылся ящик Пандоры. С утра до вечера мировые агентства, бесы мелкие, средние и покрупнее, дудели в одну дуду: религиозный изувер, православный фашист и идейный издатель христианского журнала «Ангел-Хранитель», сначала затравил, а потом зарезал «кумира 21-го века» — юную и прекрасную, как нордический ангел, Юлию Глан.

Серийный убийца не пощадил и ее товарища по школьным годам, наркомана Дениса Тихомирова — сына известной создательницы дамских романов. Ближайший друг убийцы, беззубый соцреалист (постоянный, хотя и безосновательный в данном случае, фразеологизм вроде фольклорного «добрый молодец») Старцев, горький пьяница и автор «Горькой полыни», также активно участвовал в травле родной дочери. А его любовница Лада Тихомирова («да, да, господа, мать Дениса!») с другим своим любовником, абсурдистом Громовым, с помощью покойного экстрасенса Марины Моравы основала натуральный бордель в заповедном лесу (шли прозрачные намеки на «любовь втроем»), где в болоте были найдены труп Юлии Глан и множество костей замученных ведьмой жертв. Одна из этих мучениц — мать Юлии, погибшая тринадцать лет назад (шли намеки на причастность к ее гибели любовников).

Вот в какой стихии росла будущая писательница (лауреат престижных премий!), вот из какой пучины черпала краски для своих бестселлеров, разрушающих все и всяческие табу!

Но конечно, разоблачение «богемы» было цветочками по сравнению с ягодками, предназначенными православным, извечно страдающими нетерпимостью и фанатизмом. Не собственные больные «фэнтези» воплотил гениальный ребенок, а вполне правдоподобно воссоздал монастырские нравы новых извращенцев — со времен Дидро никто не дерзал… да и француз Дидро — не то, устарел, века протекли, наконец раздалось новое слово на пороге нового тысячелетия — «мистика конца»… И главное: на какие, спрашивается, шиши содержал маньяк убыточный клерикальный журнальчик? (Следовали тонкие намеки на «князей церкви».)

Словом, мир (его влиятельная космополитическая тусовка) обрадовался и возликовал, услышав про «Великого инквизитора» — кличка, данная Платону невежественной желтенькой прессой и подхваченная как косматыми и бородатыми «интеллектуалами», так и публикой попроще, не читавшей, но слыхавшей (перефразируя шутку Набокова) про «Братьев Карениных». И в радости этой сквозь ликованье уже проступала тоска и скука — тема иссякает — и тайный ужас.

Я вслушивался, вглядывался, сопоставлял и думал.

Дело о «ритуальных убийствах» взял на себя «центр», как только запахло «мировой общественностью»; и когда преступник заявил с телеэкрана (видеозапись допроса демонстрировали на пресс-конференциях столичного следователя), заявил, что покарал юных, но «великих грешников» (отсюда по аналогии пошла его кличка), и будет впредь судить и карать, его послали на обследование в известную клинику, известную также строгим режимом. Однако корпоративные связи психотерапевта в отношении меня сработали.

Там был сад, точнее, парк, и в нем одуряюще отцветала сирень напоминанием о тереме, в котором «отрада»; горячились голубизною небеса и разговаривали птицы. Все, как у нас за высокой каменной оградой, но на скамейке напротив покуривал толстый санитар в белом и глухом, как у мясника, одеянии.

Платон демонстративно сел подальше от меня. Я было придвинулся, однако он каким-то испуганным жестом остановил мое движение… ну, у них тут свои порядки. В литературоведе (диковатое лицо, неухоженная борода и в целом как бы налет пыли) появилось нечто от юродивого, который вот-вот обернется монстром. Он шепнул, дернувшись:

— Купите у него сигарет. Мою пачку психи украли.

— Я вам принес.

Он сладострастно закурил.

— Что ж вы так обеднели-то?

— Я мученик за веру.

— Да ну? А вы свяжитесь с Вагнером и возьмите деньги.

— За что?

— За «Марию Магдалину». Быть не может, чтоб вы ее уничтожили.

Платон засмеялся.

— Издатель наймет самого крутого адвоката, который сумеет перевести вас в тюрьму, даже в отдельную камеру…

— Зачем?

— …где вы продолжите «сериал» или создадите шедевр о своих муках… и мировая слава коснется мученика золотым крылом. А там, понятно, помилование от президента.

— Вы надо мной издеваетесь!

— Я догадался, Платон. Но меня привело сюда…

— О чем? — он вскочил по привычке выплеснуть энергию в беге на месте, но грубый жест санитара усадил его обратно.

— Я догадался, кто был литературным агентом.

— Кто?

— Юлия Глан. А вы — автор.

— Вы хотите разрушить мой имидж. Не удастся, потому что в пользу вашей оригинальной версии нет ни одного доказательства.

— Имидж, который я вам предлагаю, сейчас гораздо выгоднее.

— Какой?

— Падшего ангела, оригинального борца с распинаемым Богом и его «лживыми жрецами» — «гуманисты» всех стран вас спасут.

— А вам-то что за выгода? Блюдете чистоту христианских рядов?

— Хотя бы.

— К сожалению, на данном этапе у нас нет смертной казни… — сказал Платон в раздумье. — В принципе, мне все равно, за что сидеть. Но нам не поверят, я правду говорю: нет доказательств.

— А ваш почерк?

— Какой почерк! Моя порнография компьютерная. А статьи для «Ангела-Хранителя» — заметьте! — я писал от руки.

— Вы закончили «Марию Магдалину»?

— Дискета мною уничтожена (между прочим, два ножа, оставшиеся из столового набора, я утопил в Москва-реке). И никаких следов в компьютере, все, все писалось на полном вдохновении, без черновиков и планов и, по мере издания книг, все стиралось. А у Юлы и никогда ничего не было.

— Должен быть выход, Платон. Давайте поразмышляем.

— Во-первых, как вы догадались?

— Противоречивые детали, странности, мелочи оседали в душе, покуда количество их не переросло в качество.

— Ну, например!

— «Прелестная двухкомнатная квартирка в центре», о ней вам якобы рассказывал Вагнер, с которым до юбилея вы вообще не были знакомы. А в квартирке, выходит, бывали! Или такой штрих: современная амбициозная девица хранит доллары, так сказать, в чулке. Естественно, большую их часть она должна была передавать истинному автору на содержание журнала.

— Да, Юла получала десять процентов ото всех гонораров как агент. Вполне прилично плюс Вагнер от себя подкидывал. А мне нужны были деньги не для себя — для борьбы.

— Для борьбы против себя? — уточнил я чуть не соболезнующе.

— Пусть так, — согласился он серьезно. — Мне жизненно важно было знать, кто победит: доктор Джекил или мистер Хайд. Христианство под покровительством Самого Творца или абсолютное зло сатаны — всего лишь Его твари… так что о «раздвоении личности» говорите, начиная с самых-самых верхов. А я провалил свою миссию — на чем еще? Договаривайте.

— Столовый нож — орудие убийства психопата — опыт следователя, подтвержденный доктором: осквернение святынь ведет к психопатии (Тихомиров о романах Юлии Глан) или, еще серьезнее, к раздвоению личности. Это не о ней — о вас. Юла заявила со смехом: «Моя литературная деятельность началась вот за этим столиком» — и ваши слова об отношениях, завязавшихся в ЦДЛ. Ее сестра (по отзыву Юлы — кроткая и доверчивая) не обличала порнографию, однако заметила с простодушным удивлением: «Но Юлька не талантлива» — имелось в виду, что создание концептуального «сериала» ей не под силу (отец: стишки, рассказики). И сцена с «Русским Логосом» — центральный момент, завязка! Юла с лукавой улыбкой выдает «тайну моего творчества»: — «Так это ж не я сочиняю, а мой гений, мой Ангел-Хранитель».

— Именно в этот момент я решил устранить ее, — признался Платон.

— И я почувствовал запах трупа. (Он весь передернулся.) А какие говорящие названия! Ваш журнал — и усмешка Дениса по поводу разрыва их детской дружбы: «Так было надо ее ангелу-хранителю». «Школа Платона» — о ней говорил вам юноша по телефону? (Покровский кивнул.) Мать услышала слово «школа» и решила, что он беседует с кем-то из бывших одноклассников. «Двуличный ангел» — опять вы о себе любимом. Наконец «Мария Магдалина в зеркалах».

— Ну и что?

— Именно от вас я услышал это новое название.

— «В зеркалах», я сказал? Я так проговорился?.. Вот черт, не заметил.

— И я не обратил внимания, когда Вагнер пояснил, что «зеркала» вставлены Юлою перед смертью. То есть о них никто не знал, кроме издателя, автора и его литературного агента. В «Зигфриде» имеются номера вашего журнала, сегодня ночью — и что б мне раньше это сделать! — я прочитал статьи Покровского. Конечно, я не филолог, но стиль, пафос (с противоположным, понятно, знаком), ритм, рисунок фразы и т. д. — выдают автора «Школы Платона». Как это не заметили критики?

— Серьезные критики не читают Юлию Глан; а макулатурные — «Ангела-Хранителя». Старцев заметил, что в полемике я впадаю в стиль его дочери.

— А почему, собственно, вы в свое время не стали «нормальным» прозаиком, ведь данные налицо?

— Сейчас — налицо, а тогда — ни фига. Пробовал. А «сериал» — сам лился. Я не прозаик, а Великий стилизатор, — произнесено явно с большой буквы.

— Кого?

— Того, — произнесено отрешенно; но я его вернул к реальности.

— Стало быть, ваша подпольная деятельность началась в Дубовом зале. Какой замечательный симбиоз!

— Они меня совратили.

— Кто?

— Дети.

— Ощущение, что вы надо мной смеетесь, меня не оставляет.

— Отсмеялся. Как-то зашел я в Дубовый зал поужинать. Вдруг — окликают: Юла с Дениской уютно устроились под лестницей, у парня сегодня совершеннолетие. «Смотрите, какой подарок я ему приготовила!» А он басит: «Русская мадонна. Блеск!» (Вот когда был задан тон понятий несочетаемых: Богоматерь — проститутка.) У меня в глазах потемнело, я сел за столик. Не голая натура потрясла (эка невидаль), а их абсолютная свобода. Они — другие.

— Они — соблазненные дети, не более того!

— Более или менее… не знаю. Ну, выпили, она — так лукаво: «Хотите, дядя Платон, иметь такую фотокарточку?» Я смотрю на нее и думаю: доченьку старинного приятеля грудную нянчил. И как под гипнозом говорю: «Хочу». Она: «При одном условии: вы ее покажете папе». — «За что ты его так ненавидишь?» — «Не твое дело!» Неожиданно я ощутил себя свободным и смелым, как они, «другие»… и во мне родился замысел, еще смутный, мистический… «Давай не будем папу напрягать. Взамен я подарю тебе одну равноценную штучку. Идет?» Они захохотали как сумасшедшие. «Едет!» Вообразили, что я свое изображение преподнесу — стареющего козла.

— Вы его и преподнесли — только в духовном плане!

— Так я заключил сделку.

— С кем?

Платон засмеялся.

— С агентом, — и подмигнул. — После этого у меня пошли стрессы и Лада предложила (за немаленькие деньги, между прочим) бальзам. Зато к совершеннолетию Юлы я закончил «Школу Платона» и преподнес ей дискету с текстом.

— Подразумевалось, что роман она издаст?

— Мне было достаточно завести пластинку — они все сами заплясали. Единственное, но абсолютное условие — тайна автора. Юла дала слово.

— Но почему вы сами отвергли свое авторство?

— Мне это связало бы руки. С самого начала я задумал параллельный ход. Но она тогда в первый раз предала меня, выдав секрет мальчишке. Конечно, я об этом не знал, а для нее все это так и осталось игрою. У Старцевых нет компьютера, Юла читала роман у меня. «Годится, говорит, блеск!» Я ей посоветовал богатое издательство: нужны были деньги для «Ангела-Хранителя».

— Вы стали любовниками?

— Я закрепил сделку, овладев ею физически, и очень удивился, что для меня блюли «право первой ночи». Мы оба холодны, как лед, нас возбуждало фривольное творчество. Я так завелся, что сразу засел за «Двуличного ангела». Тем временем бойкая девочка («литературным агентом» вы ее удачно назвали) сумела овладеть «Зигфридом».

— Вы ее ревновали?

— К Вагнеру? Нет. Это такая малость. А вас я возненавидел, предчувствуя опасность для моего предприятия, звонил, проверял…

— Звонили не по мобильнику, а из телефона-автомата!

— Боялся наследить, нас ничто не должно было связывать — игра перестала быть игрой. Понимаете, я задумал радужный мыльный пузырь, который на первом этапе и лопнет, но успех меня поразил. Сверхъестественный успех. Они этого хотели, они все жаждали унизить Бога и платили за это валютой! Со всего света слали.

— Не ваш успех. Вас не соблазняет слава сама по себе?

— Тайные пружины — еще соблазнительней. В сущности, я задумал журнал для «черного пиара», как теперь говорят… бешеная травля. Ночью писался «Двуличный ангел», днем обличался сатана и слуги его. Я так увлекся! Непоправимо.

— Мистер Хайд, за что вы зарезали своего агента?

— Я убил свой грех. Но явился мальчик. Потом вы. Нет, вы еще раньше почувствовали запах.

— О чем вы?

Он не слушал.

— О чем третий роман — хотите узнать?

— Хочу.

— Никто, кроме вас, не узнает. На острове св. Пантелеймона чудодейственным образом родилась Мария, что стоило жизни ее матери. А отцом был труп в могиле. Вы усмехнулись, и я с вами усмехнусь, но на миллионы читателей это действует… Итак, она росла в мужском монастыре и однажды к берегу подогнало потрепанное ветром и водою судно. Девочка впервые увидела зеркало, себя в нем и удивилась, что она — другая. Капитан переспал с нею и подарил на прощанье два «юности прелестныя зерцала», в которых таинственно отражались, уменьшаясь, бесчисленные образы Марии. Утром, днем и вечером она молилась в монастырском храме, а ночами входила в зеркала и становилась Магдалиной — иудейской проституткой. Которой удалось, однако, умаслить благовонным миром тело Жертвенного Агнца.

— Платон, — прошептал я, придвигаясь, — очень правильно, что этот «мыльный пузырь» лопнул.

— Не приближайся, я не могу вынести себя! — завизжал он. — От меня воняет!

— Господи, чем?

— Ты знаешь: трупом, трупом, трупом… — визг оборвался, обрубленный жестом санитара.