Люди и встречи

СОБИРАТЕЛЬ ПОЭТОВ

На стене рабочей комнаты Ивана Никаноровича Розанова был вырезан широкий прямоугольник. Он был обращен в сторону смежной комнаты, где помещалось редчайшее, вероятно единственное в Москве, собрание книг по поэзии.

Самую высшую радость Иван Никанорович испытывал несомненно тогда, когда в комнате с книжным собранием зажигали свет, и эффект сверкающих корешками книг XVIII и XIX столетий поражал посетителя... Вырезанный прямоугольник служил как бы рамой для великолепного зрелища, и этот торжественный спектакль Розанов был готов повторять без конца, пытливо наблюдая за выражением лица посетителя. Сам он часами сидел на низеньком диване под этим прямоугольником, любуясь трудом своей жизни, воплощенным в книги, влюбленный в поэтическое слово с таким детским простодушием, что это трогало даже тех, кто не очень интересовался поэзией.

И. Н. РОЗАНОВ

На протяжении десятилетий создавал Розанов свою замечательную библиотеку. Для него не было на необъятном поэтическом поле лишь изысканных цветов, он собирал и скромнейшие полевые цветы, и чем скромнее и незаметнее был цветок, тем бережливее укладывал его Розанов в свой гербарий. В этом была не только любовь к книге, но и сочувствие к личности безвестного сочинителя с его зачастую нелегкой судьбой.

Педагог и знаток литературы, И. Н. Розанов оставил немало написанных им книг, а такая его книга, как «Песни русских поэтов», еще долгие годы будет служить источником познания русской поэзии.

Любя книги, Иван Никанорович испытывал особую любовь и к собирателям книг: он хорошо знал, что собирательство связано со многими годами поисков, удач, ошибок и разочарований и что оно требует не только одержимости, но и самоотречения.

«Мне очень приятно, что моя книга находится сейчас у человека, у которого та же страсть к собиранию интересных и ценных книг», — написал он мне на одной из своих книг, превращая надпись в своего рода отличие.

Писал он на книгах и стихотворные посвящения:

На другой книге после трогательного вступления он написал мне, уже незадолго до своей кончины, старческой дрожащей рукой тоже поэтические строки:

Можно без преувеличения сказать, что добрые полвека Иван Никанорович Розанов занимал одно из основных мест в науке о поэзии — не только своими знаниями, но и органической, заполнившей всю его жизнь любовью к ней. Даже его милые и наивные стариковские пристрастия к бесчисленным альбомам, в которые он вклеивал фотографии поэтов и в которых поэты писали ему на память стихи, — все это было на службе поэзии.

Его небольшая, как-то по-старомосковски убранная профессорская квартира на улице Герцена была своего рода штабом поэзии. На командном мостике — низеньком диване под иллюминатором, обращенном к морю поэзии — не побоимся этой несколько примитивной образности, — сидел восьмидесятитрехлетний старик, весь обращенный мыслью и слухом к поэтической речи. Писать ему было уже трудно, многочисленные недуги подстерегали его последние три года, но оставался этот берег, с которого он мог любоваться вечным, неутомимым движением поэзии.

От книг Ломоносова и Тредьяковского до символистов и футуристов, до наших современников — советских поэтов, — все было представлено в его библиотеке, прекрасной не только своим подбором, но и освещенной светом горячей любви к поэтическому слову, любви почти фанатической.

— Я делю людей на две категории: на тех, кто любит стихи, и на тех, кто стихов не любит, — сказал он мне как-то.

Конечно, это было преувеличением, но Розанов не понимал все-таки, как можно быть равнодушным к стихам, этой музыке человеческой речи.

Для Розанова не существовало великих или малых поэтов. Для него существовала поэзия, выраженная более сильным или менее сильным голосом. Из биографии А. В. Кольцова не выкинешь имени оставшегося неизвестным порта А. Сребрянского, оказавшего на Кольцова большое влияние, из истории народной песенной лирики не выкинешь позабытое имя Н. Цыганова, песни на слова которого, вроде «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», уже свыше века поет народ, — и Розанов хорошо знал это обширное хозяйство поэзии и судьбы второстепенных поэтов, сослуживших службу литературе.

Показывая свои книги, он доставал обычно с полки не издание стихов того или другого прославленного поэта, а именно томик какого-нибудь безвестного стихотворца, вроде Алипанова или суриковца Козырева, казалось, навсегда затерянных, но найденных Розановым, возвращенных им к жизни и полвека или даже целый век спустя вступивших снова в строй, хотя бы и левофланговыми... Розанов, казалось, хотел этим напомнить, что маленькому поэту всегда труднее приходится в жизни и нельзя допустить, чтобы его уделом было и посмертное забвение.

Лишенный возможности из-за болезни выходить из дома, Иван Никанорович писал длинные, зачастую взволнованные послания близким ему людям, и все эти послания были так или иначе связаны с его основным пристрастием — книгой.

В одном из своих писем ко мне, после длинного мучительного рассказа о приковавшей его к дому болезни, он возвращается все же к книгам:

«Вчера я послал письмо директору книжной лавки писателей. Прошу прислать очередной список их desiderata. Может быть, тут я найду те книги, без которых могу обойтись без сожаления, которые у меня зря торчат, а другим могут доставить удовольствие. Пришлите мне и свои desiderata...» — и далее в том же роде — о книгах, об альбомах с портретами поэтов, уже позабыв о своей болезни и всяческих невзгодах.

Московские букинисты хорошо знали Розанова и всегда, по благородному свойству истинных книжников, бывали довольны, когда та или другая редкая книга попадала в его собрание. В сущности, и их труды лежат в основе того блистательного зрелища, которым Иван Никанорович любил поразить посетителя: золото корешков его книг и поныне сияет во славу многих книжников, которые помогали Розанову собрать его превосходную библиотеку и которых давно уже нет на свете.

В исследованиях о русской поэзии имя И. Н. Розанова несомненно оставит свой след, а если к познаниям Розанова присоединить и его страстную убежденность, что поэзия призвана украшать мир, то образ этого исследователя становится особенно привлекательным.

Зная Ивана Никаноровича много лет, я по-настоящему сблизился с ним только в последние годы его жизни. В какой-то мере этому способствовала та причина, что поредели ряды близких ему книголюбов и ему нужен был утешитель; поговорить о книгах было для него первой радостью.

Мне привелось побывать в библиотеке И. Н. Розанова и тогда, когда ее владельца уже не стало. Книги казались осиротевшими, но они стояли, как солдаты в строю, и, глядя на них и на шкафчик, в котором помещались книги и оттиски статей самого Розанова, я глубоко ощутил труд его жизни: Розанов поистине сплел лавровый венок во славу русской поэзии.